Натаниель Готорн. Алая буква

Глава 14. Гестер и Врач.

Гестер  велела Перл  спуститься к  берегу  и  поиграть  там ракушками и
морскими водорослями, пока она не  поговорит с  человеком, собирающим травы.
Девочка  улетела, как птичка, и,  разув белые  ножки,  зашлепала по влажному
прибрежному   песку.  Временами   она  останавливалась  и   с   любопытством
вглядывалась  в  лужицы, оставленные отступившим прибоем  для того, чтобы  в
них, как в зеркало, могла смотреться Перл. Из воды на нее глядела  девочка с
блестящими  черными кудрями вокруг головки  и шаловливой улыбкой  в  глазах.
Перл, у которой не было подруг, звала ее взяться за руки и побегать. Девочка
тоже  манила  к  себе,  как бы говоря:  "Здесь  лучше! Иди ко мне!" Но Перл,
ступив по колено в воду, видела в глубине лишь свои ножки, в то время как на
еще большей глубине во взбаламученной воде то тут, то там снова мелькали как
бы обрывки чьей-то улыбки.
     Между тем ее мать. окликнула врача.
     - Я хотела бы договорить с  тобой, -  оказала она, - поговорить о деле,
которое касается нас обоих.
     -  Ага! Никак миссис Гестер  соизволила заговорить со  старым  Роджером
Чиллингуорсом? - ответил он, выпрямляясь. - Очень рад! Ну, миссис, я со всех
сторон слышу добрые вести о вас! Не далее как  вчера вечером судья, умный  я
благочестивый человек,  говорил о ваших делах, миссис Гестер, и намекал, что
в совете стоял вопрос о вас. Там  обсуждали, можно ли  без ущерба для общего
блага снять алую букву с вашей груди. И, честное слово, Гестер,  я  попросил
почтенного судью, чтобы это было сделано немедленно!
     - Не от  милости судьи зависит снять  этот  знак,  - спокойно возразила
Гестер. -  Будь я достойна освободиться от него, он  отпал бы  сам или обрел
совсем иной смысл.
     - Ну что ж, носи  его, если он  тебе так  нравится! -  ответил врач.  -
Женщина  всегда  должна  выбирать  для себя  украшения,  следуя  собственной
фантазии. Буква очень красиво вышита и весело блестит на твоей груди!
     Все  это  время Гестер,  не  отрываясь, смотрела на  старика:  она была
изумлена и потрясена при  виде перемены, происшедшей в нем за эти  семь лет.
Нельзя  сказать, чтобы  он очень постарел, ибо,  хотя годы и  оставили  свой
след,  он  еще хорошо  выглядел  для  своего возраста и, казалось,  сохранял
неукротимую  энергию и живость. Но прежнее  выражение лица, лица мыслителя и
ученого,  спокойного и  тихого  человека,  каким  она  хорошо  помнила  его,
совершенно исчезло, уступив место настороженному, хищному, жестокому, хотя и
тщательно запрятываемому  взгляду.  По-видимому,  Роджер Чиллингуорс пытался
смягчить это выражение улыбкой, но она выдавала его, судорожно  искажая лицо
глумливой гримасой, и тем еще больше обнажала всю черноту его души. Время от
времени   в   его  глазах  сверкал  красный   огонек,  будто  душа  старика,
раскаленная, тлела в  его груди, пока случайная вспышка страсти не раздувала
огонь в жаркое  пламя.  Однако он старался тотчас же затушить  его  и делать
вид, словно ничего не произошло.
     Словом,  старый  Роджер Чиллингуорс был  ярким свидетельством того, что
человек может превратиться в дьявола, если достаточно долго будет заниматься
дьявольскими делами. Несчастный старик подвергся подобному превращению из-за
того,  что  в  течение  семи лет  непрестанно  обнажал  душу, полную  мук, и
наслаждался, усиливая эти жестокие муки, которые он с восторгом исследовал и
наблюдал.
     Алая  буква жгла  грудь Гестер.  Перед ней  стоял еще один погибший,  и
ответственность за его падение тоже лежала частично на ней.
     - Что  в моем лице заставляет  тебя  так  сурово смотреть  на  меня?  -
опросил врач.
     -  То,  что  заставило  бы меня  плакать,  если бы  существовали слезы,
достаточно  горькие, - ответила она.  - Но не будем говорить об этом! Я хочу
поговорить с тобой об известном тебе несчастном человеке.
     -  О  нем? - с жадностью  воскликнул Роджер  Чиллингуорс, как будто эта
тема  нравилась ему и он был  рад  возможности поделиться своими  мыслями  с
единственным человеком, которому мог довериться. - Сказать по правде, миссис
Гестер, как раз сейчас мои мысли были заняты этим джентльменом. Итак, говори
открыто, я отвечу тебе.
     -  Когда мы в последний раз разговаривали с тобой, - сказала  Гестер, -
семь лет  назад,  ты  взял  с  меня слово  сохранить в  тайне  наши  прежние
отношения. Поскольку жизнь и честь этого человека находились в твоих  руках,
мне  не  оставалось иного выбора, как согласиться на твои  условия и хранить
молчание.  Не  без  тяжких  предчувствий  связала  я  себя  этим  обещанием.
Отказавшись от обязанностей перед всеми  другими людьми,  я все же  не могла
отказаться  от долга перед ним, и что-то говорило мне,  что  этим сговором с
тобой я отступала от своего долга. С того дня ты стал для него самым близким
человеком. Ты следуешь за каждым его шагом. Ты всегда рядом с ним - во сне и
наяву. Ты проникаешь в его мысли. Ты копаешься в его душе  и терзаешь ее! Ты
сжал в своей руке  его  жизнь и  ежедневно заставляешь его  умирать страшной
смертью, а он все еще не  знает, кто ты! Допустив это, я, конечно, поступила
низко  с  единственным  человеком,  которому  мне  еще  дано было  сохранить
верность.
     - А что тебе оставалось делать? - опросил Роджер  Чяллингуорс. - Стоило
мне указать на этого человека, и он был бы  сброшен с  церковной  кафедры  и
отправлен в темницу, а оттуда, быть может, на виселицу!
     - Так было бы лучше! - сказала Гестер Прин.
     -  Какое  зло  причинил  я  этому  человеку?  -  снова  опросил  Роджер
Чиллингуорс. - Говорю тебе, Гестер Прин,  я окружал этого жалкого священника
такой заботой,  что ее не окупило бы самое щедрое вознаграждение, какое врач
когда-либо получал от монарха! Не будь моей помощи, он сгорел бы в муках  за
первые два года после вашего совместного преступления. Ибо его воля, Гестар,
утратила  силу, и он  не мог  бы вынести тяжесть, подобную этой алой  букве,
которую  вынесла  ты. О, я  мог  бы  открыть недурную  тайну!  Но хватит!  Я
исчерпал на  него все мое искусство.  Тем, что он сейчас  дышит и ползает по
земле, он обязан только мне!
     - Лучше бы он умер сразу! - сказала Гестер Прин.
     -  Да,  женщина,  ты  говоришь  правду!   -  воскликнул  старый  Роджер
Чиллингуорс, и ей на миг стал виден  зловещий огонь в его сердце. - Лучше бы
он умер сразу! Никогда еще смертный не страдал  так, как страдает он. И все,
все  это на глазах самого  жестокого  врага! Он знает  обо мне. Он чувствует
влияние,  тяготеющее над  ним,  как проклятье.  Он  знает - каким-то  особым
чутьем,  Ибо творец никогда  еще не  создавал  существа  более чуткого, - он
знает,  что  рука  врага  перебирает  струны  его  сердца  и  что в  него  с
любопытством всматривался взор, искавший только дурное и его нашедший. Но он
не знает,  что это моя  рука  и  мой взор!  С  суеверием, свойственным  этой
братии, он  воображает, что предал себя  дьяволу,  терзающему его  страшными
сновидениями  и  безотрадными  мыслями,  угрызениями совести  и  отсутствием
надежд  на прощение,  причем считает все это  лишь  предвкушением того,  что
ожидает его за гробом.  Однако это лишь тень, отбрасываемая мною, постоянная
и тесная близость человека, которого он подлейшим образом оскорбил и который
живет только этим медленным ядом жестокой  мести. Да, конечно! Он не ошибся!
У  его локтя  стоит  дьявол! Простой  смертный,  у  которого  когда-то  было
человеческое сердце, стал дьяволом, не перестающим мучить его!
     Произнося эти  слова, несчастный старый врач простер ругай с выражением
ужаса, на  лице, как  будто,  заглянув  в  зеркало,  он  вместо собственного
изображения увидел какой-то страшный незнакомый образ. Это было одно из  тех
редких мгновений, когда нравственный облик человека внезапно открывается его
умственному взору. Возможно, что раньше  он никогда не видел себя таким, как
в эту минуту.
     - Разве ты  еще мало мучил его? - спросила Гестер, заметив  этот взгляд
старика. - Разве он не заплатил тебе сполна?
     -  Нет! Нет! Он только  увеличил свой  долг!  - ответил врач; и по мере
того  как он говорил, злоба  его  сменялась угрюмой  тоской.  - Ты  помнишь,
Гестер, каким я был девять лет назад? Уже тогда я переживал осень моих дней,
и не раннюю  осень.  Но вся моя  жизнь  состояла из  серьезных,  посвященных
науке, полных размышлений, спокойных  лет,  честно  отданных расширению моих
знаний и  благу  других  людей, хотя  последнее только  вытекало из первого.
Ничья жизнь не была столь безмятежна и невинна,  как моя, и редко чья -  так
обильна добрыми делами. Помнишь ли ты об этом? Может быть, ты и считала меня
равнодушным, но разве я не заботился о других,  требуя для себя лишь малого,
разве я не был человеком добрым, честным, справедливым, способным если не на
теплые, то на постоянные привязанности? Разве я не был таким?
     - Таким и даже лучше, - оказала Гестер.
     - А кто я сейчас? -  опросил  он, глядя ей прямо в  глаза, и вся злоба,
которая кипела в его душе, отразилась в его чертах. - Я уже сказал тебе, кто
я: дьявол! А кто сделал меня таким?
     - Я! - содрогаясь, воскликнула Гестер.  - Я виновна не меньше,  чем он.
Почему же ты не мстишь мне?
     - Я предоставил тебя алой букве, -  ответил Роджер  Чиллингуорс. - Если
она не отомстила за меня, я не могу сделать большего.
     Улыбаясь, он коснулся буквы.
     - Она отомстила за тебя! - подтвердила Гестер Прин.
     - Я так и  думал, -  оказал врач. - А теперь, почему ты хочешь говорить
со мной об этом человеке?
     - Я должна открыть ему  тайну, - твердо  ответила Гестер.  -  Он должен
узнать, кто ты такой.  Что  из этого выйдет,  я не знаю. Но  это старый долг
доверия,  мой  долг  человеку, несчастьем  и  гибелью  которого я оказалась,
будет,  наконец,  выплачен! Что  же касается опорочения или  сохранения  его
доброго  имени  и земной  славы, а может быть, даже его жизни,  он - в твоих
руках.  Алая буква приучила меня почитать  истину,  хотя  эта  истина иногда
подобна раскаленному железу,  орошающему живую  душу.  Я  не считаю, что ему
стоит  длить свою жизнь среди этой ужасной пустоты, и не стану молить тебя о
пощаде.  Поступи с ним  как хочешь. Ему нет счастья  в  этом  мире, как  нет
счастья мне,  нет счастья  тебе  и нет  счастья  маленькой Перл!  Нет  пути,
который вывел бы нас из этого страшного лабиринта.
     -  Женщина,  мне  жаль тебя!  - сказал Роджер Чиллингуорс, не будучи  в
состоянии сдержать  порыв  восхищения,  ибо в  отчаянии  Гестер  было  нечто
величественное.  - Ты  наделена  высокими качествами. Возможно, это  зло  не
свершилось  бы, если бы ты раньше встретила лучшую любовь, чем моя. Мне жаль
тебя, жаль того хорошего, что не могло расцвести в твоей натуре!
     - А  мне жаль тебя, - ответила Гестер Прин, - ибо ненависть  превратила
мудрого и  справедливого человека  в  дьявола!  Но, может  быть, ты  сумеешь
выбросить эту мерзость из души своей и снова стать человеком? Если  не  ради
священника,  то хотя бы ради самого себя! Прости его и предоставь дальнейшую
кару высшим силам. Я только что  сказала,  что не будет блага в этом мире ни
ему, ни тебе, ни мне, блуждающим в мрачном лабиринте зла  и  на каждом шагу,
куда бы мы ни  направились, натыкающимся на наш  грех. Но  это не верно! Еще
возможно  благо для  тебя, для тебя одного, ибо ты  был глубоко обижен  и  в
твоей  воле   простить.  Неужели  ты  откажешься   от   этого  единственного
преимущества? Неужели отвергнешь эту бесценную милость?
     - Замолчи, Гестер, замолчи! - с мрачной суровостью проговорил старик. -
Мне не дано прощать. У меня нет той воли, о которой ты говоришь. Моя прежняя
вера, давно забытая, пробуждается  вновь и объясняет  все,  что мы делаем, и
все, за что страдаем. При первом своем ложном шаге ты посеяла это зерно зла,
а все остальное с тех пор было грозной неизбежностью.  Вы, оскорбившие меня,
грешны только потому,  что поддались  какому-то  обману чувств; а я похож на
дьявола только  потому, что  взялся  сам  исполнить  его  дело. Такова  наша
судьба.  Пусть цветет,  как ему положено,  черный  цветок  зла! А теперь иди
своей дорогой и поступай с тем человеком как хочешь.
     Он махнул рукой и опять занялся собиранием трав.