Раньше Ген никогда не смотрел на звезды. Посреди мегаполиса редко увидишь в небе что-то кроме Луны: слишком яркое освещение, слишком высокая влажность, плотные облака, горы вокруг, высокие здания...
Мало ли можно найти причин.
И Ген не лгал себе — вдобавок ко всему этому он просто предпочитал смотреть вниз. Под ноги, на твердую землю, мокрый серый асфальт и черные городские лужи, на людей, голодными взглядами обжигающих его из-под сцены, на богатых и нищих — и то, как меняются эти роли, стоит только копнуть в правильном месте. На все то, что другие — те, кому никогда не приходилось так жить — назвали бы человеческой грязью.
Гену нравилось. Он привык и подстроился. Так ему казалось.
В обсерватории под открытым куполом не горит ни одна лампочка, погашены даже свечи. Темно должно быть, хоть глаз выколи, но Ген давно адаптировался к такой темноте: пришлось, пока бегал туда-сюда между деревней Ишигами и Королевством Силы по лесам и горной местности, в которой еще и львы водятся.
Сенку сидит на подушке, по-турецки сложив ноги, и смотрит — не в телескоп, просто в усыпанное звездами небо, будто там есть ответы. И в последнее время, чем ближе они к отъезду из Японии, он делает так все чаще.
Интересно, о чем он думает?
Ген никогда не вмешивается в такое его одиночество. Лежит, почти отвернувшись, дышит размеренно и притворяется спящим. С его места лицо Сенку едва различимо: острые линии профиля, слегка подсвеченные звездами, задранный подбородок, высокий воротник, закрывающий часть щеки. Расслабленные брови, лоб, нос, две пряди и безумная прическа. Россыпь бликов в почти неподвижных глазах. Сложенные на коленях пергамент с угольным карандашом. Беспокойные пальцы.
Просто человек, думает Ген, дергая ресницами и заставляя сердце стучать ровнее. Глубоко вдыхает, медленно, сонно выдыхая. Такая же грязь, как и все, кого он знал раньше. Из плоти и крови, из жадности и лжи.
И тут же: нет, ни разу. Кого он тут вообще пытается обмануть?
Снаружи обсерватории кричит ночная птица, от озера вокруг деревни доносится пение лягушек. Ветер колышет солому по краям распахнутого купола. Пахнет листьями — густо, насыщенно, летняя жара будто выжимает из них последнюю зелень перед тем, как окрасить в яркие цвета. Тепло.
Одна из звезд на небе срывается с места и падает вниз — ярко вспыхнув, так быстро и стремительно, что Ген инстинктивно вздрагивает. Слишком задумался.
В полной тишине Сенку хмыкает, так и не поворачиваясь. Постукивает карандашом по ноге, пожимает одним плечом и говорит, будто ни к кому конкретно не обращаясь:
— Персеиды. Самый пик. Почти до конца августа будут так падать, настоящее светопреставление.
Ген тихо выдыхает. Ворочается, ничем себя не выдавая, с закрытыми глазами, а потом так же ровно и в никуда говорит:
— Ты так внимательно на них смотришь, Сенку-чан. Желание уже загадал? Если поймать все звезды, хоть одна его да исполнит.
— Это не звезды, всего лишь кометные астероиды... — веско вставляет Сенку и, судя по интонации, наверняка закатывает глаза.
Молчит после этого — долго, Ген успевает начать проваливаться в сон. На этот раз по-настоящему.
Засыпая, он слышит, как Сенку шуршит деревом, складывая крышу. Сворачивает пергамент, стягивает обувь, убрав карандаш в горшок. Закрывает телескоп, раздевается и устраивается рядом, разложив спальный мешок.
— Глупости, — шепчет он едва слышно, будто продолжая с кем-то спорить, — все самим делать приходится...
Сквозь дрему Ген чувствует, что улыбается. Может быть, дело во времени, может быть, в мире, а, может, и в самом Гене — и ему на самом деле никогда не нравилось ничего из того, что случалось с ним до их удивительной встречи и этого чудовищного, но такого важного апокалипсиса, но...
Просто Сенку смотрит на звезды. А Ген теперь смотрит на него.
