Моя игрушка

12

«Шпуль, я, правда, пытался, но я не могу простить тебе твой побег. Я должен наказать тебя. И я это сделаю. Возможно, ты сейчас плачешь. Возможно, проклинаешь меня. Но мне плевать. Ты сбежала от меня без разрешения, и я не спущу тебе это с рук. Ты — моя маленькая сучка, моя рабыня, моя игрушка, моя вещь. Моя, понимаешь? И только я решу, когда от тебя избавиться. Так вот. Твое наказание: ты месяц сидишь взаперти. Одна. И не думай бежать — я все предусмотрел. Посмотрим, станешь ли ты послушнее. Твой хозяин»

Я плакала. Боже! Как же я плакала! Я сжала записку в кулаке:  

— Господи! За что?

Закричала до рези в горле. Не помню, как сползла на холодный пол. Я хватала ртом воздух и глотала слезы.

Я кричала. Плакала. Как сумасшедшая. Я забилась в угол и, запустив руки в запутавшиеся волосы, смотрела в одну точку. А потом свернулась калачиком прямо на холодном полу. Увидел бы кто, сказал: приступ у психически больной. Но это не приступ. Это крик души. Крик от боли, сжигающей изнутри и разрывающей меня на части.

Истерика. Я сидела, как дикая запуганная птичка в клетке. Никогда раньше со мной такого не было, но люди называли это состояние одним острым словом. Безысходность. Я так и не поднялась на второй этаж. Всю ночь я, как кукла, неподвижно просидела на полу. Обхватила колени руками и смотрела в бездонную пустоту. Неслышно было уже всхлипов или надрывных рыданий. Только опухшие глаза, которые я периодически протирала ладонью, напоминали, что я еще жива. Слезы не прекращались. Никогда в жизни не подумала бы, что смогу столько плакать. Когда первые солнечные лучи коснулись моих плеч, я, как прокаженная, бросилась наверх. Не хотела видеть солнце. Хотела вечную ночь. Тьму. Может в темноте легче перенести боль.

Первые три дня во мне жила надежда, что это жестокая шутка, что вот-вот придет Стив с чашкой кофе, или Даня в стельку пьяный ввалится в комнату. Мне было все равно, кто придет и зачем. Я просто хотела видеть людей, разговаривать с ними. Но чуда не происходило. Пустота душила меня, связывала стальными путами и не давала дышать.

Давящая тишина заставляла содрогаться от собственного сердцебиения. Я почти не вставала с кровати. Жила в своей комнатке, как подопытная крыса, каждую секунду ожидая чего-то неизвестного. Раз зашла в спальню Милохина и разрыдалась прямо на пороге. Его парфюм, кровать, на которой он меня обнимал… Стало вдруг тяжело дышать. Не смогла. Не выдержала. Ушла и больше не приближалась к его комнате.

Первая неделя была сущим адом. Я ничего почти не ела, сидела часами в комнате или пялилась в телевизор. Однажды в истерике разорвала подушку. Дни шли, а я умирала. Гибла. Сохла, как цветок, который хозяева бросили и уехали на курорт. За две недели я потеряла несколько килограмм, появились мешки под глазами, стали видны скулы, обтянуты кожей, руки постоянно дрожали.

В начале третьей недели я, не сдержавшись, разбила руки в кровь, колотя входную дверь. Но я нашла спасение. Алкоголь. О, да. Я взломала бар Данила и целыми днями ходила с бутылкой. За четыре дня я оприходовала несколько литров спиртного. Текила, виски и коньяк стали моими лучшими врачами. Но в конце недели я окончательно впала в депрессию. Уже даже выпивка не облегчала мои мучения. Я не могла плакать. Было больно даже пошевелиться. Я просто лежала, как овощ. Кажется, так умирают. В начале четвертой недели я зашла в кабинет Дани. Зачем? Просто потихоньку сходила с ума. Я поймала себя на мысли, что была бы счастлива, даже если бы он пришел, избил меня, поимел и еще раз избил. Мне было бы плевать на боль. Лишь бы он пришел. Лишь бы кто-то пришел, пожалуйста. Я нашла диск. Тот самый с его песнями. Взяв диск с собой, я захватила из бара бутылку мартини и направилась в ванную. Нужно было расслабиться. Я набрала ванную, включила диск на всю громкость и залезла в воду, надпивая из бутылки. Горячая жидкость обжигала все внутри, а горячая ванна приносила наслаждение. Я закрыла глаза.