Он меня покормил. Вернее, ела я сама, но под его внимательным надзором. Пару раз меня чуть не стошнило, но я всеми силами старалась сдерживать рвотные позывы, потому что знала, что ему это точно понравиться не должно. К тому же, если я начну блевать, то мне придется опустить голову. А если я опущу голову, то встречусь взглядом с ней, и мне этого ой как не хотелось.
Зловоние постепенно расползалось по подвалу. Каша, которую предлагал мне Эдуард, была не менее омерзительна, чем этот запах, но на сей раз я слишком хотела есть.
Как в фильме «Ад каннибалов». Не в старом, а в новом, куда меня неделю пыталась затащить вездесущая Ленка, и только в воскресенье, помню, я в конце концов согласилась. По сюжету группа людей, решивших привлечь общественное внимание к проблеме вырубания деревьев в джунглях Амазонки, наткнулись на древнее племя, оказавшееся каннибальским. Индийцы (или кем они там были) захватили главных героев фильма в плен и заставили их поедать друг друга. Скорей всего, сейчас я чувствовала подобное - будто бы меня заставляют есть то, что есть в принципе невозможно, но я все равно это ем, потому что желудок готов сожрать самого себя, одновременно вывернувшись наизнанку, и другого выхода не существует.
Я съела все до последней ложки, под конец уже не ощущая самое себя - мне казалось, что я стремительно отключаюсь, теряя связь с внешним миром. Эдуард помог мне лечь на раскладушку и накрыл одеялом.
- Осталось совсем чуть-чуть, - прошептал он мне на ухо и вышел из комнаты, увезя за собой лязгающую об пол тележку и поставив ее куда-то в угол.
Я закрыла глаза и постаралась усилием воли привести себя в чувство. У меня не было сил даже на то, чтобы дрожать, я и дышала-то с трудом, но при этом знала - если потеряю сознание сейчас, эта тварь вылезет из своего убежища и раздерет меня на мелкие кусочки. Даже если она всего лишь плод моего воображения, это ничего не меняет. Наоборот, значит, мой разум окончательно повредился, и я в любой момент могу причинить боль самой себе.
- Олеся? - послышался тихий голос из угла. - Олеся? Что с тобой?
- Уйди, - едва слышно пробормотала я себе под нос и зажмурилась еще сильнее. Вслед за сорвавшимися с языка словами до меня с опозданием дошло, что не стоило бы подобного говорить. Я вообще не должна ее замечать. Ее не существует. Это моя галлюцинация.
Которая может рассердиться.
- Олеся! - на сей раз чуть громче. Хриплый, гортанный звук, будто бы ей в горло насыпали земли.
Я вздрогнула и закрыла уши руками.
- Олеся!
- Уйди.
- Олеся!
- Уходи.
- Олеся.
Я вздрогнула и, заскулив, отползла еще дальше, повернулась спиной и вжалась в холодную бетонную стену лицом. Ошметки старой отколупившейся краски попадали в рот, создавая там омерзительный привкус грязи и пыли, но мне было все равно, тем более что зловоние, исходившее из противоположного угла, с каждым мгновением становилось сильнее.
Я согнулась пополам, сложила руки на голове и изо всех сил постаралась стать меньше. Сердце отчаянно билось в груди, так, что грудная клетка, казалась, чувствовала сотрясающие ее удары, отдававшиеся болью. От напряжения рана на руке снова открылась, и я ощущала, как по запястью медленно стекает горячая струйка крови. В голове мелькнула тупая мысль. Я подумала, что, если так будет и дальше, то рука никогда не заживет. Все тело было мокрым от пота, словно бы я прошлась под дождем, только что вернулась из фитнес-зала или что-нибудь в таком духе. Дыхания не хватало - я старалась не дышать и не испускать никаких звуков, но вместе с тем противный тонкий скулеж и всхлипывания вырывались у меня изо рта против моей воли, и я ничего не могла с этим поделать.
Как-то раз, когда я была маленькая и ходила в детский сад, одногруппники решили подшутить надо мной и заперли в туалете. Вернее, запер меня один мальчик, предварительно обсудив все подробности с остальными. Как позже узнала моя мама, план состоял в том, чтобы один ребенок дождался, пока я пойду в туалет, подкрался бы тихонько и запер меня в кабинке, подперев стулом дверь, а потом бы ушел. Вся группа бы вдоволь посмеялась надо мной и выпустила бы спустя короткое время.
Но меня никто не выпустил, потому что тот мальчишка забыл рассказать остальным про то, что выполнил свою часть плана. Все решили, что игра просто отменилась. Потом был обед, потом - послеобеденный сон... Обо мне все забыли, даже нянечки, которым было лень раз за разом пересчитывать детей. Одну из них маме потом со скандалом удалось уволить. Меня забрали из того детского сада, но истерика не утихала еще долго - кажется, мама подключила всех, даже районную газету, в которой вышла заметка об «ужасающем и калечащем психику детей детском садике». Родителям моих одногруппников тоже досталось, как, впрочем, и им самим - мама едва ли не подралась с ними, крича, чтобы они не смели подходить к ее дочери, ни они, ни их безмозглые выродки.
Меня вызволили только через пять с половиной часов, когда все уже начали расходиться по домам. Я перестала кричать и плакать, наверное, спустя час после заточения, отползла в угол и сидела, сжавшись в комочек и не отрывая глаз от унитаза, ожидая, что вот-вот оттуда выползет огромная и страшная змея и удавит меня, а затем сожрет. Никто не вспомнил обо мне еще и по причине моего молчания, так что в чем-то я и сама была виновата. Так сказала мама после того, как все закончилось. Сказала, что я могла бы, черт тебя подери, хотя бы покричать, приложить минимум усилий, что я тупая и недоразвитая и у меня напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, раз поперлась в этот туалет и дала себя запереть.
Сейчас я ощущала нечто подобное, хотя мне было уже не пять лет, но я снова будто бы вернулась в тот уже полузабытый кошмар, снова стала маленькой девочкой, запертой в одной кабинке вместе с чудовищем, которое вот-вот может выползти из-под крышки унитаза и убить меня, медленно и неторопливо, наслаждаясь каждой секундой моих мучений.
«И твоя мама опять бы назвала тебя дурой, - громко проговорил в голове металлический голос. - Ты совершаешь ту же ошибку, молчишь, когда надо кричать».
Но я не могла кричать. Я могла только сидеть и скулить, трясясь всем телом в ожидании, пока тварь позади меня не подползет на близкое расстояние и не дотронется до моего плеча, чтобы развернуть к себе и начать свое кровавое пиршество. Я не могла даже ответить голосу в моем же собственном сознании, не могла попросить его о помощи или заставить закричать вместо меня. Я оцепенела от страха, и мысль, что я обнимала то, что сейчас находилось за моей спиной и называлось Дашей, заставляла лишь съеживаться еще больше, постепенно теряя связь с начинающим отдаляться и переноситься в какое-то иное измерение телом.
Послышись тихие шаги. Ближе. Еще ближе. Тяжелый вздох, а вслед за ним - звук прогибающихся пружин раскладушки и скрежет. Зловоние стало еще сильнее, и мне пришлось крепко стиснуть зубы и вжаться в стену так, что нос хрустнул, а его кончик загнулся набок. В детстве мы с теми же самыми одногруппниками так пытались подшучивать друг над другом, потому что, как вы уже, скорее всего, поняли, мы были веселыми детьми и любили шутки.
«Приложи палец к носу, да, вот так, а теперь надави посильнее. Нет, еще сильнее, и еще. Сильней дави, да не бойся ты, ничего с ним не случится! Эй, смотрите, смотрите, ребята, у нее нос картошкой! Картошкой, вы это видите, как изогнулся? И сопли, сопли по всему лицу! Фу, хватит, пусть она перестанет, прекратите, ну же, заставьте ее прекратить, это же так противно, что меня сейчас вырвет...».
«Ты просто должна была закричать. Закричать, понимаешь ты меня или нет? Олеся, иногда звать на помощь нужно, даже если тебе не нравится тот, кто будет тебе помогать. Что бы стало, если бы тебя так и не нашли? Если бы уборщица не спустилась в туалет и не обратила внимания на одну запертую кабинку? Ты бы осталась там на ночь, Олеся. Все бы разошлись по домам, и ты бы осталась одна, одна в целом здании, и могла бы обораться, но тебя бы уже все равно никто не услышал, ты меня понимаешь? Я бы вызвала полицию, мне бы стало плохо и меня бы забрали в больницу, а все потому, что ты, маленькая сучка, не удосужилась просто-напросто открыть свой поганый ротик и...»
Мне это кажется.
Все это ненастоящее.
Все это нереально. Я повела лицом по стене, сдирая кожу. Все это неправда, потому что взаправду так не бывает. Когда здесь был Эдуард, мне было не так страшно. Вернее, мне было страшно, но это был страх другого рода. Страх перед болью, перед новыми издевательствами, в конце концов, но не такой. То, что я испытывала сейчас, трудно передать словами, так же трудно, как рассказать маме о том, почему я не закричала и чем же так сумел меня напугать обычный туалетный бачок.
Как только он ушел, все стало по-другому, но я все равно бы не смогла объяснить перемену.
Теперь уже над самым ухом.
- Олеся.
Ледяные руки обхватили меня за плечи. Ногти впились в кожу, с легкостью прорвав ткань кофты и вгрызшись в самое мясо едва ли не до кости, так, что все тело опалило болью, но не той, другой болью, которую я уже почему-то не замечала.
Я резко стиснула руки в кулаки и закричала.
Слишком больно.
Слишком тяжело.
Я хочу домой. Пожалуйста, мама, я знаю, что виновата, папа, я и перед тобой виновата, но я исправлюсь, только спасите меня, пожалуйста, я прошу вас, прошу вас, про...
За дверью послышались громкие шаги. Щелкнул открывающийся замок. Тяжелая железная дверь со скрежетом распахнулась и ударилась о стену.
Зажегся свет.
- Олеся, Олеся, - на сей раз уже другие руки обхватили мои многострадальные плечи и заставили резко повернули к себе. Я не хотела этого делать, но тело не слушалось приказов, которые из последних сил пытался отдавать ему разгоряченный мозг и повелось вслед за руками, точно я была ничего не весящей безвольной тряпичной куклой. Эдуард наклонился ко мне, но я все равно не могла разглядеть его лица - на глаза мне стекали ручейки крови. Он встряхнул меня в очередной раз, и только после этого я поняла, что все еще, широко раскрыв рот, кричала, и поэтому его голос доносился до меня словно через плотную пелену.
- Олеся? Что с тобой? Олеся, ты меня слышишь?
Усилием воли я заставила себя нужные найти мышцы и нервные окончания на онемевшем и превратившимся в маску лице и закрыть ту дыру, в которую превратился мой рот.
Где-то на периферии сознания я услышала несколько победных хлопков. Мама всегда хлопала в ладоши, когда у меня что-нибудь получалось, то, в чем она была меньше всего уверена. При этом у нее всегда было недоверчивое выражение - губы плотно сжаты в одну ровную ниточку, брови нахмурены, глаза чуть приоткрыты. «Неужели ты действительно смогла? Но ты же этого не можешь!».
Эдуард встряхнул меня в третий раз, вновь напоминая о себе и о том, что он по-прежнему ждёт от меня ответа.
Щурясь, я медленно огляделась по сторонам.
Все вокруг выглядело точно в замедленной съемке. Казалось, что, если сейчас кто-нибудь что-нибудь бросит, то я со всех сторону успею рассмотреть этот предмет во всех деталях, прежде чем притяжение возьмет свое и он упадет на землю.
Даши нигде не было. Никакого намека на ее присутствие. Голые поцарапанные стены, обшарпанный пол, одиноко висящая под потолком на голом черном проводе лампа, стоящая в углу металлическая тележка, широко распахнутая дверь. На двери мой взгляд ненадолго задержался - Эдуард никогда не оставлял ее открытой, и мне в первый раз выпала возможность посмотреть, что было за ней. На самом деле, ничего интересного - от входа шел небольшой узкой коридор с такими же стенами, как и в подвале, и заканчивался лестницей, уходящей вверх вне поля зрения. Правда, свет там был немного другой, из-за чего я решила, что потолок там был обработан и провода не торчали просто так, как здесь.
Еще бы, ведь там начинались истоки цивилизации.
«Ты спятила. - Вновь подал голос мой металлический друг, - О чем ты только думаешь? У тебя вместо мыслей в мозгу каша. Так недолго и вконец сойти с ума».
Я неопределенно мотнула головой.
- А разве я не уже?
- Что?
Я перевела взгляд на Эдуарда. Он выглядел взволнованным и еще более болезненным, чем прежде. Под потемневшими глазами пролегли черные круги, вокруг рта четко обозначились морщины. Давно не мытые волосы спадали на лоб, прикрывая мертвенно-бледную, посеревшую кожу. Он словно бы постарел лет на двадцать.
Почему-то мне вспомнился отрывок из какой-то забытой книжки. Вроде бы советы по тому, как правильно писать, или нечто в таком духе. Мама скачала мне ее на компьютер и велела прочитать после того, как я схлопотала очередную двойку за школьное сочинение - у меня очень плохо выходили все сочинения, на бумаге я и двух слов обычно связать не могла, если это был не мой любимый дневник.
«Писать «Он» и «Она» с большой буквы сродни нехорошему тону. Запомните, Ее не существует. а Он только один и находится, увы, не на земле».
Он действительно был только один, но, кажется, сменил обличье и все-таки решился спуститься на землю.
Я поднесла к лицу руку и протерла глаза, с силой надавливая на глазные яблоки, грозясь выдавить их из глазниц. Положила ладонь обратно на колени и посмотрела на окровавленную руку. За края отросших за время заточения ногтей забилась кровь вперемешку с грязью.
- Я видела.
Эдуард дернулся в сторону, точно бы первым его порывом было убежать, но спустя мгновения снова взял себя под контроль. Я подняла голову и равнодушно попыталась вглядеться в его лицо, но оно, словно бы будучи отражением моего, ничего не выражало. Он наконец отпустил меня и молча протянул мне руку, будто бы приглашая на медленный танец. Теперь его ладонь тоже была в крови, а у меня, небось, уже вся одежда была испачкана. Но кому важны эти мелкие недочеты? Сейчас они вообще не имели смысла, тем более, если поднапрячь воображение, можно бы было представить, что кровь на наших руках - вовсе не кровь, но тонкие шелковые перчатки.
Я как завороженная поднялась с раскладушки. Пружины слабо всхлипнули - в последний раз, потому что я внезапно донельзя отчетливо поняла, что этому этапу в моем излечении наступил конец, и заточения больше не будет.
Эдуард взял меня за руку - его ладонь была шершавой от крови и очень теплой, но разве перчатки не могут быть шершавыми и теплыми? - и вывел из подвала.
Все было точно во сне, и, несмотря на заложенные уши, я услышала, как где-то вдалеке заиграло вагнеровское «Шествие богов в Валхавву». Это была мамина любимая композиция. Именно она играла тогда, когда я вошла к ней с Джесс в руке и умоляла очнуться.
Зловоние все еще было ощутило, но постепенно уходило на второй план, уступая место долгожданному забвению. Помню, что я еще успела удивиться, мол, как я могу идти, если нахожусь в отключке?
Ноги сами собой двигались вперед, сами собой сгибались в колене, поднимая мое тело все выше и выше.
Я поднималась в выстраданную и наконец отысканную мной мою собственную Валхавву.