О бабочках и безысходности.

1.

Октябрь. Ночь. Холодно.
Каким-то образом Бенджамина угораздило проснуться именно сейчас. Распахнув глаза, в ужасе тот озирается по сторонам. Грудная клетка беспокойно вздымалась, зрачки хаотично метались по тьме комнаты. Снова. Снова он видит призрак недавно минувших дней. Безобразных, жестоких, до боли аморальных. Перед глазами всё всплывали те события. Лязг шпаги и меча, гулкие выстрелы и прочее всё ещё громким, надоедливым, ужасающим воем роились в ушах. Кондраки всё ещё слышал это. Словно кадры, в мыслях мелькала вся та разруха, в которую этот мудак Клеф обратил Зону. Сначала это, а потом... Потом допрос. Нет, Альто реально мудак. Однако, что-то внутри подсказывало, что "король баааабочек" оказался не лучше.
Он помнил. Чётко и ясно. Он без труда прямо сейчас, во сне, воспроизвёл тот наихудший в его жизни момент. Те мысли, ту ненависть. Удары чего-то о металлический стол и свою первобытную ярость. Бен ненавидел себя. Это из-за него всё так.

Фотограф вздохнул. Его голос срывался и дрожал, словно у ребёнка, что готов был расплакаться. Но нет. Этот 55-тилетний дядя так не поступит. Присев на кровати, тот устало потёр ладонями лицо. Затем чуть вздыбил неряшливые каштановые волосы. Они уже спутались, какая досада. Утром опять придётся потратить время на их расчёсывание.

Бенджамин поднимается с постели и идёт на кухню. Благо, ему позволили хотя бы время пожить у себя дома, а не в этом тесном, душном жилом отсеке на Зоне.
Ленивой походкой он еле переставляет ноги, медленно пересекая коридор. Всё будто в тумане. Глаза еле видят, движения словно не его. Но этаж небольшой, до кухни не так долго.
Зайдя, тот сразу направился к столу. Наливает из кувшина стакан воды похолоднее, и залезает в один из ящиков, где хранил часть таблеток. Шатен долго роется, но наконец-таки находит нужное. Пара таблеток от бессонницы и капли успокоительного в стакан. Неплохая смесь, вот только рисковая. Особенно для сотрудника Фонда. Но делать больше нечего.
Почти залпом Кондраки глотает свой "спасательный набор". Капли горчат, таблетки неприятные до тошноты. Чтож, надо терпеть. Ему же хочется нормально поспать перед работой.
Почти сразу стакан скрывается где-то в раковине. Бенджамин не собирается его мыть. По крайней мере, сейчас. Вместо этого, следует к подоконнику. Открыв настежь окно, мужчина берёт пачку крепких сигарет, достаёт одну вместе с газовой зажигалкой. Опаляя конец мелким, тёплым пламенем, захлопывает крышку зажигалки и медленно закуривает. В последнее время такие ночные вылазки стали обычным делом. Ему слишком нужно было расслабиться, развеяться. Забыть на время те сны, убежать, в конце концов, от настоящего себя и хоть ненадолго изолироваться. Ему тяжело. Банально жить, зная что он - это он (какая неожиданность). Вина за тот допрос не давала покоя. Острыми, болезненными когтями скребла по самому сердцу, оставляя рваные раны. Глубокие, кровоточащие.
Кондраки до последнего корил себя за произошедшее. Каким бы Альто не был козлом. Ведь шатен, в конце концов, любил его. Любил эту наглую рожу, любил эту надоедливость. Это постоянное ебучее позвякивание струн старенького укулеле. И эти три глаза, смотря в которые, уже казалось невозможным оторваться. Все, каждый по своему, являлись для фотографа эталонами красоты. Чем-то настолько прекрасным, чего никогда более не будет.
И этот голос... Сколько себя помнит, Бенджамин ненавидел его. Надоедливый, мешающий. Он сразу ассоциировался с его владельцем - противной местами личностью. Этот голос был таким же резким, эгоистичным, очень часто нахальным и приторно-сладким от лжи, что лилась с уст Клефа. Однако, почему-то сейчас упорно хотелось услышать именно его где-то возле себя. Не важно, обычный тон ли, шёпот ли. Но так до боли хотелось. Мужчина отдал бы всё, лишь бы где-то позади его вновь окликнули этим ненавистным "Конни". А затем... Затем просто подошли к нему и приобняли сзади, со спины, ткнувшись лбом куда-то меж лопаток. Бен ни разу не был в объятиях Альто, однако подозревал, или даже надеялся, что они наверняка мягкие и тёплые. Но вместе с тем надёжные и уверенные, крепкие. Мужчина ведь.
Чтож, к сожалению, не суждено. Особенно теперь. И виноват в этом сам Кон.