Я ненавижу такие сны.
Сердце заходится в безумном ритме и колышется где-то под горлом, а в легкие словно засыпан песок. Распахнутые в немом крике губы напрочь пересохли и стали противно шершавыми. Выдох выходит хриплым, надорванным, сиплым, словно воздух выходит не из грудной клетки, а из слишком старого, уже наполовину спущенного детского шарика. Пальцы механически зарываются,в растрепанные волосы и тут же натыкаются на выступившую обильную испарину на висках.
Гребаные сновидения. А ведь я даже толком не могу вспомнить, что именно мне снилось. Никаких конкретных образов, никаких событий или гнетущих воспоминаний. Просто необъяснимое по своей природе ощущение чего-то тяжелого, неприятного, страшного и катастрофически неизбежного. Когда хочется бежать, оттолкнуться от земли и пуститься во весь дух, не оглядываясь и не останавливаясь, но получается только лишь стоять и безвольно ждать конца. Ждать чего-то неотвратимого, чего-то сильного, непонятного, неизвестного, но от этого еще более пугающего.
Хочется воды. И прохладного воздуха, потому что в комнате вдруг становится невыносимо душно. Лешка – тот еще мерзляк. Недавно в квартиру пустили отопление, однако относительно теплая для октября погода вкупе с обжигающими батареями создала самый настоящий парниковый эффект. И если в течение дня он почти не ощущался, то ночью, с напрочь закупоренными окнами, на стеклах едва не выступал конденсат. На все мои уговоры оставить окно хотя бы на микропроветривание Щербаков лишь недовольно морщился и бубнил что-то про простуду, слабый иммунитет и коварные сквозняки.
На часах всего половина восьмого. Для выходного дня я проснулся непозволительно рано, учитывая, что мой ежедневный будильник в виде Месси сейчас без памяти дрыхнет в гостиной, распластавшись едва ли не на половину всей комнаты. Заметив мое передвижение, он лишь лениво приоткрыл один глаз, чему я несказанно обрадовался. Сейчас хочется тишины, а не мельтешения голодной шерстяной глыбы под ногами и не заискивающего поскуливания в благородных требованиях обязательной утренней прогулки.
Город за окном уже давно проснулся и снова пустился в свой бесконечный бег. Хотя, едва ли этот забег останавливался ночью. Стихал немного, возможно. Да и то вряд ли. Это ведь Москва. Город, который никогда не спит. Вот и сейчас тротуары уже полны прохожих, спешащих по своим делам, собачников, к которым я скоро неизбежно присоединюсь, несчастных школьников, которым выпала неблагодарная доля учебы в субботу, и сонных студентов. Машины снуют во дворе, словно муравьиные потоки, стройными цепочками выезжая на проспект и обратно. День начинается, входит в свой обычный, неуемный ритм, подстроиться под который, честно сказать, сможет далеко не каждый.
Наверное, как и я. Спустя месяц моей жизни в столице я все чаще ловил себя на мысли, что мне не по себе здесь. Даже не смотря на новую работу, которая неожиданно начала мне по-настоящему нравиться, на комфортабельную квартиру, на близость с Лешкой. Теперь ту самую, когда вместе уже не только по выходным. Город не становился ближе, и от этого тоска по прежнему месту жительства, по моей старой квартире все чаще загоралась и потом долго болезненно тлела внутри. Конечно, я ни слова не говорил об этом Щербакову. Но он и сам подсознательно чувствовал мою напряженность, и отчасти свою вину за это, за то, что выдернул меня из привычного ритма. Но ведь мне не пятнадцать и привез он меня сюда не в кандалах. Это было осознанное, хоть и сложное решение, которое далось мне нелегко, но все же я понимал, что перемены неизбежны. А Леша стал именно тем, ради кого на эти самые перемены и можно было решиться.
И я привык бы. Обязательно привык. Мой упорный консерватизм все равно уступил бы со временем. Мы обжились бы здесь, нашли общие увлечения, интересные любимые места, которыми, наверняка, кишит столица, завели бы забавные традиции, понятные лишь нам двоим. Организм подстроился бы, нашел нужный темп и спустя время я вспоминал бы свою сегодняшнюю тоску как нечто теплое, но уже такое далекое.
Однако теперь все упиралось в один единственный аргумент.
Аргумент, который мог уже на основании разрушить все мои зарождающиеся планы, надежды и несмелые чаяния.
Разрушить одним своим неожиданным появлением в моей жизни.
Так уже было, и почему бы этому не повториться?
Мороз по коже пробегает так внезапно, что я весь съеживаюсь, а руки покрываются крупной гусиной кожей, несмотря на духоту в комнате и чашку горячего кофе в ладонях.
Мурашки не от холода. Ему здесь неоткуда взяться.
Глупо было надеяться на чудо.
Надеяться на то, что все пройдет безболезненно и незаметно. Что мы сможем просто говорить друг другу «привет» и делать вид, что между нами нет ничего кроме этого сухого привета. Ничего вроде и нет.
Только пропасть, доверху наполненная воспоминаниями и глухой тоской, от которой хочется вскрыть себе вены.
Я иногда провожал их домой. Забавно, что моей первой негласной традицией в Москве стали именно эти вечерние прогулки. То, что я так хотел связать с Лешкой, само собой вдруг связалось с Шастуном, который вырос на пути, словно внезапный двухметровый гриб после осеннего проливного дождя.
отрицать - бессмысленно
игнорировать - невозможно
Лгать.
Но кому? Себе? Так это давно пройденный этап. Разум не позволит обманывать себя, а если и получится, так эффект неизбежно обернется обратной взрывной волной, которая потом безжалостно размажет меня по осколкам собственных чувств и памяти. Врать Лешке? Но он заслужил это меньше всех из нас. И я, и Антон натворили в прошлом немало разных дел, вспоминать которые сейчас совсем не хотелось, но Щербаков же появился в моей жизни неожиданным спасением, тем, кто оказался рядом в чертовски важный момент. В ту минуту, когда от отчаяния и страха за жизнь Антона я едва мог говорить и здраво мыслить. А потом был полностью раздавлен его внезапным уходом. И Леша все время оказывался поблизости, словно интуитивно чувствовал меня, каждый раз появляясь в неизменно нужное время. И поступать с ним нечестно было бы последним делом.
Однако я не мог не признать очевидного.
Антон топил меня в себе.
Снова.
Без боли, без мучительных метаний, как прошлый раз, когда я рвался на части между моралью и собственной совестью.
Сейчас это происходило словно само собой. Словно бы наши вечерние прогулки были чем-то таким обыденным и понятным. Словно мысли о нем и Вере не появились в голове из ниоткуда, а были там всегда. Словно ждать встречи и радоваться его появлению – это нормально, а сердце так и должно покорно притихать, когда он просто шел рядом.
я снова в нем
И снова без приглашения, как и тогда. Снова вламываюсь без стука. Снова не одергиваю вовремя разыгравшиеся мысли, не заставляю себя переключаться на что-то другое.
Просто плыву по течению, рассматривая уютную туманную дымку, которой заволочена обманчиво-спокойная гладь воды, под которой, на самом деле, скрывается настоящее ядовитое болото. Его токсичный аромат уже травил меня однажды, уже расползался невидимой заразой по телу, заставляя корчиться от болезненных всполохов памяти и боли.
Но сейчас я тону уже осознанно. Уже понимаю, к чему все идет. Точно знаю, что пиздец наступит, рано или поздно. С Антоном не будет ванили и ласковых поцелуев. И он, и я уже слишком вымазались в этой прогорклой реальности, хоть она и дурманит не хуже того самого тумана.
- Даже боюсь спрашивать, о чем ты думаешь.
Тихий голос за спиной заставляет меня едва не подпрыгнуть от испуга и неожиданности. Даром, что удается не расплескать горячий кофе на себя. Лешка стоит в дверях, сложив руки на груди, и задумчиво смотрит на меня. Еще сонный, растрепанный, такой тепло-уютный, что весь его вид сейчас неподдельно говорит о том, как идеально у нас все может сложиться.
Еще может. Еще есть шанс.
если хватит сил для гребка
- Да ни о чем, - собственный голос звучит вдруг предательски фальшиво, - стало так душно, что спать больше не мог. Пришел сюда, кофе вот налил, да так и завис у окна. За движухой во дворе наблюдаю. Занимательное, оказывается, зрелище.
- Ну да, - как-то неискренне хмыкает Леша и идет к еще горячему чайнику, - я даже не слышал, как ты встал.
- Не хотел тебя разбудить.
- И даже твой слоняра не носился по квартире в шесть утра, на удивление.
Словно услышав, что речь о нем, в дверях появляется Месси. Лениво переставляя лапы, неспешно дефилирует к миске с водой, делает пару глотков, а потом усаживается рядом со мной, доверчиво положив лохматую голову мне на колени. Я привычным жестом зарываюсь пальцами в теплую шерсть и нежно чешу за ухом, зная именно то место, где ему особенно приятно. В благодарность Месси прижимается еще ближе, наваливаясь на меня уже почти всей немаленькой массой, и едва не урчит от неподдельного удовольствия.
- Видишь, все карты тебе в руки, чтобы выспаться, - ловлю ехидный взгляд Лешки и продолжаю чесание уже обеими руками, зная наперед, что пока пес не получит долю уже привычных утренних нежностей, он от меня не отстанет, - и кто у нас тут хороший мальчик?
«Мальчик» смотрит на меня карими глазами, полными такой невыразимой любви и преданности, что на секунду в голове мелькает.
люди такими быть не могут
Такая преданность не для нас. Можно сколько угодно приносить себя в жертву, клясться в любви и верности, класть собственную душу на эшафот, но обязательно найдутся те, что решат, что лезвие топора слишком тупое, а палач неминуемо промахнется. И вместо быстрого избавления, останется только беспомощно трепыхаться в предсмертной агонии на глазах у сотен любопытных зевак.
Нужно отогнать этот меланхоличный настрой от себя как можно скорее. Ибо погружение уже успешно началось, и от Щербакова это утаить вряд ли получится. А начинать выходные со ссоры, надо сказать, не лучший из вариантов.
- Ну, так что, где моя, то есть, - указываю взглядом на притихшего Месси, - то есть наша благодарность, что мы не потревожили Ваше докторское величество?
Лешка фыркает над дымящейся кружкой и старательно режет колбасу тоненькими ломтиками. Он любит именно так, по миллиметру, чтобы они едва не просвечивались. Пальцы нейрохирурга знают свою работу даже здесь, что и говорить. И поэтому Щербаков всегда ворчит над моими неуклюжими попытками повторить сии колбасные шедевры и смеется над довольно-таки мясистыми кусками, которые выходят у меня и едва помещаются на бутерброд.
- Мое величество поспало бы еще пару часов.
- Так в чем загвоздка? – искренне удивляюсь я, - сейчас мы с Месси уйдем, а ты ложись.
- Нет, - Леша делает первый глоток кофе и блаженно прикрывает глаза, - пойдем вместе.
На улице оказывается по-утреннему прохладно, но совсем не по-октябрьски солнечно. Лучи уже не греют, но один вид голубого, безоблачного неба радует и вдохновляет куда лучше, чем уже ставший привычным серый, тяжелый небосвод, сплошь заволоченный угрюмыми тучами. Месси вылетает из подъезда так стремительно, что едва не сбивает идущую нам навстречу крошечную бабульку. Чертыхнувшись, я мысленно кляну себя за забытый в квартире поводок и уже успеваю подготовиться к шквалу ворчания и старческого недовольства, но старушка оказывается на удивление доброжелательной. Смотрит вслед умчавшемуся псу и, улыбаясь, молча проходит мимо нас, испугано замерших в ожидании шторма.
- Уф, пронесло, - только и могу выдать я, попутно выискивая глазами Месси.
- И не говори, - поддакивает из-за спины Щербаков, - он мог ее реально сбить. Или на спине прокатить, как вариант.
Вариант, и еще какой, учитывая нереальные размеры Месси. За все восемь лет я так и не смог определить его породу, а в ветеринарке лишь разводили на этот вопрос руками. Он явно не выделялся собачьей «голубой кровью», но, несмотря на свою беспородность, Месси за прошедшие годы вымахал в настоящего волкодава. Правда в очень и очень дружелюбного. В волколиза, скорее. Который быстрее залижет до смерти, чем хоть раз по-настоящему цапнет.
- Так о чем все-таки? – спрашивает Леша, когда мы уже отходим от дома на приличное расстояние.
Мы немного поговорили про Месси, про погоду и запланировали поход в кино сегодня вечером, а потом пару минут просто шли молча. Поэтому вопрос Щербакова ставит меня в тупик и заставляет недоуменно вскинуть брови.
- Что?
- О чем ты думал?
- Э… Да ни о чем. Ты сказал про кино, вот иду, пытаюсь вспомнить, что сейчас в прокате.
- Я не про «сейчас». Утром, когда я зашел на кухню. О чем ты думал?
Леша смотрит на меня пытливо и как-то участливо одновременно. Зачем он об этом спрашивает и что именно хочет услышать, я понять не могу. Однако его прямой взгляд не дает соскользнуть с темы и отвести глаза.
- Утром? Да я уже и не помню. Ни о чем, наверное. Просто…
- Арс, - он трогает меня за предплечье и этим жестом безмолвно просит остановиться, - ответь честно.
- Это честно. Говорю же…
- Арс.
Ну, вот зачем? Зачем роет яму прямо посреди этого замечательного утра? Или у меня уже на лбу написано имя Шастуна?
- Леш, я говорю честно. Просто сидел и завтракал. В окно смотрел. Никаких вселенских мыслей и размышлений.
- Ты во сне разговаривал.
Сука.
Градус хорошего настроения скользит вниз так стремительно, что вместе с ним, кажется, падает и общая температура тела. На спине предательски выступает ледяная испарина, а кровь вопреки всему начинает бежать быстрее. Можно все еще попытаться удержать на физиономии беззаботную мину, но уже заранее чувствую, что затея эта провальная.
- Серьезно?
Докатился, блять. Теперь с чистой совестью можно в дурдом. Желательно в комнату без дверей, окон и соседей. Вот уж тогда мозг на мне отыграется по полной программе.
- Да. Метался по кровати и бормотал что-то. Я тебя разбудить хотел, но подумал, что могу только навредить или напугать. Но потом ты быстро затих и успокоился.
- Надо же. А я не помню ничего.
Ну, ебаные нервы. Это ж как надо истерзать собственный разум, чтобы он даже во сне не отдыхал. Просто фиаско, Арс. Полный провал. Спасибо, что хоть Шастуна в голос не звал.
Хотя, кто знает.
- Кошмар приснился? Ты из-за этого такой потерянный с утра был?
Потерянный? А мне казалось, я полон сил и энергии.
- Снилось что-то, но я ничего толком не помню. Что-то неприятное, тяжелое.
Говорю это, а сам, затаив дыхание, сканирую каждую эмоцию, скользящую по лицу Лешки, и напряженно жду, что вот сейчас грянет. Вот сейчас он скривится и язвительно скажет что-то про Антона. Или еще что похуже.
Или я просто превращаюсь в больного параноика.
Но, вопреки моим опасениям, Леша не кривится, не злится и вовсе не пытается выдолбить у меня какое бы то ни было признание. Он просто продолжает спокойно говорить, а я с позором чувствую, как по спине катятся противные холодные капли.
- Я так и понял. Вообще знаешь, люди редко запоминают кошмары. Мы это на первом курсе проходили, когда лекции по психологии шли. Мозг старается от этой неприятной информации освободиться скорее и не дает человеку запомнить и воспроизвести ее снова, чтобы не получить новую дозу стресса. Вообще-то интересная херня, хотя девяносто процентов из всей психологии – чистой воды предположения и домыслы. Никакой конкретики, одни общие фразы.
Да уж. А вот мой мозг, скотина, от неприятной информации освободиться никак не желает. Наоборот, только подкидывает и подкидывает в топку темы для размышлений, будто розжигом щедро поливает, да еще и заставляет ежиться от каждого невинного вопроса.
Я точно становлюсь параноиком. Даже если Антона нет и в помине, услужливое больное воображение непременно дорисует мне его.
- Конечно. То ли дело – мозги в разрезе. Когда можно пощупать и воочию лицезреть исподнюю человека, да? – корявая шутка выходит на автомате, неся с собой слабенький посыл снятия внезапного напряжения, так неожиданно предательски сковавшего меня.
- Мозги в разрезе, кстати, очень эффектно выглядят. Что б ты знал, все наши желания, эмоции, память, чувства, обиды и прочая хрень умещаются в ладонях, отливают симпатичной синевой и почти не воняют.
Лешка как-то показывал видео, на которых последовательно изображено вскрытие настоящего человеческого тела, с особенной концентрацией на трепанации черепа и последовательном извлечении оттуда всего, что там имеется и последовательном изучении. Естественно, больше нескольких минут я не осилил. Однако теперь, благодаря ему, я могу представить в сочных красках все, о чем он говорит. Представить и тут же почувствовать, как в желудке неуютно ерзает недавно съеденный бутерброд.
- Какая чудесная, блин, тема для выходного дня! Давай еще про мозги, синеву и вонь, а то у меня в желудке, кажется, слишком мало места. Нужно бы освободить.
Лешка хохочет, качает головой и разводит руками.
- Как скажешь. На самом деле наш мозг…
- Ой, заткнись!..
День проходит традиционно для выходного быстро и до обидного незаметно. В кино мы все-таки не пошли, решив, вместо этого, как следует нагуляться, надышаться свежим воздухом и окончательно оттоптать все ноги, с интересом изучая примечательные окрестности и близлежащие достопримечательности. Погода, так обрадовавшая нас утром, к вечеру начала портиться, решив, видимо, что солнца с нас и так достаточно. Когда к шести вечера с неба полилась сплошная стена холодной воды, мы едва успели вернуться домой, несказанно радуясь, что не забыли по пути забежать в магазин.
- Блин, давай в следующий раз пса в упряжку запряжем, - пыхтит Лешка, затаскивая на кухню громадные пакеты, восемьдесят процентов из которых занимает купленный корм для Месси, - серьезно, это не корм, а гантели какие-то.
- Зато, - стараясь не замечать ноющих от напряжения рук, волочу свою поклажу на стол, извлекаю один из пакетов и торжественно читаю состав, - «строго сбалансированный корм для вашего любимца, содержащий все необходимые полезные микроэлементы, изготовленный из натурального мяса, без консервантов, красителей и искусственных ароматизаторов…»
- Да уж, - громко фыркает Щербаков, - можно и самим похрустеть, чего уж там!
- «…ваш питомец точно не останется равнодушным!..»
- Наш питомец, по-моему, питается на порядок лучше хозяев, судя по чекам.
В это время Месси, радостно виляя хвостом, энергичной походкой движется к мискам, всем своим видом показывая исключительную готовность к поглощению того самого сбалансированного корма и оценке его по полной собачьей программе. Щербаков снова фыркает и удаляется в ванную, откуда через пару минут доносится шум воды.
- Лучше меня, значит, питаешься? – любовно потрепав Месси по загривку, начинаю борьбу с упаковкой, вскрыть которую получается только ножницами и то не с первого раза, - блин, это для собак упаковывают или для космонавтов?
Месси следит за мной на удивление настороженно и внимательно, почти затаив дыхание. Аппетитно облизывается, как только чует аромат, и трется лохматой головой о мое бедро.
- Сейчас, сейчас, - коричневые шарики летят в миску с характерным звуком, а Месси начинает едва не подпрыгивать на месте от нетерпения, однако не позволяет себе никаких вольностей, а терпеливо дожидается, пока чашка не опустится на пол.
Пока я разбираю пакеты с покупками, он успевает разделаться с ужином. Снова облизывается и весь его вид явно говорит, что корм был оценен по высшему достоинству.
- Понравилось? – в ответ на мой вопрос Месси награждает меня проникновенным взглядом и неторопливо приближается, безмолвно выпрашивая очередную порцию нежностей.
Приходится сесть прямо на пол. Он подходит совсем близко, наваливается всем телом, закидывая передние лапы мне на колени, и хрипло дышит от удовольствия, когда я начинаю перебирать шерсть за ушами и на загривке. Эта привычка ложиться на колени осталась у него еще с тех времен, когда он был крошечным щенком. Сейчас кажется, что Месси всегда был таким, большим и лохматым. И только первая в его жизни шлейка, которая до сих пор хранится на память, напоминает о его истинных размерах в то время. Он точно так же жался ко мне всем своим тельцем, утыкался холодным носом в ладонь и мог лежать так едва ли не часами. Тогда он почти умещался в руках, а лапки были размером с мои пальцы. Надо же, неужели эти лохматые ласты, теперь напоминающие чуть ли не альбомный лист, были когда-то такими маленькими?
Улыбка появляется непроизвольно, стоит мне только вспомнить, как Месси не на шутку струхнул, когда мы попытались надеть на него шлейку первый раз. Антон тогда немало попотел, стараясь надеть ее правильно, и одновременно не запутаться в лапах, шерсти и в самом поводке. Зато когда дело было сделано, оба с гордым видом победителей прошествовали на первую настоящую прогулку.
Не успеваю заметить, как воспоминания незаметно овладевают мной, медовой патокой обволакивая сознание, которое уже затуманилось возникшими образами прошлого. Перед глазами вдруг так ясно встало то погожее апрельское утро, когда Шастун ввалился домой, уставший, грязный и несущий Месси подмышкой. Лапы у пса по самое пузо были вымазаны в густой грязи, но на мордочке тогда читалось истинное удовольствие от прогулки.
- Блин, Арс! Посмотри на этого чертенка! Пока я разбирался с этой гребаной веревкой, он уже обскакал все лужи, которые нашел!
Словно в подтверждение слов новоиспеченного хозяина, Месси звонко тявкнул и высунул длинный розовый язык. Антон с вселенским страдальческим видом снова оглядел питомца, а потом перевел на меня полный отчаяния и тоски взгляд.
- И как его теперь отмыть?..
- О нет…
- Арс…
- Нифига подобного, Антон! Это полностью твоя ответственность!..
- Ну, пожалуйста…
- Нет! Это твой щенок. Ты же божился ухаживать за ним, разве нет?
- А ты обещал всегда помогать мне, разве нет?
- Я не поведусь на это, Антон. Даже не…
- Ну, А-а-а-рс…
Что там Лешка сегодня говорил о возможностях мозга избавляться от ненужной информации? Мой, похоже, подобную функцию упрямо игнорирует, не желая избавляться ни от чего вообще. Иначе как еще объяснить, что я так отчетливо помню все это спустя долгие восемь лет?
Вспоминать подобные моменты вообще тупиковая ситуация. Все это было с нами будто в прошлой жизни. Когда-то давно, так далеко, что уже и не разберешь толком, реальность это или же слишком желанные фантазии. Сегодняшние реалии другие. И мы стали другими. Старше, опытнее, серьезнее.
Уязвимее.
Хрупче.
Все мы стали до смешного хрупкими.
Лешка с его доверием мне, которого я, как мне начинает казаться, не заслуживаю.
Я сам со своей личной трясиной в голове, которая нет-нет, да и затягивает разум в горький водоворот из боли и фантомов.
Антон, который превратился в жалкого призрака. Подобие того человека, которым он был когда-то. Болезненного, озлобленного взрослого, который едва может управиться с этой самой взрослой жизнью.
И Вера, которая оказалась здесь словно бы по какой-то нелепой ошибке. Будто принцесса из совсем другой сказки, которая должна быть вечно смеющейся, счастливой девчушкой, растущей в крепкой, большой, полноценной семье. А вместо этого промерзающая вместе с отцом на задворках той жизни, которую по-настоящему заслуживает.
Месси перестает возиться и укладывает голову на мою ладонь. Под его густой шерстью тепло, словно в гигантской микроволновке, и пальцы сами собой зарываются в пушистый подшерсток. Сейчас даже забавно вспоминать, как я впервые увидел этот лохматый комок под ногами Шастуна. Сам я вряд ли бы когда-нибудь завел питомца, а особенно собаку, но Антон тогда все решил за нас двоих, приметив брошенного беднягу на улице и притащив его в дом. Тогда мне казалась невозможной жизнь в одной квартире с псом, а теперь – я не представляю жизни без него, без уже привычных приветственных облизываний, шумного дыхания и холодного, мокрого носа, доверчиво утыкающегося мне в шею всякий раз, стоит мне только наклониться к нему.
Когда-то я почти перестал представлять свою жизнь и без Антона. И жестоко поплатился за собственную фантазию.
- Только не говори, что опять о кошмаре думаешь. Или ни о чем? Просто сидишь на полу в кухне и убаюкиваешь пса?
Щербаков снова, как и утром, стоит в дверях. Он прав – отпираться бессмысленно, ибо все, наверняка, написано у меня на лице.
- Об Антоне думаешь?
В ответ на мой испуганный взгляд он только взмахивает рукой и внезапно присаживается рядом. Садится на расстоянии, насколько позволяют габариты кухни, кусает губы и не отводит глаз.
- Не бойся, я не закачу истерику и не устрою скандал. Просто правду знать хочу.
Правду.
Этой роскоши не удостоен даже я сам. Мне тоже отчаянно хотелось бы знать ее.
- Так что? – снова пытливый, проницательный взгляд, который запомнился мне еще с самой первой встречи с Лешей в больничном коридоре отделения реанимации.
- Да, - короткое слово вылетает на выдохе, и я успеваю на секунду пожалеть о нем.
Лешка кивает. Наверное, потому что знал ответ заранее. Мы словно оказались в какой-то глупой, насквозь фальшивой игре, где правила неизвестны и никто не умеет, как следует, играть. Остается лишь перебрасываться короткими фразами, гадать о последствиях и притворяться, что никого происходящее не трогает и не волнует.
- Нам поговорить нужно, Арс. Только спокойно, без нервов и криков.
- Я вообще редко кричу.
- Как и я.
- Ну, я бы поспорил, - коротко усмехаюсь я, в ответ на это слишком смелое утверждение, - о чем поговорить?
-Об Антоне. О вашей встрече.
Снова иголки. Снова прямо по венам, вместе с кровью и пережженными импульсами, потому что искр не осталось. Что были – истлели от постоянной нехватки кислорода. А те, что еще разгорятся, грозят нахер спалить вообще все, что еще не разрушено.
- Зачем? – вопрос срывается с языка прежде, чем я успеваю вовремя прикусить его.
Щербаков сменяется с лица и смотрит уже почти обиженно и удивленно. Конечно, ведь он решил идти на столь необходимый нам компромисс, который я вдруг встречаю если не штыками, то колючками.
- Зачем? Затем, что ты его выбросить из головы не можешь. Я ведь не слепой, Арс. Я вижу, как ты мучаешься и стараешься это скрыть.
Очередное напоминание мне о том, что я на редкость хуевый актер.
- Лучше уж открыто все обсудить, чем ты так и будешь зависать в прострации время от времени.
Открыто обсудить. Сказать легче, чем сделать.
- Но ведь мы уже говорили о нем. И не раз. Ты знаешь все, и…
- Тогда мы про прошлое говорили, Арс. Про призрака, блин. А сейчас речь уже о живом человеке.
- Леш, - желания откровенничать нет никакого, а ноги стали уже постепенно затекать, - говорить не о чем. Я, честно, даже не знаю, что тебе сказать. Я не думаю об Антоне, просто вся эта ситуация колыхнула…
- Ничего она не колыхнула, Арс. Вы просто встретились, вот и все. И теперь ты, волей и неволей, но думаешь о нем. Не об этой, как ты выразился, ситуации, а именно об Антоне. Если ты это признаешь – станет легче. Я так думаю. Просто признайся самому себе и реши, чего ты хочешь от себя и от этих мыслей.
Вряд ли в этом вопросе мне помогут хоть какие-то советы. Хотя, не зря же люди ходят к психологам. Платят громадные деньги, изливают душу и с нетерпением ждут, когда кто-то другой решит за них все, что они умудрились накуролесить со своей жизнью. Наверное, если бы такая функция существовала, если бы решения были гарантированы, я не поскупился бы ни на какую сумму.
- И когда это ты заделался моим личным психологом?
Леша грустно улыбается и ерошит светлые волосы своими длинными пальцами.
- Наверное, тогда, когда впервые мы встретились.
Слова задевают что-то внутри. Пока без толку пытаюсь уловить, что же именно, замечаю, как Щербаков невесело усмехается, словно бы самому себе. И я понимаю, о чем сейчас думаем, мы оба. Об одном и том же.
Тогда тоже был Антон. Просто до смешного абсурдно, как моя жизнь тесно переплелась с ним. Даже стоило мне устроиться в детский сад, место, куда я теоретически мог бы попасть в один шанс из миллионов, но и там мы столкнулись с Шастуном почти лоб в лоб. Из всех детских садов, улиц и городов – именно там, именно в один день.
- Я ничего не могу поделать с собой, Леш. Ничего, блять, не могу. Я не хочу думать о нем, не хочу ничего ворошить, ничего менять. Но всё вокруг меня словно играет по какой-то одной заезженной пластинке. Снова сталкивает нас, снова заставляет танцевать под один ритм. Самое обидное, что это происходит именно сейчас, когда мне только-только стало казаться, что все позади.
- Не хотеть и не думать – это разные вещи, Арс.
- Я знаю. Знаю, и от этого мне жутко стыдно перед тобой.
-Ты что-то чувствуешь к нему?
Странный вопрос. И страшный до покалывания в кончиках пальцев. Мое молчание тяготит обоих, и за несколько секунд воздух между нами вдруг сгущается до тягучего киселя, который забивается в горло горячим комком.
- Нет.
И сам уже удивляюсь, что отвечаю честно.
Сейчас я не чувствую к Антону совершенно ничего.
- А тогда?
Добивай. Я уже распят, осталось только не промахнуться. И Лешка не промахивается. Но не потому что хочет сделать больно.
- Тогда он был всем.
А потому что хочет сейчас эту боль разделить со мной.
Поднимаю глаза к потолку, пытаясь протолкнуть в окоченевшие легкие хоть толику кислорода. Ноги уже затекли окончательно, но сейчас это волнует меня меньше всего. Щербаков сидит, не двигаясь, а на его лице застыла абсолютно нечитаемая маска из растерянности и покоя. Мы оба сейчас словно струны, натянуты, раскалены, и одновременно удивительно хрупки и непрочны. Одно неосторожное слово – и бум. Нити оборвутся. Этим словом может оказаться только ложь, но лгать сейчас уже бесполезно.
- Если сейчас ничего нет, значит, переболит, - наконец неуверенно отзывается Леша охрипшим голосом, - но только если сейчас уже действительно ничего нет.
Ничего.
В сотый раз себе это повторяю.
Ничего нет. Одни обломки, осколки и щепки. Ничего целого, ничего твердого, ничего светлого. Ничего, что могло бы заставить повернуть назад. Ничего, что отозвалось бы в сердце, что хоть немного могло бы растопить многолетний лед.
Ничего.
и всё
- Он – часть моей жизни, Леш. Я знаю, как неприятно тебе слышать это, но Антон, наверное, навсегда уже останется где-то внутри. Часть моей прошлой жизни, как бы ты к этому не относился. Важная часть, которой я бесконечно дорожил когда-то. И наше общее прошлое…
- Общее прошлое?.. Какое, Арс? Месяц совместной жизни с семнадцатилетним подростком? Это общее прошлое? Взгляни на вещи реально – он был несовершеннолетним, а ты был его педагогом. То, что было между вами можно назвать связью, извращением или интрижкой, но никак не общим прошлым. Ты просто подсел на него, как на наркоту. И тебя сейчас зверски ломает от желания снова испытать тот кайф.
прямо в лоб
- Я же просил тебя честно мне ответить, Арс. Без этой драмы, без лишних слов.
Без драмы уже никак. Хотя, наверное, я просто уже слишком привык драматизировать. На это я тоже «подсел». Наверное.
- Честно хочешь? Тогда слушай. Да, он тянет меня. Да, я не могу выбросить его из головы. Да, мне неприятно все это. Я не искал встречи, но она произошла. И нет, снова обратно я не хочу. Я переболел, пережил этот этап. Возможно, о чем-то я жалею, но возвращаться обратно я точно не хочу.
Снова молчание. Оно повисает между нами бесшумно, словно легкая паутина, предусмотрительно сплетенная трудолюбивым пауком, имя которому - совесть. Не знаю, к чему весь этот разговор. Внутри все тлеет, вместе с сожалением о потерянном субботнем вечере. Сейчас хочется встать и размять затекшие ноги, распахнуть окно, проветрить, наконец, эту комнату и вместе с ней отяжелевшую голову, чтобы ледяной ветер выдул все, что сейчас кишит внутри. Копошится клубком сплетенных между собой мерзких змей, каждая из которых норовит урвать свой кусок.
- Я понимаю, - голос Леши не тверд, а он сам уже растерял всю былую уверенность, которой так сиял в начале нашей беседы, - во всяком случае, я обещаю тебе постараться понять. Раз прошлое, значит с ним просто нужно смириться. На прошлое все имеют право. Но только, если это действительно прошлое.
Пока он смотрит на меня в попытке отыскать подтверждение своим словам, я в сотый раз гадаю про себя, чем же я заслужил его? И заслужил ли вообще?
- Леш, я…
- Я знаю. Ты просто привык помогать ему.
Ага. Спустя ебаные восемь лет. Нечего сказать, привычка покрепче всякой наркоты.
- Он хреново выглядит, Леш. Очень хреново. Думаю, он болен. И, в принципе, все это давно уже не мое дело, но есть один нюанс, который меня очень беспокоит.
Щербаков мягко кивает, едва не опережая меня.
- Вера? – как всегда проницательно и прямо.
- Да. Я переживаю за нее. Если с Шастуном что-то случится, она останется совсем одна.
- У нее есть мать.
- Никого у нее нет. Я и насчет отца-то не до конца уверен. Антон не слишком-то похож на родителя года, а от матери и вовсе уже много лет нет никаких вестей.
- Арс, - Леша двигается ближе и осторожно касается моей ладони, - ты не спаситель. Не избавитель. Не защитник, блин, всех бедных и угнетенных. Ты так отчаянно пытался помочь Антону, что с головой увяз в нем и его проблемах, и взгляни, чем все это обернулось. Точно так же ты сейчас рискуешь увязнуть снова. Только теперь мня себя спасителем не семнадцатилетнего сироты, а пятилетней девчушки, у которой есть какой-никакой отец. Незачем терзать себя без толку. Вера не одна, а Антон все же уже взрослый мужчина.
Он прав. Прав бесконечно и, наверное, мне просто нужно смириться. Научиться как-то абстрагироваться, отгораживаться, стараться не замечать, делать вид, что меня не касается. Вот только как это сделать, если при одном взгляде на Веру передо мной тут же встает бледное лицо Антона?
- Ты прав, - его пальцы на моей руке благодарно сжимаются, и тепло от них приятно разливается по всему телу, - прав.
Леша улыбается, без слов выражая этой улыбкой всю нежность и любовь, в которой я так нуждаюсь. Может быть эгоистично, но так отчаянно, однако после тяжелого откровения тело так и тянется к нему, словно мотылек к теплому пламени. Я ведь уже горел однажды. И точно знаю, что есть муки куда страшнее огня.
***
Начало недели выдалось откровенно паршивым.
- В чем причина, Марина Гавриловна? Я плохо справляюсь? Или накосячил?
Федункив кривится, едва не зевает и всем своим видом показывает, как ей наскучил я, наш разговор, этот садик и вообще целый долбанный мир. Она меланхолично размешивает чай, изредка бросая полные тоски взгляды в сторону окна, и рукой подпирает мясистый подбородок над столом.
- Ничего личного, Арсений Сергеевич. Но сам понимаешь, ты – новенький. А это вносит определенные коррективы.
- Коррективы? – в кабинете стоит почти удушливый запах резких духов заведующей, и меня так и тянет высказать ей, насколько у нее отвратный вкус в парфюме, - убавка в зарплате – это корректив. А перевод в другую группу – это просто жестоко.
- Влада вполне справится и без тебя. А вот у Варнавы дым стоял коромыслом всю прошлую неделю. После того, как Надюшка заболела, Катя едва не вешается там одна.
Я бы так не сказал. Марина Гавриловна явно преувеличивает, говоря о степени усталости и отчаяния Варнавы. Я видел ее двадцать минут назад, и Екатерина выглядела абсолютно счастливой и сияющей. Она, как обычно одарила меня улыбкой, и, тоже как обычно, не упустила возможности отпустить в мой адрес очередную, весьма сальную шуточку.
- Но ведь Надя скоро вернется, - решаю не сдаваться до последнего, однако копчиком чувствую наступление фатальной минуты, - да?
- Не скоро. Сегодня утром позвонила, сказала, что не появится еще, как минимум, две недели, - безаппеляционно режет мою последнюю ниточку Федункив, - а у Кати в группе творится бордель настоящий. В переносном, естественно, смысле. Так что придется тебе подсобить ей. Уж не знаю, сколько времени.
Вот же блять. Кто бы знал, что гребаный понедельник подсунет мне такую неожиданную свинью? А ведь утром так отлично задалось, что и мысли не было о столь сокрушительном надвигающемся пиздеце. Я отлично выспался, пробежался с Месси, пришел сегодня даже раньше обычного и тут такой сюрприз. Но уходить из моей группы мне никак нельзя. Ведь там Вера. И ребята, к которым я, действительно, привык и прикипел. Да и проводить дни в сомнительном обществе Катерины, явно не обделяющей меня своим вниманием, слабое, мягко сказать, удовольствие.
- Ну, что застыл? - Марина Гавриловна искусно игнорирует мое убитое выражение лица и машет рукой в сторону двери, - свободен. Катькина группа на втором этаже.
Да знаю я, где ее группа. И решение, как будто бы уже принято. Однако внезапно пришедшая в голову идея вдруг озаряет меня едва ли не божественным свечением.
- А может, вместо меня Влада пойдет? Какая разница, кто из нас?
Федункив тяжело вздыхает, в очередной раз напоминая мне обо всей ничтожности самого моего существования и нахождения в ее кабинете больше, чем нужно, однако молчит, сосредоточенно отпивая чай мелкими глотками.
- Владка? - стучит ложечкой по ребру белой чашки, - а ты сам-то один справишься?
- Почему нет? Ребята уже ко мне привыкли, да и я к ним, - новая надежда зажигается в груди внезапно и ярко, и я вновь намерен стоять до победного, - да и Владе с Катей будет о чем поболтать.
Влада, прости. Но, по стечению обстоятельств, моим жертвенным агнцем, обреченным на заклание, придется быть именно тебе. И конечно, я знаю, что скромной и по природе тихой Владе явно не о чем будет разговаривать с таким пожаром, как Варнава. Однако мое появление в ее обществе грозит явно куда более серьезными последствиями в первую очередь для меня, чем просто отсутствием тем для разговоров.
Марина Гавриловна какое-то время переваривает эту информацию, снова пьет чай и дует ярко накрашенные губы, пока меня едва не разрывает от напряжения и страха.
- Ну, в принципе, можно, наверное...
Едва я позволяю себе победный вздох, как Федункив тут же обрывает мое так и не начавшееся ликование.
-Давай, я подумаю над твоим предложением, Арсений Сергеевич.
Этот расклад меня не устроит. Если Варнава прочует, то она точно сумеет переубедить Марину Гавриловну. А этого допустить никак нельзя. Поэтому, набрав в грудь побольше воздуха, пускаю в ход свой последний козырь.
- Ладно. Только сразу будьте готовы к появлению парочки новых словечек в лексиконе ребятишек. Ведь Катерина явно не поскупится на весьма "щедрые" комплименты для меня. Вы же понимаете, о чем я?
Рисковый шаг, однако, оборачивается неожиданным успехом. Федункив хмурится, многозначительно поднимает брови, трет напудренный нос и, наконец, согласно кивает. Все она прекрасно понимает.
- Ладно. Давай тогда лучше и, правда, Владку отправим.
Мой полный восторга взгляд натыкается на ледяной взор заведующей, откровенно посылающий меня из ее кабинета далеко и надолго.
Возвращаюсь в группу победителем, хотя внутри и неприятно скребет от того, что пришлось практически подставить Владу. Она была так добра ко мне и терпелива, а я собственноручно отправил ее в сомнительное общество Варнавы на целых две недели. Пока совесть медленно, но верно гасит мою радость от маленькой, но все же победы, в дверях меня едва не сбивает Вера. Она несется навстречу с ураганной скоростью, ее голубой сарафан парусом развевается у нее за спиной, а два забавных хвостика, перехваченные разноцветными резинками, смешно подпрыгивают на каждом ее шаге. Девочка открыто улыбается мне и так искренне радуется встрече, после расставания на целые выходные, что я успеваю увериться в своем недавнем поступке еще сильнее. Ну, разве нам можно расставаться?
Дни тянулись однообразной, бесцветной вереницей. Без Влады работать оказалось в разы тяжелее, однако я не жаловался, а только тихо радовался про себя, что остался на своём месте. Как бы ни было тяжело одному, с первой же встречи с Варнавой после оглашения вердикта Марины Гавриловны, я понял, что избежал гораздо более тягостной участи. Катя провожала меня откровенно голодными взглядами, игриво усмехалась и при любой возможности старалась якобы неосторожно коснуться. Сначала это было довольно забавно, потом - начало откровенно утомлять. К четвергу я стал почти боязливо выглядывать из-за всех углов, а по коридорам садика перемещался едва ли не бегом.
Однако кроме «домогательств» Варнавы ничего примечательного не происходило. Утром я исправно выгуливал Месси, уходя мысленно молился о сохранности проводов и тапок, на которые пес, несмотря на солидный возраст, временами все-таки заглядывался, забывая, очевидно о размере собственных, далеко уже не щенячьих челюстей, и неспешно шёл в садик, где уже теперь я, а не Влада, встречал ребят. С утра они были гораздо менее активны, почти лениво брели в группу, едва ли не засыпая на ходу. Родители чмокали их в щеки, обнимали или, наоборот, грозили карами, если, по-видимому, утро проходило с боем.
И естественно, я видел Антона. Теперь уже дважды в день. Утром он выглядел откровенно хуже, чем вечерами. Словно за день он странным образом бодрился, свежел и набирался сил, в то время как большинство людей за это время их тратили. Антон же утром слабо улыбался мне, невпопад кивал на мои вопросы и молча отправлял Веру в группу. И тем же вечером, преобразившись, словно заправский иллюзионист, мог проявлять живой интерес к беседам, во время наших импровизированных променадов, уже ставших традиционными. Такие, странные, резкие перепады настроения не могли не настораживать меня, однако по утрам мне его расспрашивать было некогда, а вечерами, неспешно провожая их до дома, говорить об этом совсем не хотелось.
Девочка же радовалась мне всегда одинаково, что утром, что вечером. И я, надо сказать, постепенно начал здорово привыкать к её радости. К её горящим зелёным глазам, стоило мне только намекнуть на новую игру или занятие, к её искреннему теплому смеху, бесконечным рассказам о героях мультфильмов или кукол, таким трогательным и по-детски наивным. Казалось, она все прочнее завладевала мыслями и сильнее тянула к себе. Мы стали настоящими друзьями, я знал наперечет всех её любимцев, включая имена мультяшных щенков, котят и даже динозавров, а она каждый раз спрашивала меня про Месси и заливисто хохотала, когда я рассказывал ей о проделках пса. Естественно, в течение дня я не мог полностью сконцентрироваться только на одной Вере, однако она, словно моя уменьшенная тень, всегда и везде неизменно следовала за мной, всегда вызывалась помочь с уборкой миллиардов игрушек, заправкой постелей и организацией занятий.
- Привет, старик! Москвач теперь, ептить!
Голос Матвиенко басит и хрипит в трубке, на фоне что-то жутко дребезжит, и я едва могу разобрать слова, но все равно ужасно рад слышать старого друга спустя столько времени.
-Привет! Куда уж, москвач. Скорее провинциальный хищник.
Вокруг меня кишащая толпа из разноцветно одетых ребятишек, и вместо концентрации на словах Сережи, мне приходится, не переставая, активно вертеть головой в разные стороны, чтобы не упустить ни одного из птенцов гнезда моего.
-Хищник, - Сережа густо смеётся, - ты скорее похож на побитую жизнью собаку, Сень, чем на хищника. Пусть даже и провинциального.
- Ну, с собакой я бы поспорил, - с улыбкой парирую я, прижимая телефон к уху плечом и одновременно безуспешно пытаясь накрыть песочницу брезентом, потому что прогулка уже подходит к концу, а усиливающийся ветер грозит скорым дождем.
- Ну, так что? Как жизнь столичная? Ещё не превратился в хамоватого смазливого мажора на гелике?
Матвиенко в своём репертуаре. Его голос в телефоне то и дело прерывается каким-то непонятным скрежетом, звоном, свистом, и мне остаётся только гадать, откуда же он мне звонит. Что сказать, профессия фотографа, причем весьма востребованного, обязывала Сергея часто посещать самые разнообразные, злачные места в погоне за лучшими фото и необычными ракурсами.
- Из всего, что ты перечислил пока есть только «смазливый». И то под большим сомнением. На данный момент я по уши вымазан в мокром песке и насквозь вспотевший, так что...
- В песке? Ты там, на стройку что ли устроился? Прорабом? Смотри, граждане ближнего зарубежья в этой отрасли не прощают конкуренции.
Ох, как же я по нему соскучился!..
- Ага, на стройку. Стройку песочных замков и стройных куличиков.
Секундное молчание сменяется неопределенным звуком в трубке, а затем удивленным:
- Не понял?..
- Ни за что блин не угадаешь, где я теперь работаю.
- И не буду. Времени в обрез. Я вообще чего звоню-то. Завтра мой любимый день недели и по пятничным заветам предлагаю тебе скрасить вечерок в моей приятной компании. Я прилечу в районе пяти вечера. Что скажешь?
Не успеваю ничего ответить, потому что внезапно слышу за спиной крики и громкий визг. Окончание прогулки знаменуется дракой, в которой сцепились двое мальчишек, а остальные столпились вокруг них, образуя эдакий ринг.
- Денис! ДЕНИС!! Отпусти Сашу быстро, и разойдитесь по разным углам! А ну, встали оба.
- Ты там рефери заделался? Или что? - хихикает на линии Серёжа, пока я разнимаю сцепившихся ребят и развожу по разным сторонам.
- Хуже, блин. При встрече все расскажу. Конечно, давай завтра увидимся. Говори время и место, потому что я пока ориентируюсь только в своём районе.
- Адаптируешься, дай себе время. Всё скину смской сегодня же. И кстати, жутко соскучился по тебе.
- Я тоже. Ты даже не представляешь как, Сереж.
В это время, нахально игнорируя мое присутствие, мальчишки решают снова затеять потасовку. А мне приходится спешно распрощаться с Матвиенко и броситься разнимать своих слишком спесивых подопечных.
После неожиданного звонка Сережи и его приглашения, весь день я провел в приподнятом настроении. Драка, на мое счастье, оказалась единственным сегодняшним инцидентом, поэтому после обеда время текло спокойно и неторопливо, в относительной тишине. Я, действительно, безумно обрадовался звонку Матвиенко. Хотелось поговорить с ним, рассказать ему все подчистую, не таясь, и не боясь задеть ничьи чувства. Поговорить так, как не могу говорить с Лешей, сказать вообще все, излить душу и, может быть, спросить совета. Конечно, вряд ли Сережа посоветует что-то дельное, и вообще вряд ли даже будет пробовать, но взгляд со стороны мне сейчас просто необходим. Копить все в себе уже нет никаких сил, а проклятые сомнения лишь множатся и множатся внутри с течением времени.
Запутался.
Это верное слово. Потому что я действительно запутался в том, чего хочу. Сколько бы я не убеждал Лешу и себя, но встречи с Антоном не оставляли меня наглухо равнодушным. Конечно, они не будили прежней бури, но отголоски, слабые отсветы всегда маячили на горизонте, стоило ему лишь войти в группу.
не чувства
Я не лгал Щербакову. Хотя бы это меня сейчас успокаивает. Не чувства, не мания, не желание.
Но и не пустота.
Нечто, чему я не могу подобрать определение. Нечто, заставляющее меня задержать на нем взгляд на секунду дольше, оглянуться лишний раз и всмотреться внимательнее, ища признаки болезни или недомогания.
Сегодня он совсем не такой, как обычно. И эти резкие перемены в нем, перепады настроения почему-то тоже цепляют меня.
- Привет, - Антон приседает на корточки, нежно обнимает подбежавшую к нему Веру и смотрит на меня снизу вверх, - привет, Арс.
- Привет, - взглядом тут же отмечаю лёгкий румянец на его щеках и непривычно горящие глаза, - вы сегодня опять последние.
В группе, действительно, уже никого, кроме Веры, не осталось. Зато я мог полностью уделить ей свое внимание. К тому моменту как пришёл Антон, она терпеливо и на удивление для пятилетнего ребенка методично знакомила меня с героями новенького мультика, заставляя учить их витиеватые имена непременно наизусть и ни в коем случае их не путать.
- Прости. Пришлось задержаться, - виновато отзывается Антон и ведёт дочь в раздевалку.
Я иду следом, цепляясь глазами за потертую ветровку Шастуна, явно слишком легкую для уже прохладной погоды, светлые джинсы, немного растянутые, но в целом отлично сидящие, громадные синие кроссовки и, естественно, серую бейсболку на голове, с которой Антон, похоже, никогда не расставался.
- Ничего, мы отлично сработались. Правда, ведь, Вера?
В подтверждение моих слов она быстро кивает и громко заявляет.
- Арсений Сергеевич уже почти выучил новых пришельцев!
В ответ на удивлённый смешливый взгляд Шастуна, я строю полную гордости мину и важно задираю подборок.
-Так то. Представляешь? А ведь это только один вечер. К завтрашнему обеду я полностью погружусь в сюжет и смогу сдавать по нему экзамен.
- По любому, - открыто смеётся Антон, берет Веру за руку и смотрит на меня с неприкрытой надеждой, - проводишь нас?
Соглашаюсь прежде, чем успеваю одернуть себя и отвести взгляд.
не смотри на него так, Арс
нехуй искать там, где точно ничего нет
пустота
Запомнить. Выдолбить на венах, на ребрах, на веках с внутренней стороны. Выжечь и вспоминать полные неоправданного доверия глаза Леши и его руки, прежде чем вот так смотреть.
Ведь ничего же нет?..
Снова жухлая листва под ногами. Шум машин, смех Веры, сигаретный дым. Снова холодный ветер, заставляющий сжимать плечи и ежиться, темное небо, желтые фонари и бесконечные блестящие лужи. Всё как всегда. В том самом «всегда» к которому я, идиот, уже успеваю привыкнуть. Уже наизусть знаю дорогу, знаю каждый поворот, переход и бордюр. Знаю точно, во сколько вернусь домой. Точно раньше Леши. Знаю, как улыбнусь ему и промолчу об очередной прогулке.
ведь ничего же нет
Снова разговоры, вопросы, перекрестные взгляды, словно пули решетящие сердце и заставляющее разум в сонной апатии отключить совесть и мораль, сбавить их голоса хотя бы на время. Потом они достанут меня, распустят на молекулы. Но пока – дорога, темный тротуар, первые звезды над головой.
И смех.
Мы так много смеемся сегодня.
- Блин, а ты помнишь, как мы в электричке тогда ехали?! В дупель пьяные! Каким чудом тогда Месси не потеряли!
- Да уж. А еще думали - спалила кондукторша нас или нет!
- Ага! Ты еще песни петь пытался!
- Не было такого!
- Блять, Арс! Ты пел! Ну, или бурчал себе под нос! Не помню, «Батарейку» что ли...!
- О Господи!..
Мы смеемся. Вместе. Почти одновременно. В гребаный унисон. Вера оглядывается на нас с улыбкой, то и дело убегая чуть вперед. Время пролетает слишком быстро, и вот уже перед нами маячит последний пешеходный переход. Воспоминания неумолимо захватывают, несут теплой рекой, мягким ласковым течением, заставляя забыть о холодном осеннем вечере, и переносят нас в тот апрель, когда было так тепло и солнечно, в ту самую электричку, в которой мы возвращались с пикника в день рождения Антона.
В тот самый день, когда так обманчиво казалось, что все уже точно будет хорошо.
- Здорово тогда было, - Антон выдыхает густое облако пара и зябко ведет плечами, - не то, что сейчас.
Мне так хочется не заметить эту невинную, на первый взгляд, фразу. Пропустить ее мимо, не дать осесть в груди, не позволить разбередить.
Но ведь бередить нечего.
- Тот день был особенным, - я говорю это тихо, почти надеясь, что шум машин перекроет мой голос, но Антон все же оборачивается. Сверлит нечитаемым взглядом, облизывает губы и выглядит виноватым. Он помнит, что случилось тогда. О чем именно мы говорили, и что было сказано, - но это было так давно.
не смотреть
Молчание спасает. Странно ли, но недавно я тяготился им, а сегодня оно почти необходимо, чтобы дать себе передышку. Я слишком глубоко нырнул, и теперь ощущаю давление толщи воды слишком сильно. Ребра трещат под его натиском, а мышцы тянутся в струны, едва не звеня от напряжения. Нельзя так погружаться. Легкие отвыкли, да и сердце давно не работает так, как раньше. А ведь мы снова на качелях. На тех самых, когда Шастун сначала отталкивает, да так, что едва могу удержаться на ногах, а потом улыбается, от чего теплеет почему-то так явно и сильно. Его перепады настроения все еще кажутся странными и не совсем понятными, но сегодня он такой открытый, что на анализ не остается никакого желания.
Мы подходим к подъезду ровно в семь вечера. Стоит только Антону привычно отправить Веру в дом, как первые капли начинающегося дождя прилетают мне прямо в лицо.
- Да блин, - с досадой выдыхаю я, тоскливо косясь на тяжёлое, явно преддождевое небо над головой.
- Не успеешь добежать, - бормочет Антон, играя со связкой ключей, и извлекая из кармана пачку сигарет.
Словно в подтверждение его слов, дождь безжалостно усиливается, заставляя меня внутренне скривиться от воспоминания об оставленном дома зонте. Обратно – полчаса быстрой ходьбы, и за это время я вымокну до самой последней нитки.
- И куртка без капюшона, - Шастун кивает на мою кожанку и быстро убирает так и не закуренную сигарету обратно в пачку.
- Придётся такси вызвать, - едва я успеваю сказать, как резкий порыв ветра чуть не заталкивает слова обратно мне в горло, заставляя закашляться от ледяного воздуха.
- Блядь, - резко выдаёт Антон, а потом за локоть быстро заталкивает меня в подъезд, - пиздец, а не погода, да?
Дверь закрывается, оставляя нас на несколько секунд в кромешной тьме. Потом загорается свет на площадке первого этажа, но до нас он доходит слабо, едва отсвечивая ровно на половину лица. Антон не двигается, стоит совсем рядом и зачем-то не сводит взгляда. Мне приходится набраться смелости, чтобы поднять глаза. Потому что с закрытой дверью подъезда дверью хлопнул и разум, оставляя меня наедине со старыми демонами.
- Согласен, - хрипло отвечаю я, стараясь не замечать знакомой дрожи в пальцах.
В темноте демонам нравится. Они поднимают радостный вой и лязгают клыкастыми пастями в ожидании свежей наживы.
- Может, зайдешь? Дождь переждать?
- Нет, я сейчас машину вызову, - проклятые пальцы все же сводит в треморе, пока я увлеченно роюсь в кармане куртки, который сейчас кажется почти бездонным, - спасибо. Но мне уже пора.
Антон кивает и молча наблюдает за мной, пока я называю адрес диспетчеру. Смотрит внимательно, почти изучающе, с легкой полуулыбкой на абсолютно расслабленном лице. Сейчас он совсем не похож на того человека, с которым я столкнулся в группе несколько недель назад. На того нервного, дерганного, избитого жизнью парня, бледного и болезненного. Сейчас он выглядит странно преобразившимся, словно по взмаху волшебной палочки, если бы они существовали. Даже нездоровая серость лица ушла, уступив место легкому румянцу. Пока эти мысли лихорадочно вертятся в моей голове, с языка невзначай слетает.
- Кстати, я тут недавно еле избежал перевода в другую группу.
- Почему?
- Заведующая решила отправить меня на подмогу коллеге. Однако там такая «коллега», после контакта с которой подмога вполне могла бы понадобиться уже мне.
Шастун смеется, обнажая ровные зубы, а его теплое дыхание вдруг долетает до моего лица. Я делаю вдох неосознанно, автоматически, даже не задумываясь о том, насколько близко мы стоим друг к другу. Мягкая полумгла вокруг стачивает углы и ровняет оттенки, заставляя светлую кожу Антона контрастировать с его вдруг потемневшими глазами.
- Знаешь, тот день рождения был самым охренительным в моей жизни, Арс.
Резкая смены темы настораживает, как и загадочная абсолютная расслабленность Антона. Кажется, что он будто еле стоит на ногах, и борется с желанием облокотиться на стену за его спиной. Однако быстро отгоняю от себя эту мысль, списывая все на обычную усталость, и отвечаю.
- Я рад. Ведь это именно, чего я и хотел. Чтобы тебе понравилось.
Шастун быстро кивает, запрокидывает голову и шумно выдыхает сквозь сомкнутые губы. Кадык на ровной шее двигается плавно и медленно, переливается под тонкой кожей и я, усилием воли, заставляю себя отвести взгляд.
- Я идиотом был.
замолчи уже
- Я и сейчас идиот.
Его голос звучит как-то странно. И если бы последние сорок минут мы не провели вместе, то я подумал бы, что Антон просто пьян.
- Я не должен был так поступать с тобой, - растягивает слова и не сводит с меня тяжелого взгляда.
- Антон, я…
- Я думаю о том, как все могло бы сложиться. Если бы я не…
Он резко осекается, мотает головой и поджимает сухие губы. А я едва не забываю дышать, потому что воздух словно перегорает в крохотном пространстве между нами. Ситуация не на шутку пугает, но из-за проклятого дождя остается только стоять на месте. Почти вплотную друг к другу.
смешная отговорка
Но она неожиданно срабатывает.
- Сейчас это уже не важно, - отвечаю я, перехватывая его взгляд.
- Да. Не важно. А ты думал об этом?
Хочется почему-то на мгновение солгать ему. Сказать, что я все еще жив. Что не умирал медленно все эти годы. Не пустовал, не мерз в немом ожидании солнца среди кромешной тьмы.
Но желанная ложь так и остается секундным порывом.
- Да. И не раз.
Былая боль отзывается глухо и почти неслышно. И только то самое «ничего» почему-то надсадно стонет и начинает опасно трещать под нашими ногами.
Его голос тоже смягчается. Он весь словно тает, переминается с ноги на ногу и улыбается сейчас уже почти хмельно. Странный вечер. И Шастун сегодня странный весь до невозможности. Однако времени на догадки у меня совсем не остается.
Телефон вибрирует в ладони, оповещая о прибытии машины через одну минуту. Антон словно вздрагивает, ведет плечами и обводит взглядом обшарпанные стены, пока я читаю сообщение. Так странно и непривычно видеть его сегодня таким живым, активным, разговорчивым.
Красивым.
- Ты сегодня выглядишь гораздо лучше, чем неделю назад.
блять
Антон усмехается и кивает.
- Да я поболел тогда немного. Температура держалась пару дней, потом кашель. Попил какой-то хрени, таблеток кучу – и как новенький. Раньше знать не знал, что такое простуда! А сейчас корежит неслабо.
- Это старость. Добро пожаловать в клуб стариков с больными спинами и лютых ненавистников сквозняков. Главное, чтобы Вера ничего не подхватила, - отзываюсь я, снова пробегаясь глазами по сообщению и запоминая номер и марку назначенного автомобиля, - обязательно дай ей что-нибудь противовирусное.
- Как скажешь, - тянет Антон и вдруг приближается на смертельных полшага, - обязательно.
Мне нужно уйти отсюда. Как можно быстрее прямо под дождь и обжигающий холодом ветер, лишь бы прийти в себя и стряхнуть этот ядовитый дурман. Но вместо этого я стою на месте и зачем-то вспоминаю название препарата для профилактики простуды.
- Арбидол. Кажется, он. Ну, или спросишь лучше в аптеке.
- Хорошо, - отзывается Антон и его дыхание уже врезается в меня до смерти знакомой какофонией сигаретного дыма, - у нас дома что-то есть, Арс. Не волнуйся.
Демоны почти скулят внутри. Их когти врезаются в грудную клетку и скоблят по ребрам с мерзким скрежетом, когда Шастун наклоняется вперед.
Сердцу в их лапах ни за что не уцелеть.