Стеклянные раздвигающиеся двери, свет – в темноте супермаркет был похож на уютный аквариум и манил Макса скорее войти. К тому же, в большие окна-витрины можно было рассмотреть ряд касс, над которыми нависали закрытые серые полки с надписью «табак 18+». Ведь в этот холодный вечер Макс Тресвятский выбрался из квартиры и проделал этот путь в центр города для того, чтобы купить себе сигарет – не ради даже того, чтобы провести время с едва знакомой, хоть и симпатичной девушкой.
«Это пиздец как тупо», – подумал Макс и почесал нос.
Они зашли в супермаркет.
Внутри действительно оказалось значительно теплее, чем на улице, так что Галя сняла с себя куртку и вернула её Максу. От яркого освещения было светло, как бывает днём – можно явственно рассматривать чужие лица в мельчайших подробностях. Так, Макс решил рассмотреть Галю, пока она рассматривала расставленный на стеллажах товар. Она выглядела очень растерянной, потому что пришла сюда за чем-то конкретным, чего никак нельзя найти с первого раза.
Макс спросил:
– Что тебе здесь нужно?
– Мне? – переспросила Галя, оборачиваясь к нему и глядя растерянно. – А-а... Хлеб, кошачий корм, йогурт, молоко, сыр, лук... Ну, тётя Даша написала мне список, чего надо купить. Я немножечко плохо тут ориентируюсь... Ты часто здесь бываешь? поможешь мне всё это найти?
– Да без бэ, – развёл руками Макс.
Галя расстегнула молнию набедренной сумочки и вынула сложенный вчетверо лист. У неё такие изящные и ухоженные ручки, такие подвижные и ловкие пальчики – заметил Макс. На аккуратных ногтях глянцевито блестит плёночка прозрачного лака. Эти бы нежные ручки – да ласкать и покрывать бесчисленными поцелуями...
Максу отвратительно видеть своё отражение в любых отражающих поверхностях, и другим людям, наверное, так же неприятно видеть его со стороны. К тому же – ему целых двадцать шесть лет (без года – Курт Кобейн или, лучше, Александр Башлачёв), а Гале только восемнадцать. О чём он вообще думает? разве может он, имеет право на что-то рассчитывать? У него уже седина в волосах, а Галя – такая юная, такая нежная...
Сол-ныш-ко.
Галя сосредоточенно изучала список, написанный тётей Дашей. Золотились опущенные длинные ресницы.
Не Галя – солнышко.
Она стояла в лабиринте стеллажей, заставленных батареями пёстрых коробок, бутылок, банок, пакетов – и огромное помещение супермаркета кишело людьми и было залито прозрачно-желтоватым электрическим светом. Под потолком, на громадных фермах, светились продолговатые лампы, обливали этим ясным светом супермаркет.
Только казалось – светятся Галины волосы. И сама она, вся, целиком. Освещает всё помещение супермаркета.
«Солнышко», – ещё раз подумал Макс.
Солнышко вдумчиво изучала список, позабыв, кажется, о существовании Макса, пробежала глазами по строчкам. Помимо того, что она перечислила изначально, в списке значилось ещё много другого. Галя отрешённо выставила указательный палец, призывая практически не существующего возле неё Макса чего-то подождать.
Секунда...
Галя огляделась вокруг, остановила взгляд на Максе – такой серьёзный и сосредоточенный. В огромных голубых глазах промелькнули искорки.
– Где тут хлебный отдел?
– Пойдём, – кивнул Макс и увлёк Солнышко за собой в дебри громадных стеллажей.
Они продирались через покупателей и загромождающие проход продуктовые тележки. В этом супермаркете тележки были особенно огромные, так как подразумевалось, что те, кто их берёт, возьмёт ещё и гору товаров. Подразумевалось, что люди всего Дольненска и района приезжают сюда на машинах и на машинах же увозят покупки, значит – берут много.
А чтобы тележки не увозили из магазина и возвращали на место, их давали под залог – десять рублей...
Макс считал это грабежом.
Галя шла за ним – сквозь отделы с бытовыми приборами и бытовой химией, канцелярией и книжечками в мягкой обложке (Галя задержалась у полки, выискивая взглядом что-то интересное), алкоголем, соками и газировками. В отделе сладостей Галя находу стянула с полки пакетик мармеладных мишек. Она покорно следовала за Максом, оглядывалась по сторонам – на вещи, которые просились ей в руки, но в списке их не было. Хотелось как ещё недавно, в детстве: когда посылали за хлебом, на сдачу купить каких-то конфет и жвачек.
Только у неё не так много денег, уже есть пакетик мармелада и самое главное – она не ребёнок.
– Как будто попала в «Приключенческий супермаркет», – сказала Галя в спину впереди идущего Макса, чтобы прервать молчание между ними.
Макс замедлил шаг и обернулся назад.
– Куда?
– А, ну это в мультике одном было... – замялась Галя, внезапно понимая, что будет выглядеть глупо, если начнёт говорить о мультфильмах и мультсериалах, которые смотрела. – Там был волшебный магазин-лабиринт, в котором никогда нельзя было отыскать того, что тебе нужно...
– Не смотрел, – мотнул головой Макс и отвернулся, но сбавил шаг ещё.
Когда Галя его нагнала, и они шли практически плечом к плечу мимо холодильников с пельменями и замороженными овощами, он заговорил:
– Прилавки расставляют очень хитрые люди. Тебе до хлебного надо пройти целый магазин – через отделы с товарами, которые тебе, может, никаким боком не всрались. При этом, ты идёшь, смотришь по сторонам, на эти прилавки – и понимаешь, что тебе жизненно необходима какая-то мелочь из этого вот всего, – и пространным жестом обвёл прилавки вокруг себя. – Постой. Возьму пельмешей.
Макс остановился над огромным подсвеченным изнутри холодильником, задумчиво почесал подбородок двумя пальцами и пробежался взглядом по ряду ценников, выискивая те, значения на которых были поменьше. У него за плечом остановилась и Галя, теребя в руках пакетик мармеладок. Ей, как в детстве, не терпелось его открыть – только сначала надо дойти до кассы и оплатить. А ведь ещё столько всего из списка надо купить!
Макс слишком вдумчиво выбирает свои пельмени...
Галя осторожно приблизилась к холодильнику и коснулась кончиком пальца холодного стекла, указывая на пельмени в претенциозно элегантной чёрной упаковке.
– Возьми вот эти, – с искренним участием посоветовала она. – Вкусные. Особенно вкусно – с лавровым листом и хмели-сунели. Ещё добавить горчички и полить уксусом...
– А-ага, – фыркнул Макс, – самые дорогие? Это ты тут у нас мажор, из Москвы-то – а мы люди простые, деньги считаем, – и взял пакет самых дешёвых пельменей по акции. – Ещё и пельмени с приправами варят... Пфт! Хмели-сунели... – заворчал Макс, легко отталкиваясь от бортика холодильника и мельком оглядываясь на испуганную Галю. Вот она замерла с приоткрытым ртом – а Макс хотел сказать, что достаточно нахуярить мазика и будет заебись, но осёкся, поймав себя на том, что при Солнышке как-то не особо хочется материться. – Одного мазика вполне достаточно.
Солнышко засеменило за ним, виновато поджав нежные пышные губки. Макс оборачивался на неё – брёл, зажав подмышкой холодную упаковку пельменей и раздумывал: «А ведь я – счастливый обладатель охуительного таланта отпугивать от себя ни в чём не повинных людей. Всё для этого есть, хули: и стрёмное ебало, и тупые шутейки, и слава нарка, и работаю-то на заводе, и одеваюсь-то, блять, как бичара... Ну вот что тебе эта девчуля-то сделала, ей-богу-то, а? – и шумно вдохнул, забывшись. – Пока что – ничего ещё не сделала. Всё впереди. Всё впереди... Кто знает, какие черти там, в этом омуте водятся?..» Макс понурился. Согнулся ещё сильнее. Он как будто чувствовал, как в спину ему дышит потускневшее Солнышко (а не потерялась ли она среди стеллажей?). Он не обернулся: на плечи давил стыд.
Пахло овощами, преимущественно – томатами. Лёгкий горьковато-маслянистый паслёновый аромат – отголосок резкого запаха. Вверху у прилавков в овощном отделе – зеркала, под углом примерно сорок пять градусов наклонённые к полу. Макс на секунду поднял глаза, чтоб проверить, не отстала ли Галя.
Нет.
– Тётя Даша написала купить лука и помидоров, – осторожно обратилась к Максу Галя.
– Деньги есть – купи, – бросил тот, несколько раздражённый тем, что его вырвали из мыслей – но мгновенно сжался ещё сильней.
Невыносимо – когда позади Сол-ныш-ко. Спину жарит. Вдоль позвоночника под майкой протекает ледяная капелька пота. Макс поджимает губы и думает, как бы при его ста семидесяти шести сантиметрах роста сжаться до точки бесконечно малой величины...
Ещё лучше бы – сбросить наружную оболочку, рефлексирующую на каждое соприкосновение с раздражителем.
– Я как будто бы листок бумаги, пропитанной смесью йода и нашатыря, – тихо, одними губами проговорил Макс.
Галя настороженно свела бровки под густой чёлкой, пристально взглянула на него. Пытает, Солнышко. Взяла лоток с несколькими помидорами, глянцево блестящими под плёнкой. Макс собрался пойти дальше, когда она выпрямилась (стояла на своих стройных ножках; у неё от кожи отражается молочно-белый свет), но Галя вспомнила, что надо ещё взять лук.
– Всё-таки, – обратилась она к Максу, глядя светящимися неподдельным интересом глазами, – что за смесь йода и нашатыря?
Он отвёл глаза, спрятал под длинными ресницами.
– Да так... Это я сам с собой. Не обращай внимания.
Галя растерянно передёрнула плечами, оглядываясь куда-то в сторону. Снова Солнышко потускнело – показалось Максу. Он втянул голову в плечи, вжался и нахохлился, не желая пересекаться взглядом с Солнышком.
Замёрз – холодно от пакета с пельменями.
Брр, тупость какая!
Какая кругом тупость...
Пока Галя не ушла искать свой лук в овощном отделе, Макс всё же решился заговорить:
– Смесь йода и нашатыря – это так называемый «шумный порошок». Мы в детстве так развлекались: сливали йод с нашатырём из аптеки, капали на листочек бумаги. А потом по этому листочку пускали тараканов. А эта штука – она от прикосновений взрывается. Не сильно, конечно, но таракана подбивает.
Галя округлила глазки и жалостливо поджала губки. Тараканов она не любила, даже боялась: от одной мысли о тараканьих усах и лоснящихся хитиновых спинках Галю бросало в дрожь. С другой стороны – она была чрезвычайно мягкой, и её пугали издевательства над любыми живыми существами, даже над такими противными, как тараканы.
Максу показалось, Солнышко отшатнулось назад. Ну вот: он продолжает отпугивать её... Конечно – парень, выросший в городе кромешного мрака, погрязший на самом дне. В Дольненске ведь каждый второй что не алкоголик – то наркоман, и тут по статистике более двух третей населения балансируют на самой грани нищеты. А ему что делать – Максу Тресвятскому-то? И какое мнение о нём должно сложиться у девочки из Москвы, для которой Дольненск – просто душевный городишко? Она ж маленькая, не понимает ещё ничего... Для неё радость, что в этом городе, например, проезд на автобусе раза в три меньше, чем в Москве, – и ей невдомёк совсем, что и средняя заработная плата в Дольненске также раза в три меньше, а цены в магазинах почти такие же.
Солнышко-солнышко, открой глазки...
Солнышко смотрит растерянно и говорит:
– Это как-то жестоко по отношению к тараканам...
Для неё это всё дико. Если заглянет ещё глубже в эту жизнь – сломается.
– А тебе их прям жалко? – грустно улыбнулся Макс.
– Чуть-чуть. Они же тоже живые. Им тоже больно...
– Ох ты, боже мой, – вздохнул Макс, – ещё по тараканам плакать будет...
– Над тараканами вряд ли, – отозвалось Солнышко, подходя к прилавку, на котором громоздилась горка жёлтых луковиц в сетчатых мешочках, – а вот над луком – да.
Она стала рассматривать утопающие в шелухе луковицы, ощупывать их беленькими пальчиками. Макс осмелился подойти к ней сзади и встать за плечом. Галя не видела – а его лицо изображало искреннюю заинтересованность.
От горьковатого запах сочного лука слегка начинали слезиться глаза и свербить в носу.
– Да ладно, – передёрнул сутулыми плечами Макс, – я в детстве вообще отбитым был... Как и остался, впрочем-то. Со мной потому как-то никто и не общался, на самом деле. Только тараканов теперь действительно как-то жалко.
– Ну, – грустно сказала Галя, склоняя голову набок, – дети почему-то часто бывают жестокими, – а потом подхватила за пластиковую ленточку сеточку с луком. – Вот этот, наверное, возьму.
На секунду резкий запах усилился.
– А кто виноват, что дети жестокие? – пожал плечами Макс, на что Галя отозвалась нерешительно, наполовину вопросительно:
– Взрослые?..
– Возможно, – тряхнул головой он. – Только всё ж тоже не так просто. Дети же – они тупые, в силу того, что они дети. Белый лист – калякай что хочешь! А на нас родители вообще забивали – росли как трава. Ну, я говорил, что отец бухал по-чёрному, да... – и потянулся почесать затылок, тяжело вздохнул. – Ну теперь-то чё? Что выросло – то выросло!
Солнышко смотрела на него сострадательно, а обеими руками прижимала к груди сеточку с луком и лоток с помидорами, за уголок придерживала пакет мармеладок. Макс оглядел её с ног до головы и поинтересовался:
– Тебе удобно вообще? Что ж ты корзиночку-то не взяла?
– Нормально, – кивнула Галя, встряхивая чёлку.
– Ну, как знаешь. Тебе страдать. А я, если чё, в носильщики не нанимался.
– Ладно.
Они отправились в хлебный отдел. По пути Галя сверялась со списком, брала что-то – умудрялась удерживать всё в руках. Макс смотрел на неё с интересом и состраданием, а у него в пакете таяли пельмени. Галя щебетала:
– Если все покупки можно унести в руках – то почему нет? Я вот принципиально не беру в магазине ни корзинки, ни тележки: мало ли, кто их брал...
– Пф, ипохондрик, – фыркнул Макс.
– У меня бабушка – врач. Она приучали с детства мыть руки... Бабушка, когда в метро ездит – она за поручни держится только салфеточкой, и всегда носит в сумке спиртовой антисептик. И крем для рук. Если прикасается к чему-то в общественном месте голыми руками – то сразу же протирает руки спиртом, а потом мажет кремом. Ей уже почти семьдесят пять – а руки, знаешь, какие?.. Ладони прямо гладкие-гладкие. Она говорит, что врачу очень важно, чтобы руки были нежные, чтобы кончики пальцев были чувствительные: при пальпации нужно ощущать каждую неровность на теле у пациента. Поэтому она была против занятий музыкой...
Макс непроизвольно взглянул на свои ладони – грубые, шершавые от мозолей. Поднял глаза и спросил:
– А какой она врач?
– Детский онколог, – отозвалась Галя. – Но она в основном преподавала в вузе. Сейчас на пенсии.
– О-оо, – поражённо протянул Макс, задирая подбородок, – моё уважение... Врач-онколог – да ещё и детский... Железная женщина.
Галя отрешённо кивнула.
– Ага. Но дедушка говорит, она, когда в больнице работала, первое время приходила домой и плакала... Я бы, наверно, тоже плакала. Поэтому не хотела быть врачом.
– А я – хотел, – сказал Макс. – Но не смог.
– Почему?
– Сложно. Просто – сложно... В смысле – не учиться даже сложно, а вообще. Я же какое-то время в больнице работал – так там баба какая-то самоубиться решила: навернула уксусной кислоты. Вонь стояла – невероятная! Спасти её нельзя было, умирала долго и в муках. После этого случая я и ушёл – не выдержал. Пошёл работать в морг: думал, там спокойнее. А потом вообще – на кладбище, хах!
Солнышко сосредоточенно смотрела на него из-за горы продуктов в руках.
– Да-а уж... – протянула Солнышко, выслушав его, и опустила глаза.
– Вот так вот, – подытожил Макс.
Они уже стояли у кассы. Макс положил на чёрную ленту подтаявшие пельмени, за ним, через ограничитель, Галя выложила гору продуктов, венчавшуюся маленьким пакетиком мармеладок. Тем не менее, Галя топталась близ Макса, всем видом показывая, что они здесь вместе. Юная девушка с волосами, как бронза, и светлая, как солнце, и угрюмый мужчина, от которого пасёт перегаром и потом.
На них странно косилась кассирша – ухоженная женщина лет пятидесяти. Такая типичная кассирша из супермаркета, которая изо всех сил утаивает свой низкий достаток: у неё и аккуратная достаточно короткая стрижка, от которой её голова приобретает форму шарика, аккуратно прокрашенные в русый волосы, мелированные пряди, по три золотых серёжки в ушах, глаза, небрежно накрашенные под смоки-айз, малиновая помада на губах, бордовые ногти и модная кофта под форменной жилеткой. И почему-то именно глаза этой кассирши особенно привлекли Галино внимание – такие несоизмеримо несчастные...
Кассирша пробила Максу пачку пельменей и подняла глаза – жадно вцепилась в него взглядом.
– Что-нибудь ещё? – прозвучал дежурный вопрос.
– Да, – кивнул Макс, – ещё сигаретки, пожалуйста.
– Паспорт можно?
Брови Макса удивлённо дёрнулись. Когда в последний раз у него кассирши в магазине спрашивали паспорт, прежде чем продать сигареты? А тут – вот, спросили... Он в замешательстве полез в карман джинсов, потом вспомнил, что паспорт лежит во внутреннем кармане куртки. Кассирша терпеливо ждала.
Когда Макс продемонстрировал развёрнутый паспорт, она пристально вгляделась в фотографию двадцатилетнего Макса – кудрявого и лохматого, – а потом поглядела на стоявшего перед ней двадцатишестилетнего Макса, изменившись в лице. Перевела вопросительный взгляд на Галю...
– Что, не похож? – обратился к кассирше не вытерпевший Макс.
Его слова как будто оживили её. Она вздёрнула куцые, плоховато прокрашенные брови.
– Да нет, ничего... Просто – фамилия редкая. И имя.
Макс растерянно пожал плечами.
Он приметил, что написано на бейдже у кассирши: Анна Фомина.
Из тёплого супермаркета Макс и Галя вышли обратно на холодную тёмную улицу. Галя поёжилась, обхватила себя за плечи. Макс опустил на ступеньку пакет, набитый Галиными покупками (сверху примостились его пельмени), и заботливо накинул на плечи девушке свою куртку.
– Спасибо, – улыбнулась Галя и вскрыла пакетик с мармеладными мишками. – Хочешь?
– Нет. Я хочу сигаретку, – сказал Макс и вскрыл купленную пачку сигарет. – Опизденеть, конечно... Всегда думал, что я слишком стар для того, чтобы у меня спрашивали паспорт.
– Ну, вот видишь как, – легкомысленно передёрнула плечами Галя, закидывая в рот горстку мармеладных мишек. – Не такой ты и старый, не прибедняйся. А вот тётенька сказала, что у тебя интересная фамилия, редкая... И имя – тоже.
Она поморщила хорошенькое личико: уж больно кислый мармелад во рту.
Макс смущённо почесал затылок.
– Ну да... есть немного...
Галя вопросительно уставилась на него – но молчала, потому как была занята пережёвыванием тягучего мармелада. Макс по-стариковски покряхтел и затянул рассказ:
– У меня когда-то был предок-поп. Служил в какой-то церкви каких-то трёх святых – уж не знаю, я в этом не шарю. Ну, соль в том, что фамилия у него была Трёхсвятский. Жил он, короче – а потом его потомки получили паспорта. А в этих паспортах пропали точки над буквой «ё». Ну, и со временем ударение стало на «я». Стали мы Трехсвятские. В конце концов прадед пошёл на фронт – и пошёл он Трехсвятским, а вернулся Тресвятским. Вместе с рукой потерял и букву «хэ». Ха!
– Букву «ха», – поправила Галя, выставив указательный палец, и чуть не подавилась мармеладом, от которого слипались зубы. – Интересно. Значит, ты – Тресвятский?
– Да, – кивнул Макс.
– А имя – чем необычное?..
– Полное имя – Максимилиан.
– Вот это да! Прямо как Волошин!
Галя вдумчиво прожевала мармелад, глядя куда-то в темноту, подсвеченную натриевым жёлтым. Затем она проглотила липкий мармеладный ком и сделала вдох в предвосхищении слов. На Макса устремился озорной взгляд голубых Галиных глаз:
– А ты есть во «Вконтакте»? – поинтересовалась она.
– Есть, – отозвался Макс. – А что, хочешь в друзья добавиться?
Солнышко склонила голову набок и искоса взглянула на него, засунула руки в карманы шортиков, пожало плечами. У Солнышка волосы ослепительно отсвечивали латунью.
– Если ты не против...
– А с чего мне быть против? Добавляйся.
Галя тут же вытянула из своей сумочки смартфон – и её лицо озарилось белёсым светом экрана. Солнышко тут же превратилось в Луну – осколок той, что одиноко повисла над крышами в мутно-жёлтом ореоле. Макс почему-то замер, устремив взгляд в небо, точно на гипнотическую луну. В жёлто-малиновом зареве над городом в небе попрятались звёзды.
Когда он последний раз видел звёзды?
Когда он последний раз видел луну?
Когда он последний раз видел?..
Дальше, дальше во дворы – от злосчастного супермаркета и ни ногой туда больше! Затеряться в этой темноте, где-то в недрах которой раздаётся пьяный хохот. Максу начинает мерещиться, что по пятам за ним идёт кассирша из супермаркета, оставившая свой пост, а не Галя. Анна Фомина – вот как ё зовут. А если – она обгонит, встретит его в квартире?..
Что они скажут друг другу?
В детстве Макс часто представлял эту встречу и жил ожиданием её, но никак не представлял, что произойдёт оно именно так. В детстве к этому моменту у него было припасено много нежных слов – но вот: он совершенно ничего не почувствовал. Даже обида пришла с опозданием и была лишь хилой пародией на обиду. Только и крутилось в голове: «Бля, ебать, пиздец».
Макс ускорил шаг.
Галя спрятала телефон и поспешила за ним. Нагнав Макса, она положила руку ему на плечо, остановила и развернула к себе.
– Ну вот, теперь ты можешь мне писать, – сообщила она, глядя снизу вверх из-под взлохмаченной чёлки. – И если плохо будет и не с кем поговорить – тоже пиши.
Макс коснулся ладонью холодного лба и выдохнул. Сдулся и скукожился.
– Мне сейчас хуёво, – протянул он, мотая головой.
Солнышко сделало бровки домиком.
– Что такое?
– Эта тётка, кассирша – она моя мамка. Заебись, да?