Я пил второй стакан глинтвейна возле входа в «Пухляк» и докуривал сигарету. Меня редко тянуло на перекуры, а тут что-то захотелось, и я стрельнул у вечно дымящего Серёги из его запаса. Он в основном пользовался электронной, но и обычные таскал — для удовольствия, как он выражался. Как и ожидалось, наверху сырой туман из низких облаков сворачивал обзор так, что видимость падала уже на расстоянии вытянутой руки и катать было неприятно — того и гляди кого-нибудь срубишь. Дашка не выдержала и начала поднывать, что замёрзла и устала, и мы решили пообедать и подумать, что делать дальше. Можно было спуститься пониже, но катать в толпе хотелось ещё меньше. У меня неотвратимо портилось настроение, и я знал — почему.
Весь день я ловил себя на мысли, что жалею о том, что Ромки не было с нами сегодня, хотя Анка с Игорем и Шарифом посидели с нами за обедом, а потом умчались куда-то на фрирайд. Тридцати минут, проведённых с ним утром, мне было мало. Я позвонил ему днём, и он ответил сонным голосом, что у него всё в порядке и он отсыпается, а я представлял его лицо, как он говорит с закрытыми глазами, вытянувшись среди подушек под одеялом, и гадал, что же он думает о случившемся и что мне делать дальше. Одна ночь ни к чему нас не обязывала. Мы могли не продолжать. Остановиться. Я прикидывал для себя — нужно ли мне это? Те отношения, спокойные и ненавязчивые, меня вполне устраивали. Я не собирался ничего менять в своей жизни. Это было неразумно и даже опасно. Мне нравилась моя работа. Я был в ней успешен и независим. Вот эту независимость свою я ценил, наверное, больше всего. И были ещё другие обстоятельства, вынуждающие меня жить осторожно, с оглядкой. Но почему-то сейчас мне совершенно не хотелось вспоминать о Максе. Как будто он внезапно стал лишним, кем-то незначительным, кого можно легко оставить за бортом и не задумываться больше о его судьбе. Наверное, вот так и уходят чувства. Да и были ли они вообще?
Звонок прервал мои размышления. Отец, по обыкновению, говорил резко и отрывисто. Спросил, когда я возвращаюсь.
— Скоро. А что? — я аж зубами скрипнул. Даже здесь и сейчас он стремился контролировать меня, хотя я ясно сказал ему, когда приезжаю.
— Вернёшься, набери меня сразу. Клиента тебе подгоню, — хмуро ответил он. — До Нового года надо проверить кое-что, быстро и качественно.
— Хорошо. Как мама и Динка?
— Мать на корпоратив собирается, а Динка в подвале своём, как всегда. Из школы вернулась и там закрылась. Рисует. Сказала, ужинать не будет. Позвони ей.
— Позвоню. — Настроение ещё больше испортилось. Лучше бы я не поднимал трубку.
Я уже давно не жил с семьёй. С тех самых пор, как меня отчислили из универа. Мой отец, подполковник, второй замначальника отдела уголовного розыска, никак не хотел смириться с тем, что единственный сын, его гордость и надежда, совершенно не собирается пополнять ряды не то что гражданских юристов, но даже полиции, куда он мог меня пристроить при самом худшем раскладе. Скандал был грандиозный. Но на фоне другого скандала, в котором я оказался замешан как раз после перевода отца из Кущёвского района, где его отдел расследовал и вёл дело одной из бандитских группировок, это были сущие мелочи.
Я жалел только об одном, что подставился глупейшим образом, напившись в клубе до невменяемого состояния, и едва не подставил отца, которому показали изъятые при моём задержании интересные предметы и вещества. Понятное дело, всё это никуда дальше нужных людей не пошло, но урок был усвоен.
Учиться дальше я отказался наотрез, и был отчислен с четвёртого курса по собственному желанию, похерив все свои немалые усилия в освоении специальности и надежды родителей на моё светлое будущее в сфере гражданского права. Отец рвал и метал, мать, только устроившаяся на работу в администрацию района, билась в истерике, и только Дина, которой было тогда почти девять лет, приходила ко мне в комнату и устраивалась рисовать в большом кресле. При ней отец орать и скандалить не решался.
Я съехал от них сразу же, как только нашёл работу и получил первые деньги. Двухкомнатная квартира на окраине Краснодара досталась нам с сестрой от бабушки со стороны матери, которая перед смертью написала завещание, сделав нас единственными наследниками. А в доме родителей, по словам Динки, после моего отъезда стало спокойно, но как-то тоскливо. Зато я наслаждался даже такой, весьма относительной, свободой.
Остатки глинтвейна в стакане стали холодными, и я выкинул его в урну, предварительно затушив в нём сигарету, натянул на замёрзшие руки перчатки. День неумолимо клонился к вечеру, и видимость только ухудшалась. Да ещё и ветер поднялся. Теперь уже выбора не оставалось — надо было спускаться ниже, а то и вовсе идти куда-нибудь досиживать вечер и отдыхать.
Ребята занимали номер напротив моего, и он был как две капли воды похож на тот, где жил Ромка с друзьями. Большая гостиная с кухонной зоной и баром, мягкий просторный диван перед большой плазмой на стене, электрокамин с имитацией живого огня. Решение зависнуть у них на этот вечер было принято единогласно ещё с обеда — в людное место идти не хотелось. Всё-таки усталость к концу второго дня брала своё. Роллы, пиццу и картошку фри заказали с доставкой в номер, и пока мы с Артуром и Серёгой ходили за пивом, вином и вискарём, девчонки накрывали на стол. Вечер после напряжённого дня, проведённого на склоне, обещал быть тихим, спокойным и чуть ли не по-семейному уютным.
— Я ж сказал, что за два дня Дашка у меня поедет! — гордо заявил Серёга, обняв свою девушку за плечи, притянул её к себе и поцеловал в висок. — Умница моя.
Дашка сегодня впервые спустилась по синей трассе с самого верха и научилась слезать с подъёмника, не цепляясь за соседей и не заваливаясь вместе с ними под радостный хохот зрителей, собиравшихся возле выката, и теперь смущённо улыбалась, прижималась к нему и делала нам страшные глаза. Ни я с Лёлькой и Артуром, ни она не стали говорить Серёге, что пока он зависал на фрирайде вместе с Ромкиными друзьями, мы поймали катящегося мимо инструктора и вручили ему Дашку с наказом вернуть в целости и сохранности через три часа, что он и сделал. Вид у неё был уставший, но счастливый.
— Да, не зря в перерыве между спусками друг друга на хрен посылали, — не удержался Артур, накалывая вилкой ролл. Он принципиально никогда не брал палочки, и говорил, что суши это вообще не еда, а мозгоёбство какое-то, которое можно есть только с закрытыми глазами, запивая чем-нибудь крепким. Желательно вискарём, ну или ромом на крайняк.
— Главное, результат! — заявил Серёга, разливая по стаканам янтарную жидкость. — БДСМ на природе укрепляет отношения.
Артур с Лёлькой смеялись, а я был способен только на то, чтобы натянуто улыбаться за компанию, не особо вслушиваясь в разговор. Голова была занята совсем другими мыслями. Я всё время посматривал на экран телефона, который оставался тёмным, и меня это почему-то беспокоило. Мне хотелось, чтобы Ромка написал мне. Хоть полслова. Чем, интересно, этот пацан сейчас занимается? Рвётся так же, как я? Так же смотрит на телефон, раздумывая, позвонить или нет? Или забыл уже про меня?
— Слышал, Эд? Тебе надо было в прошлом году не дилетанта того нанимать, а Серёгу! Он у нас инструктор от бога! — Артур подвинул ко мне стакан, и я отвлёкся, выпадая из своих мыслей, чтобы хоть как-то участвовать в разговоре.
— Нет уж, обойдусь. Под лежачий камень я всегда успею. — Я сделал глоток — отличный вискарь, но пить мне почему-то расхотелось и есть тоже. Настроение моё стремительно ухудшалось непонятно из-за чего, и я ушёл к себе в номер, чтобы не мешать ребятам отдыхать. Но и там мне не лежалось. Причём чем гуще за окном становились сумерки, тем сильнее меня накрывало странное беспокойство, и какая-то смутная тоска и разочарование копились в глубине души, не находя выхода. Недавние события вспыхивали перед внутренним взглядом яркими картинками и моментами будто выбивали меня из реальности. Я вдруг вспомнил, что обещал отцу позвонить Динке, и до сих пор не собрался, и набрал номер сестры, вслушиваясь в длинные гудки.
— Динусь, привет, — я постарался говорить весело в ответ на её тихое «да» в трубку. — Ты там голодовку объявила, отец пожаловался.
— Э-э-эд, — голос в трубке оживился. — Ты зачем звонишь? Папа просил?
— Сказал, что ты отказываешься ужинать. С чего это? Влюбилась, что ли?
— Ага, — она тихонько рассмеялась в трубку. — Давно, ты же знаешь.
Я знал — предметом её обожания был учитель рисования в художке, где она занималась вот уже десятый год. Напоминал он слегка постаревшего Ксавье Долана из фильма «Том на ферме», был светловолосый, кудрявый, насмешливый и совершенно не обращал внимания на женщин. Я понимал — почему. Мы оба с ним понимали.
Дина была натурой тонкой, чувствительной, легко впадала в истерику. И заикаться начала ещё с детского садика, когда особо рьяная воспитательница голосом иерихонской трубы внушала плачущим по углам и под стенкой общей спальни шестилеткам, как им надо было вести себя на последней экскурсии в зоопарк. Динка на ту экскурсию не попала, а вот под общую раздачу ей прилетело наравне со всеми. Мать таскала её после по врачам — психологам и логопедам, бабкам-шептуньям и местным колдуньям, но безуспешно. Динка предпочитала молчать, а не говорить, даже на уроках, хотя училась неплохо. Учителя относились к нашей проблеме с пониманием, тщательно поощряемым родителями. Заикаться она переставала только в разговорах со мной, котом Люськой, когда он снисходил до общения с ней в перерывах между забегами к своему гарему, ну и ещё с Валерой «Ксавье Доланом». От нас троих, как она говорила, исходила какая-то магия.
— Динусь, ну чего ты?
— Меня на Новый год не пригласили.
— Кто не пригласил?
— Никто не пригласил. Буду одна отмечать. Мама с папой собираются к Ковалёвым.
— Не будешь ты одна. Я тебя приглашаю, понятно?
— Понятно, — я будто увидел, как она стоит посреди своей мастерской в подвале, послушно кивает, убирая за ухо прямую блестящую прядь тёмных, коротко обрезанных волос, и поправляет лямку комбинезона, заляпанного цветными разводами краски.
Иногда мне становилось до слез её жаль. Последний год в школе давался Динке особенно тяжело. Обижать сестру никто не рисковал из-за отца и меня, но и дружить у неё ни с кем не получалось. И тут я ничем не мог ей помочь. Прошлый Новый год она встречала со мной и с моими ребятами, которые удивлённо поглядывали на тоненькую фигурку в драных джинсах и белой футболке, устроившуюся на диване с ноутбуком и планшетом, не обращавшую на нас никакого внимания, пока не пришло время пить шампанское под бой курантов. Тогда она равнодушно отпила глоток, поковырялась в салате и снова засела за свою картинку, расцветающую на мониторе причудливыми переливами форм и красок.
И позапрошлый Новый год она провела в обнимку с альбомом и карандашом, воткнув в уши вставочки наушников, никому не мешая, ни с кем не заговаривая. Только весёлая кудрявая Лёлька иногда приставала к ней с расспросами, надеясь растормошить. Но Дина смотрела куда-то вглубь себя прозрачными серыми глазами под тонкими стрелками бровей, кажущимися огромными на остром, худеньком личике, вежливо улыбалась и отмалчивалась. Пробиться к ней удавалось только мне.
Она обещала мне подняться и поужинать вместе с отцом, а я обещал ей, что скоро приеду, и просил, чтобы она сильно не скучала.
Я сбросил вызов и встал возле окна. На площади мигала разноцветными огнями ёлка, откуда-то из близкого ресторана доносилась музыка, и мягким светом сияли витрины магазинчиков. Там на площади и узких улочках городка гуляли, веселились, пили глинтвейн и смеялись отдыхающие, и от этого моё одиночество ощущалось мной как-то особенно остро и безнадёжно, как никогда раньше. Снова пошёл снег, и налетающий с гор ветер закручивал белые косматые перья-снежинки на плитке и брусчатке тротуаров в маленькие смерчи, мерцающие колючими искрами в жёлтом свете уличных фонарей. Я крутил в руках телефон, пытаясь собраться с мыслями, подыскивая подходящие слова, а потом не выдержал и набрал номер.