У меня были ключи. Я не знала, что они лежали на дне рюкзака, пока по привычке не полезла за ними, стоя перед входной дверью в подъезде. Пальцы сами нашарили в связке нужный ключ, вставили его в замочную скважину и повернули три раза, до едва слышного щелчка. Я открыла дверь, переступила порог и замерла посередине коридора.
В квартире никого не было. Я поняла это сразу же, отчасти - по царившей тишине, отчасти - по пустой, гулкой атмосфере. Так иногда бывает, когда приходишь в дом, где уже давно никто не живет.
Вряд ли мама не жила у нас дома, ей больше было некуда пойти. Может, она здесь только ночевала, а все дни проводила на работе. У нее, насколько я знала, не было подруг, она даже с нашими соседями не общалась. Иногда ей звонила мама Лены или какая-нибудь другая родительница какого-нибудь моего одноклассника, чтобы обсудить подарок учителям на Восьмое Марта или Первое Сентября. На мгновение в мозгу промелькнула безумная мысль о том, что мама, возможно, находилась у моего отца, но мысль тут же потухла, не успев до конца родиться - у отца была другая семья и жил он очень далеко. Если вдруг он и приезжал, то явно ненадолго. И он точно не стал бы уводить мать с собой, хотя бы потому, что та сама бы не пошла - не пошла, чтобы не видеть маленькую белокурую девчушку, у которой были едва заметные черты моей внешности.
Я никогда не видела дочь своего отца от его новой жены, в том числе и на фотографиях, не знала ее даже по приблизительному описанию, и кудряшки только что выдумала сама, наверное, чтобы не чувствовать себя так паршиво.
Скорее всего, мама находилась в полицейском участке и давала очередные показания. Или на работе. Она ведь должна была, несмотря ни на что, все еще работать, ей же необходимо было на что-то жить. Какой сейчас день недели?
Не разуваясь и не снимая с плеч рюкзака, лямки которого впервые за долгое время наконец-таки перестали натирать, я медленно прошла на кухню и остановилась напротив большого настенного календаря, висящего над старой полкой с наваленной сверху кипой помятых женских журналов. Что-то о том, как удержать мужчину, с чем носить белые кроссовки и что делать, если ребенок отказывается ходить в школу, потому что его травят ребята постарше.
Четвертое мая.
Я тяжело сглотнула, мучительно пытаясь подсчитать, сколько времени прошло со дня моего похищения, но никак не могла вспомнить дату. Какое число я проставила в тетрадке с контрольной по химии, прежде чем плюнуть на нее и сдать училке? Девятое апреля? Второе апреля? Или тогда все еще шел март?
Не отдавая отчета в собственных действиях, я, точно сомнамбула, развернулась и направилась в большую и единственную в нашей квартирушке комнату. Мы с мамой всегда называли ее «большой», потому что на фоне крошечной кухни и смещенной с туалетом ванной она действительно представлялась большая.
Кровать была аккуратно заправлена. Раскладушка, на которой я обычно спала, сложена и убрана в дальний угол. Матрас и одеяло комом были свалены на одиноко стоящее кожаное кресло. Темный экран телевизора осуждающе смотрел на меня своим черным и пустым глазом.
- Чего вылупился? - хрипло выдавила я, обращаясь к нему, и внутренне подивилась, до какой степени изменился мой голос. Если бы меня сейчас услышала мама, она бы, наверное, и не поверила, что это действительно я.
И была ли я собой? Еще один из тех бесчисленных вопросов, на которые практически невозможно ответить.
Я подошла к стоящему у плотно занавешенного шторами окна письменному столу, подняла руку и легонько провела по поверхности кончиками пальцев. Заметила приклеенные к стене напротив маленькие фотографии Роберта Паттисона, Эндрю Гарфилда и Зака Эфрона, тайком распечатанные на школьном принтере в кабинете биологички. Раньше они были прикрыты книгами - я не хотела, чтобы мама их заметила, и отодвигала корешки только тогда, когда оставалась одна в квартире. Иногда, когда мне предстояла какая-нибудь сложная и серьезная контрольная работа, я на удачу целовала фотографии, а потом чувствовала на губах привкус сырой бумаги и дешевой типографической краски.
Это словно бы происходило в прошлой жизни. Видимо, мама или полицейские обшаривали стол, искали зацепки, дневники, может, даже предсмертные записки. Интересно, что подумала мама, когда увидела фотографии? Наверное, ничего особенного. Она вполне могла знать о них и раньше и только делать вид, будто бы ничего не подозревает. В конце концов, в этом не было ничего противозаконного - у каждой второй тринадцатилетней девчонки есть свои кумиры среди голливудских актеров, которых они готовы обожать и которым могут поклоняться.
Я представила заголовки газет, кричащие о похищенной опасным психопатом девочке подросткового возраста, у которой в письменном столе нашли фотографию Эдварда Каллена. «Она была так молода и так невинна, и ее ждал столь ужасный конец».
Разозлившись, я подцепила край первой фотографии и по очереди содрала все три. На стене остались белые клочки бумаги и частицы засохшего клея. Кажется, я лепила их «Моментом», чтобы уж точно было наверняка. Тогда я и подумать не могла, что мне зачем-то захочется их снимать, да еще так по-варварски грубо и жестоко.
Я крепко стиснула руку, чувствуя, как бумага впивается в кожу. Третьи фаланги, на которых раньше росли ногти, отозвались резкой, тянущей болью, будто бы Эфрон, Паттисон и Гарфилд за предательство решили отомстить.
- Ну и хрен с вами, - пробормотала я и разжала кулак. Обрывки с тихим шелестом спикировали на пол.
Я отвернулась от стола и, сделав несколько шагов, свалила с кресла матрас и одеяла и плюхнулась сама. Вытащила из-за спины рюкзак и поставила себе на колени. Расстегнула молнию и по очереди вытащила все, что там было, небрежно швыряя вещи на валяющийся у ног матрас.
На тело внезапно навалилась дикая, тягучая усталость. Дом ли в этом был виноват, в коей после стольких скитаний я вернулась, или страдания, что накопились во мне за все это время. Я почувствовала, как пальцы разжимаются, и пустой рюкзак медленно съезжает по моим ногам на пол.
«Тебе нельзя спать. Только не сейчас. Нельзя отключаться, слышишь?» - кричал где-то на задворках подсознания металлический голос, но я благополучно пропускала его слова мимо ушей, даже не пытаясь ухватиться за ускользающую от меня реальность.
Пропускала мимо ушей слова голоса, говорящего у меня в голове. Можно ли было так выразиться?
Я закрыла глаза, окончательно проваливаясь в соблазнительную и сырую, дышащую влагой пучину сна, а разомкнула их, уже находясь на до боли знакомой поляне напротив Эдуардовского дома.
На сей раз она не освещалась ни единым лучиком света - все небо заволокли тяжелые свинцовые тучи, и при одном взгляде на них я неосознанно содрогнулась всем телом, будто бы предчувствуя неумолимо приближающуюся катастрофу.
- Я рада, что ты пришла, - раздался над головой Ленкин голос, и я задрала голову, пытаясь увидеть его обладательницу.
Ленка стояла прямо позади меня, заложив обе руки за спину и переминаясь с пятки на носок. Она была одета в длинную рубашку до колен, наглухо застегнутую на все пуговицы. Ее полы развевались на ветру, и я сначала решила, что это платье. Волосы Ленки падали ей на лицо, мешая мне разглядеть выражение ее глаз, и эта невозможность ее увидеть внушала мне какой-то потусторонний, нечеловеческий ужас. Хотелось подняться с земли, оттолкнуться ногами и побежать, пока не кончатся силы, но я понимала, что это будет вряд ли возможно - существо, притворяющееся Ленкой, станет держать меня здесь до тех пор, пока само не захочет отпустить. Длинные травинки уже начали медленно обвиваться вокруг моих запястий и щиколоток, надежно приковывая к месту. Я выгнулась всем телом, чтобы повернуться к Ленке корпусом и иметь возможность смотреть прямо на нее.
Где-то далеко-далеко в небе прогремел первый раскат грома.
- У нас очень мало времени, - проговорила Лена. - Скорее всего, я не успею всего тебе объяснить, но, с другой стороны, я и не обязана этого делать. Ты и так уже до много дошла сама и, думаю, прекрасно сможешь справиться и без моей помощи.
- Кто ты? - хотела сказать я, но не сумела выдавить из себя и слова. Губы словно бы сшили друг с другом, а рот прилепили к нёбу тем самым клеем «Момент», которым я несколько лет назад любовно прилепляла к стене фотографию Эндрю Гарфилда. Руки сами потянулись к лицу и принялись ощупывать рот, лезть внутрь, трогать зубы. Ощущения на восприятие были одни, а на ощупь - совсем другие.
- Прости, мне пришлось, иначе ты начнешь задавать уйму вопросов, и сама себя запутаешь. Так правда будет удобнее, - в голосе Ленке послышались нотки сожаления. Я вспомнила, как настоящая Лена таким тоном обычно просила у меня прощения за то, то съела мою порцию супа в столовке, не дала списать домашку или забыла подождать после всех уроков. Но моя настоящая подруга никогда не разговаривала со мной таким тоном, зашивая при этом мой рот.
Я отчаянно замотала головой, пытаясь выдавить из себя хотя бы какой-нибудь звук, но ничего не вышло. От резкого движения голова закружилась, а виски пронзило тупой болью. Трава словно бы почувствовала мое волнение и еще крепче обвилась вокруг щиколоток. Еще немного, и путы начнут оставлять после себя кровавые следы.
Существо с лицом Ленки равнодушно смотрело на меня, чуть склонив набок голову. Ветер наконец занялся не только полами ее рубашки, но и волосами, разметав длинные темные локоны над головой, сделав их похожими на нимб или ореол какого-то темного божества из старых языческих преданий. До боли закусив нижнюю губу и ощущая во рту холодный привкус крови, я смотрела на Лену снизу-вверх, как можно сильнее вытягивая шею. Мне ужасно хотелось плакать, но я усилием воли заставляла слезы втекать обратно под нижние веки, растворяться между кожей и глазными яблоками, прислушиваясь к раздирающему глаза жжению, помогающему хотя бы на подсознательном уровне отвлечься от всего остального, что меня окружало,
- Помнишь, я говорила, что Эдуард не причинит тебе физического вреда? - губы Ленки расплылись в страшной полуулыбке, больше напоминающей оскал. За губами показались черные, как угольки, зубы. Он и не причинил. Ни одна капелька крови не была пролита по его вине. Это все ты. Ты, понимаешь? Ты сама все это натворила, ты впервые наконец-таки, спустя тринадцать лет, смогла услышать меня и помогла мне прорваться наружу.
Ленка сделала несколько шагов, принявшись медленно обходить меня по кругу. Так какая-нибудь хищная кошка - тигр или гепард - обычно обходит раненую и находящуюся на последнем издыхании добычу.
- Я знаю, что у тебя накопилось много вопросов, знаю, что ты уже давно потеряла надежду услышать объяснение от кого-то другого и начала давать его себе сама. Местами неверное, местами - удивительно точное. Твоя мать и твой отец всегда хотели скрыть от тебя правду, а потом так заигрались, что и сами ее забыли. Думаешь, твой папаша ушел от вас лишь потому, что вы ему надоели? Как бы не так.
Я резко дернулась, не обращая внимания на травяные оковы, раздирающие кожу. Упоминание отца заставило сердце забиться в груди так часто, что перед глазами все потемнело. Пусть эта тварь говорит обо мне, пусть говорит обо мне и об Эдуарде сколько угодно, но вмешивать родителей я сюда не хотела.
Мгновением позже мне вспомнились фотографии - группа людей в темных мантиях, мама и папа среди причудливо и устрашающе одетых незнакомцев, мама, папа и я в объятьях улыбающегося и смотрящего прямо в камеру Эдуарда. Они тоже причастны. Без них не получится никак, и я не смогу их уберечь, потому что когда-то давно они не захотели уберегать меня.
- Много лет назад, еще до того, как ты родилась, твоей матери начали приходить странные, зачастую пугающие видения. Она боялась их, не хотела ничего рассказывать своему мужу и твоему отцу, но потом случайно проговорилась. Твой отец хотел тут же отвезти ее в психушку, потому что не поверил не единому ее слову, однако его жена сумела сделать так, чтобы он поверил. У него было много умерших родственников, и прямо при нем она поговорила с некоторыми из них. Потом от мертвых же они узнали, что существуют и другие, способные видеть. Узнали, что научиться этому можно только пережив мучения, как физические, так и душевные. Раньше таким даром обладали все, но спустя время он забылся - люди перестали нуждаться в погибших любимых и привыкли забывать их сразу же, как только тела тех клали в гроб. Твоя мать стала одной из немногих, кто до конца не утратил эту способность. Со временем она научила и твоего отца. Им помогли. Они встретили остальных, целую коммуну, и стали очень близки. Твоего отца учила мать Эдуарда. Тогда ей уже было много лет, но это не имело большого значения. Ее считали сумасшедшей, потому что она едва не убила собственного сна, однако твоему отцу все равно пришлось довериться ей - больше никто не хотел его учить. Там весьма и весьма настороженно относятся к незнакомцам.
Еще позже родилась ты. Маленькая красивая девочка, ставшая украшением всей коммуны. Тебя пытались научить. К тебе отношение было совсем другое, тебя любили и хотели, чтобы ты прозрела как можно скорее, но твоя мать не смогла выдержать этого и прервала твое лечение. Тебя увезли, и вы уже никогда больше не показывались в коммуне. Оборвали все связи и начали медленно и верно забывать.
Ленка опустилась на колени рядом со мной и провела ладонью по моему колену. Я машинально отшатнулась, кожа на правом запястье наконец лопнула от натуги, и я почувствовала, как по пальцам заструилась горячая кровь. Очередной раскат грома, на сей раз - уже намного ближе.
- Ты не должна меня бояться, Олеся. Ты - это я, а я - это ты. Я - та самая девочка, которой прервали лечение. Я полуслепая, едва начавшая видеть. Тринадцать лет я жила глубоко-глубоко внутри тебя, вот тут. - Рука поднялась и аккуратно коснулась моего лба. Я ощутила, как острые ногти оставили на коже красную отметину. - Все это время я наблюдала за тобой, наблюдала за тем, как ты справляешься, подсовывала тебе нужные тетради и фотографии, чтобы ты поняла, вспомнила и продолжила начатое когда-то.
- А как же Эдуард? - едва слышно прошептала я, не сразу осознав, что снова могу говорить - сшивающие друг с другом губы нити пропали, не оставив после себя ни единой царапины.
Ленка улыбнулась и легким движением руки убрала с лица волосы. Ее черты, как и в прошлый раз, начали деформироваться, точно она была восковой фигурой, к которой по глупости поднесли свечку, но на сей раз метаморфозы были более осмысленными - существо из Ленки превращалось не просто в безликое создание с плоским, пустым, похожим на поверхность галечного камня лицом. Оно превращалось в меня, и спустя пару секунд я увидела себя же, сидящую, напротив. Поперек всего лица у меня шел длинный и рваный шрам, сделанный, судя по всему, человеком, никогда до того не бравшим в руки ножей и не обучавшемуся рукопашному бою. Мое отражение склонило голову, давая мне как следует себя рассмотреть.
- Это цена лечения. И это тоже - цена лечения, - я протянула вперед руки с перебинтованными пальцами, и я же принялась испуганно, с широко вытаращенными от ужаса глазами, рассматривать перевязки. - И это - тоже. - Я осторожно закатала рукав, обнажая еще одну перевязку чуть повыше локтевого сгиба. Эдуард - всего-навсего инструмент, и мне жаль, что за все это время ты так ничего и не поняла. Эдуард остался главным твоим заблуждением, потому что ты всерьез думала, что он по-настоящему существует. - Мои брови поползли вверх, рот искривился в страшной гримасе: я усиленно делала вид, что вот-вот заплачу.
- Никогда не было Эдуарда, и он никогда не занимался твоим лечением и никогда не причинял тебе никакой боли. Никогда не было меня. Я ведь с самого начала только и твердила тебе об этом. Было лишь исцеление, и исцеление - это единственное, чему мы должны поклоняться. Чего мы должны бояться и чего мы должны страстно желать. Исцеление, понимаешь? Исцеление! - тварь подалась ко мне, брызжа слюной прямо в лицо, резко схватила мою ладонь и с силой надавила на кончики пальцев. Так иногда давят на пальцы медсестры в кабинете для забора крови.
- Хватит! - завизжала я, пытаясь вырваться из ее цепкой хватки. - Стой! Перестань! Прекрати! Хватит! Хва...
Я кубарем скатилась с кресла, больно ударившись затылком о ножку стоящего рядом небольшого журнального столика. В голове словно бы гремел колокол, и мне понадобилось несколько секунд на то, чтобы сообразить - звук действительно был реальным и исходил не от моей головы.
В дверь звонили.
Ноги запутались в одеяле, и я, так и не сумев из него выбраться, поскакала в коридор вместе с одеялом, похожая на участницу дурацкой гонки в мешках, то и дело грозясь свалить что-нибудь или рухнуть на пол.
Оказывается, заходя в квартиру, я закрыла дверь на задвижку. С закрытой задвижкой даже с помощью ключа невозможно отворить дверь с той стороны. Придерживаясь одной рукой за стену, чтобы не упасть, я рывком дернула язычок задвижки и распахнула дверь.
Сердце пропустило один удар и замерло, а глаза защипало от подступающих слез, совсем как в недавнем видении.
- Олеся... Ты пришла.
Растрепанная, с давно немытой головой, одетая в какие-то едва ли не рваные обноски, с сумкой, набитой продуктами, ремешок которой был небрежно перекинут поперек груди - мама стояла на пороге и, как и я, беззвучно плакала, сотрясаясь всем телом и то и дело повторяя мое имя. Мое дурацкое, глупое, глупое-глупое имя.
Олеся.