Что-то мокрое коснулось ее лица, отчего морозная корочка облепила кожу и застыла зудящей маской. Рук и ног она уже не чувствовала, но сквозь темноту (ведь вокруг больше не существовало ни-че-го, как убеждала себя Лу), что-то кольнуло в спину, ухватилось за плотную ткань пальто и потащило девушку по снегу.
У нее даже не было сил сопротивляться. Лу все еще не открывала глаза, не чувствовала верха и низа в пространстве и уже давно не ощущала боли, поэтому плыть по земле оказалось неожиданно легко.
Постепенно ветер перестал свистеть в ушах. Тело Лу подпрыгнуло на кочке, с губ сорвалось неожиданно громкое и такое живое «Ох», и невидимое существо из темноты ее отпустило.
Лу еще долго лежала, наслаждаясь теплом, но боль начала возвращаться частями, то сводя спазмом руки и ноги, то давя на грудь, то начиная жечь в спине.
Открывая глаза, Лу ожидала увидеть вокруг ничто – темное и несуществующее, – но тут ее больно ударил яркий свет, отчего разболелась голова, а когда вспышка рассеялась, Лу поняла, что снова находится в этой потусторонней версии бабушкиного дома, а перед ней сидит ее спаситель – большой лохматый пес с невероятно умными глазами.
Руки и ноги покалывало миллионом невидимых иголок, но Лу смогла подняться и посмотреть по сторонам. Пес рванулся было к двери, собираясь оставить девушку в одиночестве, но остановился на пороге и сел, снова пристально наблюдая за ней.
В коридоре оказалось еще теплее, чем в прихожей, кто-то растопил печку, и до Лу доносилось размеренное потрескивание дров. Она подошла ближе к огню и протянула к нему руки.
– Эй, – хрипящим голосом бросила она вглубь дома, но никто не откликнулся. – Эй, – повторила Лу, проходя дальше по коридору до самой последней комнаты.
В маленьком домике никого не было. И только пес следовал за Лу по пятам, тяжело дыша ей в спину.
В детской комнате, той самой, что много лет назад принадлежала Лу, все так же висели ее рисунки, и нарисованные человечки держались за руки, и буквы плясали по глупым неуклюжим рукописям, а за прибранным деревянным рабочим столом никого не было, но лежали листок и ручка, а на записке значилось: «Напиши о нас».
И в отличие от Саши, Лу тут же села и начала писать. Потому что лишь так можно было унять зудящий в голове старческий голос.
***
«Белые мотыльки снятся к удаче», – это была фраза, ознаменовавшая начало конца. Кто же мог знать, что с нее начнется черное утро, а после – к бабушке не вернется ни память, ни личность, ни ощущение реальности.
До мотыльков было многое. Приступы. Операция. Батарейка в сердце. Не человек вовсе – плоть и кровь, чье существование поддерживала машина. А все машины дают сбой. Лу было страшно. Каждый день бабушка часами проводила на кухне, готовя любимые пироги, и много смеялась, и плакала над старыми фильмами, и учитывалась книгами до боли в покрасневших веках, но у Лу сбивалось дыхание, потому что сцена – то ли выдуманная, то ли пришедшая из будущего – сцена бабушкиного падения и бездыханного состояния так ярко вспыхивала перед глазами, что Лу больше не видела ничего и не могла ни о чем больше думать. Она жила в ожидании самого страшного. И даже когда вместе с бабушкой заливалась смехом, неожиданно одергивала себя и уходила в другую комнату... не плакать, нет – слезы были не лучшими ее соратниками. Там Лу растирала леденеющую кожу руками и заворачивалась в несколько пледов, силясь согреться, пока ее тело трясло от нервозной лихорадки, накрывавшей девушку с головой.
Но потом появились мотыльки.
Бабушка отмахивалась от них и морщила нос. Она видела их повсюду: в ванной, в спальне, на кухне, в коридоре, в прихожей. Они снились ей каждую ночь. Она разговаривала с ними, смеялась, когда они щекотали ей подбородок, и громко кричала, когда кто-то по неосторожности мог убить маленькое крылатое создание.
Но было одно «но»: никто кроме нее никогда этих мотыльков не видел. Никто, кроме бабушки Лу.
Лу воспринимала это как детскую шалость, учитывая, что во времена «провалов» бабушка вела себя как настоящий ребенок: капризничала, смеялась невпопад или плакала, несла бессвязную ерунду. И этот пунктик вроде невидимых выдуманных друзей-мотыльков никак не влиял на общую картину, но ужасал Лу больше всего. Бабушка вела себя так, будто действительно их видела.
Лу потянулась за стопкой пожелтевших от времени листов бумаги, прибитых к стене длинным гвоздем, и дернула на себя. Гвоздь легко отскочил, оставив в стопке дыру с желтыми рваными краями.
Первый рассказ Лу был набран на старенькой печатной машинке. Она не любила писать от руки, а за компьютером ей тогда разрешалось сидеть лишь часа полтора на выходных, поэтому и печатала на ней муторно и долго, но старательно избегая ошибок. Лу помнила до сих пор, как гордилась этой историей – историей маленького покинутого миром мальчика и червя, что поселился в его голове.
Да, это была совсем не та история, какие положено писать ребенку, но ведь никто из взрослых не придал этому значения. Просто никто не читал и не вчитывался. Лишь бабушка. Но ведь и бабушка не была взрослой, она была старой и умной и немножечко – сумасшедшей, и Лу всегда чувствовала себя спокойной рядом с ней и говорила ей обо всем.
И когда Лу была маленькая и по-взрослому рассуждала о смерти и червях, бабушка кивала и говорила ей, что все правильно, все так и есть. Она говорила, что в каждой голове – червь, червь грызущий и прогрызающий плоть и сознание, разрушая что-то важное. И чем человеку больше лет, тем более далеким он становится от себя настоящего, каким был в детстве, когда червь был совсем маленьким, а мир казался огромным.
«Так значит, червь съедает не человека, а мир? – спросила тогда Лу. – «Если уж именно он со временем кажется таким маленьким...»
А бабушка рассмеялась.
«Червь съедает пространство. Вот есть все, – она протянула руку вперед и нежно коснулась шеи Лу, чтобы повернуть ее голову сначала в одно сторону, а затем в другую. – А теперь ничего нет», – бабушка закрыла свободной рукой ее глаза.
«Значит, червь лишает зрения?»
«Червь лишает возможности видеть. И милая, это не одно и то же».
– Это не одно и то же, – повторила Лу вслух и записала эту фразу на чистом листе, а дальше вновь рассказала свою историю.
Часы пробили полдень. Лу вздрогнула и разогнулась. Ныло все тело, хотя девушку уже разморило от тепла и усталости. Она бесшумно подошла к двери и выглянула в коридор: никого не было. Прислонилась ухом к стене, но расслышала лишь свое собственное тяжелое дыхание. И вроде бы даже ее четвероногий спаситель куда-то исчез. Лу надеялась, что с ним все будет хорошо и мысленно снова и снова удивлялась тому, насколько умным и сообразительный оказался пес.
Когда же она снова подошла к столу, три листа бумаги, на которых она вот уже около часа изливала душу, бесследно исчезли тоже. По спине Лу пробежал холодок. С ног сбило внезапно нахлынувшее головокружение, и Лу вжалась спиной в стену, переводя дыхание. Когда чуть-чуть отпустило и девушка потянулась к форточке, чтобы впустить в комнату хоть немного свежего воздуха, на улице показалось какое-то движение. Мимо входной двери пробежала женщина с темными волосами и скрылась за углом.
– Эй! – выкрикнула Лу прямо в форточку. – Стойте! Вы мне нужны!
Никто не откликнулся, и тогда Лу сломя голову побежала на улицу. Снег валил хлопьями, ноги вязли в глубоких сугробах, волосы путались от снежинок и ветра, а щеки и уши кусал мороз.
Лу обогнула дом, кричала, пока не охрип голос, но так и не нашла эту странную темноволосую даму в полушубке, и когда оглянулась по сторонам, увидела лишь, что за покосившимся заборчиком огорода не было ничего. Тихая, покрытая толстым слоем снега пустошь без домов, деревьев и людей, разлеглась перед Лу до самого горизонта.
И некуда ей теперь было идти.
***
Когда появились мотыльки, Лу пришлось переехать к бабушке. Она уже смутно помнила о червях и детских писательских забавах, реже читала книги и много думала о своем, реальном и приземистом. Лу повзрослела. Ее мысли были пусты, словно червь – ее личный – посчитал их лучшим лакомством, забрав вместе с ними и смысл, и цели, и счастье.
И теперь, когда бабушка восторженно рассказывала о невидимых существах, с коими ей довелось познакомиться, Лу лишь тяжело вздыхала, поджимала губы, молча домывала посуду и шла к себе в комнату, зарываясь в одеяло с головой и дрожа от мерзкого холода во всем теле и внутри него.
Она не пыталась понять бабушку. Никогда не вслушивалась в то, что считала бредом и молилась, чтобы эти годы каторги и сумасшествия побыстрее подошли к своему логическому завершению.
Полгода спустя бабушки не стало. Свой дом она оставила Лу, но та не возвращалась в него еще много месяцев: настолько тяжелым ей казалось это место. И только сейчас, оглядываясь по сторонам, Лу способна была понять: бабушка не бредила. Она просто была где-то еще, где-то, где не могли оказаться ни мама, ни папа, ни сама Лу. Но вот и она тоже здесь.
Что-то блеснуло в снегу, и Лу опустилась на корточки. Смахнула руками полотно снега, и из-под него выпорхнула целая стая мотыльков. Разноцветные или совсем белоснежные – они окружили Лу, а потом сразу же улетели в небо.
Лишь один, совсем другой и ужасающе огромный остался лежать в снегу. А вместе с ним и голос бабушки не заставил себя долго ждать:
«А коли на спинке мотылька белые разводы, похожие на череп, берегись, деточка. За тобой приглядывает костлявая».
Черный мотылек медленно и величаво развернул крылья, и Лу закричала, бросившись обратно в дом.
***
Она чувствовала приближающийся приступ. Ноги онемели от холода, и Лу забралась на стул, поджав их под себя, а стоило ей вытянуть вперед руки, как их обдало горячим воздухом дыхание печки. Лу не могла согреться. Новый приступ мигрени больно бил по вискам, пальцы рук сводило накатывающими и захлестывающими волнами.
«Что дальше?», – думала Лу.
Что могло произойти дальше в этом месте, лишенном ощущения пространства и веры в него, она не понимала. Она едва ли могла вспомнить, как очутилась здесь, и если прежде это место давало смутное и крепкое, дающее силы желание двигаться дальше, порождало связь с бабушкой, теперь чернокрылый монстр всюду преследовал Лу, стоило ей лишь закрыть глаза.
Мотыльки возвращались снова и снова. Кружили вокруг нее, запутывались в волосах.
Лу по-прежнему не могла согреться.
Раздалось клацанье когтистых лап по деревянному полу. Тяжело дыша, в коридорчике появился уже знакомый девушке пес: в зубах он тащил плед, один из таких, которые бабушка Лу вязала сама. Пес бросил плед прямо у ног Лу и сел так близко, как не решался подходить раньше. Девушка с трудом приоткрыла глаза и завернулась в плед с головой. По телу била слабость и клонило в сон.
Сквозь него Лу протянула вперед руку и без страха потрепала пса по голове.
– Хороший мальчик, – сказала она, едва шевеля языком. Пальцы скользнули по коричневой шерсти и коснулись ошейника. На нем висел серебристый медальон с выгравированной на нем надписью – «Воланд».
– Воланд... – прошептала Лу, опуская тяжелые веки. – Хороший, хороший мальчик...