К горлу Харона был приставлен нож. Едва ли можно было различить сновидение и реальность, воспоминание и предначертание. Из роли наблюдателя я приобрела плоть и кровь, стала телом Харона, которое ныло и надрывалось, страхом была пропитана каждая его клетка. Все тело тянуло вниз, к земле.
Ему здесь было едва ли больше шестнадцати.
Пацану, который приставлял нож, должно быть, тоже. Но он выглядел старше. Выше на голову, шире в плечах. Он злости, которая перекосила его лицо, казался еще больше. Сам же Харон сжимался в точку, вдавливал самого себя в стену, будто бы намереваясь пройти сквозь нее.
— Добро пожаловать в ад, новенький, — зашептал монстр, и его горячее дыхание обожгло ухо и шею.
Все внутри стянулось в плотный жгут, холод стены теперь ощущался так остро, так ярко, тысячью иголок вонзался в спину. Руки и ноги парализовало, тело все сильнее тянуло к полу. Страх сконцентрировался в глотке: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Тупой стороной ножа чудовище провело по нежной коже шеи. Моей шеи. Или Харона. Теперь мы сливались в единое целое.
— Кто ты такой, новенький? — спросил он. Его лицо было напряжено, он пытался выдавить что-то вроде улыбки, но не выходило. Вместо нее деревенела гримаса отвращения. Холод ножа сначала ощущался на шее, потом на ключице, потом лезвие опустилось вниз, до самого пупка и ушло в сторону. — Говорят, у тебя мамаша шизофреничка.
— Она умерла, — шепотом ответил Харон, но на это ушли все силы, и теперь ему едва удавалось дышать.
— Умерла? Ты убил ее?
Этот вопрос ударил под дых больнее, чем нож. Харон резко оттолкнул монстра от себя и бросился в коридор. Он не слышал шагов и голосов. Не слышал, чтобы его преследовали. Только громкие удары собственного сердца раздавались в голове, только срывающееся до истерики дыхание. С каждым шагом все сложнее было вдохнуть. Ком нарастал в груди, вместе с ним рос и страх. Это были сухие слезы, они лились вовнутрь. От того, что становилось невозможным сделать вдох, холодело все внутри. Корка страха покрывала кожу:
«Скоро все поймут, кто я. Этот приют не для хороших детей».
Глаза судорожно искали в коридоре, где бы скрыться. Наскоро пробегали взглядом всех детей, что обступили его, разинув рты. Он сорвался и побежал дальше, туда, где их не будет. Но было бы лучше, если бы не было его самого.
— Эй! — раздалось в спину. Взгляд уперся в тупик коридора, и Харон невольно обернулся.
Он стоял передо мной. Перед Хароном. Перед нами обоими. Тот же монстр, что несколько минут назад угрожал ножом, но... все равно другой. Темные волосы были гладко приглажены, спина выпрямлена, глаза широко раскрыты.
Мой взгляд упирался в татуировку на его руке:
«Ἀΐδης».
***
— Аид умещал в себе две сущности, — выдохнул Харон. — Ту, которой он был, и ту, которую я хотел в нем видеть.
— И кого ты хотел в нем видеть?
Харон замолчал. Провел по воде посохом, отчего по поверхности побежали черные волны.
— Я ожидал увидеть в нем мрак, к которому привык. Чистое зло. Должен сказать, что он и правда меня на дух не переносил.
— Но почему побежал за тобой в тот день?
— Хотел посмеяться. Его банда подбежала к нам спустя секунду. Они держали меня, пока их вожак оставлял свой автограф на моей плоти.
Харон подался в мою сторону и отогнул ворот. На плече едва заметные белые шрамы складывались в букву «А». Я подняла руки к лицу. Тело все еще трясло от воспоминания о видении, я слишком хорошо помнила тот первобытный нутряной страх, который испытывал Харон. Я протянула к нему руки, но она резко отстранился.
— Это не важно.
— Нет, важно. Я... я не понимаю. Я видела все, видела, как он посмотрел на тебя, когда догнал в коридоре. В этом взгляде было что-то...
— Человеческое? Едва ли. Ты хочешь выдать желаемое за действительное.
— А ты?
— Хватит лезть ко мне в голову, — грубо отрезал он и отвернулся. Еще долго мы плыли в тишине.
Меня трясло от холода. Чем дальше мы удалялись от живого лунного света, тем более промозглой становилась тьма. Она въедалась в кожу, холодила внутренности, забиралась в голову. Сначала хотелось выть. Скулить, как собака. Хотя и без того от промозглого ветра слезились глаза, плач зарождался глубоко внутри. Я знала, что Харон тоже это чувствовал, хотя даже не поворачивался в мою сторону. Видела, как подрагивали его плечи, как белые пальцы впивались в весло. Я знала, что он чувствует. Потому что знала, что он вспоминает.
Видение многое мне поведало.
***
— Ты ведешь себя, как ребенок, — громкий повелительный голос заглушал все прочие шумы извне. — Что теперь, будешь звать мамочку? Едва ли она тебе поможет.
— Заткнись! — Харон дернулся, но другие мальчишки крепко держали его за плечи и голову, не позволяя вырваться.
По руке стекала теплая кровь.
— Гори в аду, — выдохнул Харон сквозь зубы. Аид только лишь рассмеялся в ответ.
Они ушли. Кровь еще какое-то время не останавливалась, но Харону было плевать. Как только его отпустили, тело рухнуло на пол, и так он лежал теперь, упершись спиной в стену, не ощущая сил абсолютно ни на что.
«Зря я это сказал, — подумалось ему, — про огонь». И это было верно. Следующей ночью Харон проснулся от визга сирены: Аид поджег деревянную дверь в его комнату и забаррикадировал ее снаружи. Харону пришлось спасаться через окно и прыгать со второго этажа. Тогда он сломал руку.
Весь тот месяц, что Харон проходил в гипсе, Аид его не доставал. Только лишь улыбался краем рта и провожал взглядом.
— Какого хера? — прорычал Харон, когда они столкнулись в коридоре. Рядом не было ни банды Аида, ни воспитателей, ни других учеников.
— Прости? — Аид лишь вскинул бровь и скрестил руки на груди.
— Какого хера тебе от меня надо?
— Думаешь, ты сильный?
Аид наступил на него, заставив вжаться в стену. Харон снова почувствовал этот приставучий холод, вгрызавшийся в позвоночник, снова ощутил глупую трусость и страх, подкатывавший к горлу. Он попытался сжать руку в кулак, но с нее совсем недавно сняли гипс, поэтому пальцы лишь задрожали.
Аид рассмеялся, наблюдая за этими попытками.
— Ты ничтожество. А я просто развлекаюсь.
Он замахнулся, заставив Харона зажмуриться и вжаться в стену, но удара не последовало. Лишь раздался смех Аида издалека, и когда Харон снова открыл глаза, он был в коридоре уже совсем один.
***
— Ты видишь берег? — спросила я, чтобы хоть как-то снова заставить его поговорить со мной.
— Нет, — запоздало откликнулся Харон, и голос его звучал так, будто бы он находился за километры отсюда.
— А что если берега вовсе нет? Что если нет ада? Только лишь путь...
— Тогда ад еще страшнее, чем нам представляется.
— Что ты хочешь сказать отцу, когда увидишь его?
Харон пожал плечами.
— Что он тот еще засранец, наверное.
— И ради этого стоит тащиться в ад?
— А ради чего тогда — нет?
— Аид, он... — я замялась, подбирая слова. Харон заметно напрягся. — Его ведь тоже приняли в эксперимент.
— Последний приют, в котором я тянул время до совершеннолетия, был особенным. В него принимали сложных подростков, отбросов общества, сомнительных элементов. Но был и другой критерий.
— Уроборос?
— Все мы там были чистыми. В эксперимент нас взяли бы вообще вне конкурса, но... мы были психами, понимаешь? Они пытались нас перевоспитать, что ли. Чтобы мы не уничтожили эксперимент. Или друг друга.
— Или самих себя.
Харон кивнул.
— Ты боялся его? Аида?
— Временами. Потом... стало надоедать.
— Он мог тебя изувечить.
— Он этим и занимался.
— Почему ты позволял ему делать это с собой?
Харон не ответил. Снова закрылся от меня. От моих вопросов.
«Давлю ли я на него слишком сильно? Пытаюсь ли вскрыть что-то еще более болезненное, чем смерть матери?» — думала я.
— Я просил его убить меня. Я на самом деле не хотел больше жить. Но он лишь смеялся. Он обещал сделать мою жизнь невыносимой, но не настолько, чтобы переступить черту. А чтобы сделать это самостоятельно, я был слишком труслив, так он говорил. Ссыкло. Грязь.
— Я даже представить себе не могу, как тебе было страшно...
— Нет, — оборвал он меня. — Мне не было страшно. Я его ненавидел.
— Я понимаю.
Харон лишь недовольно хмыкнул. Раздался тонкий, едва различимый сигнал.
— Вот черт, — выругалась я.
— Что это? — спросил Харон, но его голос уже доносился до меня издалека, будто бы я сама медленно погружалась в воду. Темнота обступила меня полностью.
А после снова вытолкнула в свет.
***
Я потянулась к планшету, чтобы открыть пришедшее сообщение.
«03:54 Hades: Не лезь в это. Ты все равно не поймешь».
«03:55 Sibylla: Ты его уничтожил».
«03:58 Hades: Не смеши меня. Он был уничтожен еще задолго до нашей встречи. Я помог ему намного больше, чем можешь помочь ты».
«03:59 Sibylla: И как же ты помог ему?».
«04:00 Hades: Снова заставил чувствовать».
***
Их грузили учебой. Администрация приюта из преступников и лентяев намеревалась вырастить элиту. С точки зрения психологии это явно было провальной идеей, но она приносила свои плоды. Учеников лишали времени на разбой. Камеры следили за каждым их шагом. Система анализировала состояние тела и ума. Харон чувствовал это навязчивое преследование, и если в первые ночи здесь это заставляло его возиться в кровати без сна до самого рассвета, то со временем стало успокаивать. Один лишь Аид умел искусно обманывать систему и знал все слепые пятна камер, все темные уголки. Казалось, он знал о системе больше, чем все воспитанники приюта вместе взятые.
Но однажды Харон нашел нож.
По вечерам их выводили на физкультуру и командные игры на поле. В тот день Харона отпустили с отравлением, но оставаться в комнате наедине было мучительно. Лихорадка била в голову, температура не спадала, поэтому он вышел из комнаты, прикрыл дверь и поплелся по пустому коридору. Все равно, если бы до него кому-то было дело, его бы тут же нашли и вернули в комнату. Или отвели в медицинское крыло. Но никто не появлялся.
Одно из ответвлений коридора заворачивало за угол. В маленьком коридоре располагалось всего две комнаты, друг напротив друга. Здесь жили Аид и его шайка. Харон не знал, в какой комнате именно жил вожак, но решил начать с правой. Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Обе кровати были абсолютно идентичны, ничего кроме одежды и книг здесь не было. Харон зашел внутрь.
Его потянуло к той кровати, что располагалась ближе к окну. На тумбочке лежала единственная книга — «Мифы древней Греции», та самая, которую Харон зачитал до дыр, еще живя в родительском доме.
«И что теперь?» — подумал он.
«Вряд ли он понесет нож с собой в раздевалку. Слишком велик риск, что заметят учителя».
Рукой он залез под матрац и нащупал под ним пластиковую рукоятку. Под ней было что-то еще.
Он вытащил на свет маленький острый нож и фотографию — выцветшую, порванную, помятую. На ней были изображены женщина и ребенок. Черты женщины были мягкие, заботливые, кроткие. На нее так приятно было смотреть.
— Что ты здесь делаешь? — внезапно раздалось у него за спиной.
Харон обернулся. Он ожидал увидеть перекошенное от злобы лицо Аида. Ожидал, что тот кинется на него, что будет вырезать плоть кусками, выжигать слова ненависти на его коже. Но он стоял здесь, скрестив руки на груди, и в глазах его было только лишь удивление. И интерес.
— Твоя мать тоже умерла?
Аид наклонил голову.
— Не сравнивай со своей шизофреничкой. Она меня хотя бы любила.
— За... за что?
— Детей просто так любят, ты, идиот недонянченный.
— Нет, за что ты убил ее?
Аид рассмеялся. Его смех был надрывный, утробный, удивленный.
«Так смеются только психи», — подумал Харон.
— Я не убивал ее. Я убил того, кто у меня ее забрал.
— Отца?
Харон знал, что ходит по лезвию ножа. Дразнил быка красной тряпкой. Ему уже было не выбраться живым из этой комнаты.
— Это была самооборона.
— От чего? Что он хотел с тобой сделать?
Аид хмыкнул, но в следующее мгновение его лицо стало абсолютно непроницаемым.
— Заткнись. Если хочешь умереть быстро, не лезь туда, куда тебя не просят. Иначе я изрежу тебя на кусочки.
— Да, ты похож на сына психопата.
Секунда. Именно в эту секунду Харон был готов к началу конца. Он видел по глазам Аида, что тот готов броситься на него, разорвать голыми руками. Но вся злость в мгновение растворилась в нем. Стала призрачной и далекой. Он остался стоять там же, где и стоял.
Тогда не выдержал Харон.
Он бросился на Аида с ножом, прижав кончик лезвия к хрупкой коже на шее точно так же, как и Аид угрожал ему в их первую встречу.
— Хочешь меня напугать? — рассмеялся Аид. — И что ты мне сделаешь? Ты не умеешь делать больно. А если убьешь меня, я только спасибо тебе скажу.
Харон отскочил от него как ошпаренный.
— Я знаю, — сказал он и развернул лезвие к себе. Теперь оно холодило его собственную шею.
— Воу, — снова рассмеялся Аид. — Ты угрожаешь мне собственной смертью? Ты правда псих.
— Как и ты.
— Как и я.
— У меня были братья, — сказал Аид. — Когда я увидел, что с ними делает эта тварь по ночам, у меня не оставалось другого выхода, кроме как его уничтожить. Уроборос был только рад этому.
Харон закрыл глаза. Сердце громко стучало в висках, все тело трясло. Лезвие вжималось в кожу, и он вдавил его еще глубже. Появилась капелька крови.
Он думал о матери. О том, как она выходила из себя, как разбрасывала вещи, как хватала его за шкирку. Как кричала ему в лицо бессвязные слова. Оскорбления. Ругательства.
— Ты можешь жить с этим. Но ты не можешь с этим умереть. Это позорная смерть. Слабая. Глупая.
Лезвие вдавливалось в кожу еще глубже.
— Нас не просто так тут держат. Готовят к чему-то, заставляют столько часов проводить в классах. Почему? Они верят, что мы можем быть другими.
«Что это? Жалость?»
Харон рассмеялся про себя.
— Да, я псих. Но вообще-то я не трогал тебя несколько недель, а теперь ты сам ворвался ко мне в комнату и роешься в моих вещах.
Еще глубже. Больше крови.
— Хватит.
Харон отшатнулся. Сделал несколько шагов назад, упершись в противоположную стену. Он все еще не открывал глаза.
— Хватит, — снова услышал он. В словах Аида проскальзывал ужас. — Хватит!
Харон почувствовал тепло. Чужая рука рывком оторвала нож от его шеи и закрыла ладонью рану. Близко, слишком близко. Слишком много крови. Пахло железом. Заляпанной кровью кожи на шее коснулись губы.
Харон открыл глаза. Не хватало воздуха. Слишком тяжело было стоять на ногах. Аид медленно разжал его пальцы и забрал нож.
— Вот так, — сказал он тихо и вышел из комнаты.
Кожей Харон еще чувствовал холод лезвия ножа и тепло чужого поцелуя.
Он еще не знал, что больше никогда не увидит Аида.
Ни живым, ни мертвым.