Авалон выбежала за дверь и рванула вперед по коридору, из-за слез совершенно не разбирая дороги, только бы убраться как можно дальше от этой чертовой комнаты.
Предатель. Предатель. Предатель.
Самый что ни на есть гребаный предатель.
Она не могла дышать. Словно с каждым вдохом легкие наполняло ядом, а тело раздирало от сдавливаемых рыданий.
Свежий воздух.
Ей нужно на свежий воздух.
Коридоры пустовали — был поздний вечер, и почти все студенты уже давно разошлись по своим комнатам. Но взгляд бегущей Авалон застилала пелена видений из прошлого. Воспоминания о неподвижных телах, что лежали повсюду. Глазах, которые никогда уже ничего не увидят, сердцах, которые никогда уже не забьются — бесчисленных жертвах войны, разрушившей место, которое Авалон огромную часть своей жизни называла домом. Все здесь напоминало ей о тех, кто умер в этих коридорах. Тех, кто отдал жизни на войне, чтобы защитить невинных. Тех, кого она предала.
Предатель.
Толчком открыв входную дверь замка, Авалон выскочила на холодный воздух, и тот моментально наполнил легкие, а она наконец-то позволила рыданиям прорваться сквозь тишину.
Тишина.
Она ненавидела эту чертову тишину.
Вокруг не было ни души, но Авалон не заботило, даже если бы ее кто-то увидел. Потому что все это не имело значения — абсолютно все. Она провалилась. Когда пришел час, она не смогла заставить себя убить Тома Реддла.
Он стал ее величайшей слабостью.
Ноги заплетались, но Авалон брела вдоль замка, пока идти не стало просто невозможно, — и рухнула, соскользнув вдоль стены и не замечая, как плечи сотрясаются от невыносимого отчаяния.
Было больно. От всего. И больнее всего — от того, что эта боль была не физической. Она сидела гораздо глубже. Авалон казалось, что всю ее душу разрывает на части. И никакое исцеляющее заклинание или волшебное зелье здесь помочь не могло.
Любовь к Тому оказалась самой болезненной формой саморазрушения.
Но Авалон все равно раз за разом велась, потому что именно этим и была любовь. Уязвимостью. Принятием боли, ведь иной исход непостижим. Верой — неиссякаемой верой, несмотря на все удары, что пришлось вытерпеть. И как бы Авалон ни хотела вернуть себе собственное сердце, теперь она была над ним не властна — оно принадлежало ему.
Она и не осознавала в полной мере, как сильно с ним связана, пока не настал момент его отпустить. Это оказалось невозможно. Потому что, вопреки всему, они были одинаковы. С одинаково истерзанными сердцами, одинаково искалеченными душами, одинаково эгоистичной любовью.
— Ава?
Выглянувший из-за угла Орион удивленно уставился на сломленную Авалон. Всего десять минут назад распрощавшийся со своей девушкой, он ждал у теплиц, чтобы никто не увидел, как они с Кларой уходят вместе. И рыдания Авалон — это последнее, что он ожидал услышать на обратном пути.
Он подбежал к ней и, присев рядом, бережно обнял ее за дрожащие плечи.
— Тш-ш, — прошептал он, крепко прижимая Авалон к себе и кладя подбородок ей на макушку. — Все хорошо. Все будет хорошо.
— Нет, н-не будет, — всхлипнула она, покачав головой. — Не в этот раз.
— Ну конечно будет, — настойчиво повторил он, но еще раз взглянув на ее слезы... он понял, что сейчас все совершенно иначе, чем когда-либо. Ей было не просто грустно, ей было не просто больно — она была уничтожена.
— Нет, Орион, — возразила она. — Ты не понимаешь...
— Тогда помоги мне понять, — он посмотрел ей в глаза. — Пожалуйста.
Авалон открыла было рот, чтобы заговорить, но не вышло. Лишь поток отчаяния так и продолжал течь по ее заплаканным щекам.
— Я не могу... — проговорила она еле слышно. — Не могу. Ты никогда не взглянешь на меня так, как прежде.
Орион заботливо вытер одну ее слезинку большим пальцем.
— Авалон, обещаю, никакие твои слова не заставят меня думать о тебе хуже.
И в эту секунду сдерживать накопленное стало уже решительно невозможно. Так что она глубоко вздохнула... и рассказала ему все.
О том, откуда она. О том, каким был ее мир. О войне. О будущем Тома. О своей миссии. О крестражах. О том, что сейчас произошло в Выручай-комнате. Все.
Авалон видела, как по мере рассказа замешательство на лице Ориона сперва сменилось шоком, а потом — пустым выражением. Все это время он не произносил ни слова, только слушал, пока она выкладывала абсолютно каждую деталь о жизни, которую оставила, и объясняла, насколько серьезны последствия совершенного ею только что.
Когда она закончила, он продолжал молчать — только угрюмо смотрел вниз. И Авалон почувствовала, как на плечи обрушивается тяжесть вины.
Разрывающее сердце молчание длилось еще с минуту, но тут Орион наконец нарушил его:
— Мне так жаль...
Авалон нахмурилась.
— Что?
Он медленно поднял взгляд и уже мягко посмотрел на нее.
— Ава, мне безумно жаль, что ты так долго несла это все на своих плечах, не имея возможности никому довериться.
Было что-то в выражении его лица — добром, прощающем, понимающем, — что она снова разрыдалась. Потому что впервые она наконец смогла раскрыть кому-то всю правду и вместо ожидаемого осуждения или порицания получила принятие. Будто Орион не видел в ней мерзкую убийцу, будто прошлое не висело над Авалон постоянным напоминанием об отнятых жизнях, будто она не была предателем, как она сама о себе думала.
— Тише, все в порядке, — прошептал он и наклонился к ней, чтобы снова обнять. — У тебя все будет в порядке. Без всяких сомнений, ты — самый сильный человек, которого я когда-либо встречал — и по навыкам, и по духу. Ты справишься.
— Орион, мне страшно, — ее голос срывался. — Я не сильная и не смелая — мне просто, блять, страшно, что... это конец. Страшно, что я облажалась и будущее будет ровно таким, каким я его оставила, и все из-за меня... Я уже не знаю, что делать.
— Страх не делает тебя слабой, он делает тебя человеком, — мягко поправил Орион. — Я не могу сказать тебе, как поступить. Принять это решение можешь только ты, и я знаю, что ты выберешь верный путь. Но я буду рядом, что бы ты ни выбрала. Верь своему сердцу — оно направит тебя в нужную сторону.
— Мое сердце уже ничего не знает, — дрожащим голосом ответила Авалон. А потом добавила — так тихо, что Орион едва расслышал. Словно признавалась в своем грехе. — Я люблю его, Орион. Настолько, что мне больно.
— Любовь — это никогда не просто, — сам Орион в этот момент явно погрузился в мысли о собственной возлюбленной. — Однако с правильным человеком она того стоит. Но, правильный ли он человек, решать только тебе.
Она вздохнула, вытирая слезы, и уставилась вниз.
— Я просто боюсь, что выхода теперь нет. Либо я убью его, в процессе убив и себя, либо я застряну здесь. У меня нет еще одного маховика, я не могу вернуться домой, и даже если бы вернулась — что, если никто меня не вспомнит? Что, если все изменения, произошедшие из-за меня здесь, уже переписали будущее? — в голосе Авалон отчетливо слышался страх. И ничего не осталось от ее маски вечной храбрости. Только девушка, сломавшаяся под весом реальности.
Орион прикусил щеку, задумавшись, а затем снова заговорил:
— Это полная задница, — у Авалон вырвался удрученный смешок. — Но я буду рядом с тобой. Безоговорочно. Вместе мы сможем со всем разобраться, хорошо? Ты больше не одна.
И эти слова словно сняли тяжелое бремя с ее сердца.
Дружба.
Авалон часто воспринимала ее как должное — но именно дружба снова и снова спасала ее.
И, пока они продолжали сидеть там, пока холодный ночной воздух покалывал кожу, пока Орион не уставал повторять, что все будет хорошо, Авалон обнаружила, что каким-то образом обманула себя и поверила ему.
Орион не знал, сколько времени они провели на улице, но ему было совершенно все равно. Авалон успела стать ему как сестра — он готов был на что угодно, лишь бы она была в порядке. Смотря на нее, на стекающие по ее лицу слезы и слушая, как она выливает все тяготы, что ей приходилось нести, он понимал, что он сделает все возможное, чтобы успокоить ее мысли, даже если и ненамного.
И обнимал Авалон, пока ее плечи не перестали трястись, а слезы не остановились. А потом предложил довести ее до когтевранской башни. Авалон долго отказывалась, но в конце концов ему удалось убедить ее, что ей необходимо отдохнуть. А еще пообещал утром обязательно дойти до нее и проведать.
Проводив Авалон и напомнив ей, что все, что она ему рассказала, никак не влияет на его мнение о ней, Орион пошел в сторону слизеринских подземелий и собственной комнаты. И стоило ему остаться наедине с самим собой, как мысли завертелись.
Все встало на свои места, правда, очень своеобразным образом.
Орион всегда знал, что Реддл жесток — в этом никаких секретов нет. Однако ему казалось (возможно, наивно), что это просто черта характера. Что таланты Реддла сделали его высокомерным — ни больше ни меньше. Но Орион и понятия не имел, насколько ужасно все было на самом деле.
Теперь он понимал, почему Лестрейндж и Розье будто бы преклонялись перед каждой прихотью Реддла столько лет — это была не просто дружба. Это была верность. Они не просто равнялись на него, они следовали за ним.
Ориону стало тошно — от того, что так долго он был окружен подобной тьмой и у него никогда не возникало никаких подозрений и сомнений. Ослепленный своей способностью видеть в людях лучшее, он не замечал ужасов, которые творились прямо у него под носом.
Он медленно, не обращая внимания на то, как ноги сами ведут его, дошел-таки до своей комнаты, все еще не в силах собрать мысли в кучу из-за осознания, что он никогда не знал никого из тех, кто окружал его столько лет.
Пальцы едва нащупали дверную ручку, и Орион открыл дверь. Если говорить начистоту, он даже не удивился, увидев Реддла, который расхаживал рядом с его кроватью и был слегка не в себе.
Том посмотрел ему в глаза, и Орион, вопреки всем новым знаниям о нем, понял, что все равно жалеет его. Разбитый, опустошенный, Том стоял перед ним так, будто под ногами рухнул мир. И в каком-то смысле, думал Орион, так все и было.
При взгляде на Ориона Том почувствовал, как сердце провалилось куда-то вниз — вечный оптимист смотрел на него с долей страха.
— Она тебе рассказала, да? — тихо спросил он.
Орион кивнул, и Том поник. Ему было почти... стыдно. Что-то во взгляде Ориона словно заставило Тома со всей ясностью увидеть все свои ошибки. А их Том совершил много, большую часть — непростительных, но все сходило ему с рук. Часто его вообще за них хвалили. До этого момента.
Он окружал себя людьми, соглашавшимися с его извращенными идеями, которые он внушал, и никогда не чувствовал, что у его действий есть последствия. И от вида разочарования — причем не просто чьего-то, а Ориона — к горлу подкатывала тошнота.
— Кажется, в этот раз я потерял ее навсегда, — едва слышно, с острым сожалением произнес Том.
Ориону с трудом верилось, что тот самый сломленный парень, которого он видел сейчас, был человеком, ради чьего убийства Авалон оказалась здесь. Человеком, который, судя по всему, однажды станет Темным Лордом, ответственным за бесчисленные смерти невинных.
Узнай это Орион месяцем раньше, не удивился бы. Но Реддл изменился. Отрицать это — бессмысленно. Да, он все еще был далеко не идеальным и имел миллион недостатков, но он отличался от того, каким был до Авалон.
С ней он стал лучше.
— Она слишком хороша для тебя, — сказал Орион. — Она — это воплощение всего, чем ты никогда не был: она добрая, любящая, бескорыстная... хорошая, — он внимательно наблюдал за реакцией Тома, ожидая худшего, но Реддл слишком устал, чтобы спорить. — И тем не менее она каким-то образом все равно находит место в своем сердце для любви к тебе. Несмотря ни на что, ты ей дорог. И чем больше я узнаю обо всем, за что она тебя простила, тем меньше я понимаю, как ей до сих пор удается видеть в тебе добро. Но она видит. И я говорю тебе прямо сейчас: ты больше никогда не найдешь такую, как она.
— Я знаю, — ответил Том. — И мне невыносима мысль, что я ее потеряю, но...
— Но что? — резко перебил его Орион. — Любовь и потери идут рука об руку, Реддл. Ты не можешь позволить страху ее потерять свести тебя с ума, — он замолк на мгновение и покачал головой. — Ты не можешь использовать любовь как оправдание, чтобы обмануть смерть... ты не можешь просто... нарушить законы природы — разрушить баланс всего — и при этом не потерять Авалон. Ты не можешь иметь все сразу. Никто — ни ты, ни я — не может. Ты украл у вселенной — осквернил святость самой жизни. И пока ты не вернешь украденное и не примешь, что всему приходит конец — даже тебе, даже ей, — ты никогда не сможешь получить ее. Да и не заслужишь.
— Я не могу ее потерять, — тихо отозвался Том. — Я уже едва не потерял один раз — после боггарта. И не могу позволить этому случиться снова.
Голос Ориона стал громче:
— Ты думаешь, я не боюсь потерять Клару? Ты думаешь, я не просыпаюсь каждое гребаное утро в страхе, что наша тайна выйдет наружу и Клара пострадает? Мерлин, я, мать твою, сыт по горло тем, как ты находишь оправдание за оправданием, почему вам с Авалон нельзя быть вместе. Она любит тебя, а ты — ее. Почему этого не может быть достаточно?!
— Все гораздо сложнее...
— Сложнее?! Я не могу свою девушку даже за руку взять на людях, не боясь за ее безопасность, Реддл! И ты говоришь мне что-то про сложности?! — воскликнул он, поддаваясь охватывающему гневу. — Ты и понятия не имеешь, как тебе легко. Да я бы отдал что угодно, чтобы встречаться с любовью своей жизни так, как можешь ты. А тебе хватает наглости пытаться создать впечатление, что твоя любовь сложна?
— Я люблю ее больше всего на свете, — с тоской признался Том. — Я хочу быть тем, кто ей нужен. Просто... — он притих, задумавшись о том, какого человека Авалон заслуживает. Сам он ощущал себя полной ему противоположностью.
— Клянусь, будь моя воля, Ава была бы за много миль от тебя и наконец-то смогла найти хоть какое-то гребаное спокойствие в своей жизни. Но по неведомой причине она тебя любит. Любит так сильно, что сделала все возможное, чтобы у вас что-то получилось. И сейчас пришел твой черед. Оставь это, похорони в землю и забудь, Реддл. Она дала тебе шанс похоронить все. Твое прошлое, твои ошибки, твое будущее. Она по сути сама похоронила их за тебя и посадила на этом месте цветы. Перестань цепляться за то, кем ты привык быть и чего ты привык бояться. Того тебя больше нет — на его место пришел тот, которым она помогла тебе стать. Забудь все и просто люби ее. Люби ее столько, сколько тебе отведено, и радуйся, что у тебя вообще есть возможность ее любить. Потому что одна жизнь с ней стоит бесконечно больше, чем вечность в одиночестве, — Орион замолк ненадолго, нахмурившись, но не переставал ходить взад-вперед. — Еще не поздно одуматься, Реддл. Да, сделанного не воротишь, но ты можешь убедиться, что с этого самого момента ты посвятишь себя той жизни, которая достойна ее присутствия. Хорошей жизни — которая не включает в себя бессмертие, или Темную магию, или новую боль, страдания... новые смерти. И может быть — лишь может, — если ты это сделаешь, она подумает простить тебя, и вам удастся все спасти.
Том знал, что каждое слово Ориона было правдой. Он уже не чувствовал нужды бороться против нее — знал, что для Авалон ему нужно стать лучше. И знал, что жить без нее он не сможет.
Поэтому Том взглянул на Ориона и сказал:
— Спасибо.
А затем вышел за дверь.
Его дыхание еще не выровнялось, а глаза дико сверкали, но когда он увидел Лестрейнджа с Розье в коридоре, то изо всех сил постарался сохранять спокойствие. Оба враждебно сверлили его взглядом, но Том не стал обращать на них внимание. Они больше не его забота. Так что Том прошел к собственной комнате и захлопнул за собой дверь, оставаясь в одиночестве.
Медленно приблизившись к прикроватной тумбочке, он открыл ящик и увидел лежащие там кольцо и дневник. После ссоры с Авалон он примчался в свою комнату, чтобы убрать их туда, где им надлежало быть, но смотря на них сейчас, он лишь все сильнее злился. Крестражи словно насмехались над ним.
Он их ненавидел.
Ненавидел, что именно из-за них разрушились его отношения с Авалон. Ненавидел, что они не давали ему быть с ней. Ненавидел, что они всегда будут только мешать его отношениям с человеком, которого он любил больше, чем саму жизнь.
Потому что он знал, что если ему придется выбирать между жизнью и любовью, он всегда будет выбирать Авалон. Каждый гребаный раз.
И смотреть на крестражи стало тошно. Стены в комнате, казалось, начали сужаться, а кислород — стремительно заканчиваться. Том пытался сохранять спокойствие, но не мог. Не мог, пока крестражи лежали здесь и смеялись над ним.
Так что он снова вышел, игнорируя Лестрейнджа и Розье, которые все еще стояли в коридоре, и постарался убраться как можно дальше от этой чертовой комнаты.
Свежий воздух.
Ему просто, черт возьми, нужно на свежий воздух.
Прояснить мысли.... прояснить разум... подумать о ней.
И приготовиться к тому, что он должен сделать.