Уже три дня я ночевал в поле. Бесконечный простор, безудержная воля пленяли меня. Всю ночь на пролёт я созерцал недоступное более никому таинство звёздной пляски. Полная луна озаряла чернильный мрак. Звезды подрагивали в такт биения моего сердца. Ветер шелестел молодыми душистыми травами, журчал струящийся родник. Где-то заливался соловей, такая же заблудшая душа, как и я. Потухающие святляки воспаряли ввысь, осыпая поле тысячами искр.
Рассвет подкрался незаметно. Ласковые лучи солнца озарили небосвод бархатно-золотистым сиянием. В долине раздался клич сойки. Ночной туман осел алмазной россыпью росы, но в лощине все ещё таился мрак. Свежий ветерок принёс запах спелой земляники. Вкусив сладость ягод и прохладу родника, я побрел навстречу солнцу.
Жуткое столетие. Человечество готовится к самоубийству и воспевает манифесты прогрессу. Землю заливают раскалённой смолой, заколачивают в железные путы. Воздух отравляют ядовитыми испарениями, сочащимися ото всюду, электрический свет душит трепет звёзд. Мы умираем от детищ все того же прогресса и ни за что не признаемся себе в этом.
Душистый воздух сотряс гудок. Мир раскололся, и каждый осколок начал пульсировать в маниакальном безумии цвета и форм. Небосвод вспыхнул ядовитой зеленью, земля заалела. На западе горизонт перекрывал лазурный лес. Линии, контуры перекашивались, растворялись. Воздух внезапно затрепетал от зноя, пространство сместилось.
Не помня себя, я побежал. Колючки клыками эфемерных гидр выпивались в мою кожу, высокая трава клубками гремучих змей опутывала мои ноги. Раздался ещё один оглушительный гудок. Он казался в тысячи раз громче. Они настигали. Я нёсся, рассекая искаженное пространство, и тут моя нога угодила в расставленный капкан. Щеку обжег холод металла. Внезапно зрение пришло в норму. И тогда я увидел махину железнодорожного состава, ревущего, готовящегося настичь жертву.
После исчезло все. Кроме мчащегося на меня локомотива. Я судорожно пытался высвободить ногу, застрявшую в мешанине рельс и шпал.
С каждой секундой локомотив неотвратимо приближался. Воздух потяжелел, сгустился, уже не проталкивался в лёгкие. Металл, сковавший меня, закипал. Внезапно я осознал, что состав уже наседает. Горящая фара казалась глазом циклопа, налившемся кровью. Её луч пригвоздил меня к земле, я вжался, вцепился пальцами в мягкий грунт, и весь мир накрыла собой громадина движущегося металла.
Со всех сторон меня обдало потоками раскалённого воздуха, барабанные перепонки сдавил оглушительный рёв, казалось, он расплющит мою черепную коробку.
Но мир вновь рассыпался. Я очутился в вагоне. В воздухе стояла дымка и крепкий дух табака. Вокруг стола, на котором был разложен покер, толпились полуголые девицы в коротких туниках. Их роскошные одеяния валялись на полу, висели на стульях, были сгребены в огромную кучу и забиты в угол. Блеск искусных драгоценностей заставлял искриться золотистое шампанское. В мягких креслах сидели офицеры. У одного из них на коленях громоздилось две кудрявые блондинки, обмазывавшие друг друга сливочным кондитерским кремом. По кругу передавали полупустую бутылку виски. Все были на столько пьяны, что давно забыли про покер. В углу заиграл саксофонист. Две девицы вскочили на стол и начали плясать. Во все стороны полетели карты и фишки. Они грациозно вклинились в такт музыки, и огромный стол превратился в сцену. Их короткие юбки подлетали, оголяя округлость бёдер и кружевное белье. Высокие шпильки отбивали четкий ритм. Утопая в сигаретном дыму, одна из них совсем позабыла об ограниченном пространстве и, оступившись, соскользнула с края стола. Её тут же подхватил офицер. Самый молодой из них. Его русые волосы топорщились во все стороны, щетина, которую он нарочито пытался подчеркнуть, была мягка, почти как пух.
Девушка обвила руками его шею и впилась в его губы. Оторвавшись, она игриво захохотала. Он ответил ей таким же пылким поцелуем и поманил за собой. Чинным шагом они вышли из вагона-ресторана, но как только за ними захлопнулась дверь, пустились бегом. Оглядываясь, друг на друга пара хохотала и обменивалась абсолютно бесстыдными взглядами. Девушка скинула туфли и нагнала офицера. Она проскочила в просторное купе, сверкнув оголенным станом высоких грудей. Вновь раздался жуткий треск и стеклышки опять завертелись у меня перед глазами,словно в сломанном калейдоскопе.
Глаза заслезились от жесткого духа желчи и крови. Стоял душный мрак. Сквозь щелки забитых окон просачивались ошмётки солнечного света, изнурявшие прижимавшиеся друг к другу обнаженные, изувеченные, покрытые лихорадочной испариной тела. Воспаленные язвы сочились гноем, в безгласных ртах не было и крошки с тех пор, как в дома, погружённые в ночную дымку, ворвались подразделения гестапо. Неугодные люди сделались тенями в тёмных застенках. Черты смазались кровавыми ранами, сердца истерзали жестокими приказами, тела изуродовали пытками, все чувства заглушили болью. Некоторым удавалось удавиться, кто-то набирался смелости раздробить себе череп, перегрызть вены. А те, кому не хватало духа или попросту везения, неслись теперь в сотнях таких же локомотивах. Уже не люди, бесформенная субстанция. Никто из них не стонал. Тихий всхлип обозначал лишь одно - смерть. Многие, не дожидаясь приговора, умирали прямо здесь. И все равно оставались в вертикальном положении, зажатые между не более живыми людьми. Тела гнили, источая сладковатый запах...
Состав унёсся вдаль, но я ещё долго вжимался в землю, захлебываясь раздробленными образами. В тот день я впервые столкнулся с Душегубкой. И она запомнила мой запах.
