Шрамы на память [ЗАКОНЧЕН]

Нет ничего, только свет от бегущего поезда

- Точно не забрать тебя? – Леша наклоняется, выглядывает из машины, хитро прищуриваясь, пока я бегло приглаживаю слегка растрепавшиеся волосы, наклонившись к продолговатому боковому зеркалу.

- Точно. Домой доберусь на такси, не волнуйся.

      Гребаный ветер сделал-таки свое дело, и теперь на голове возвышается торжественно-пышное гнездо. После переезда я еще ни разу не стригся, волосы уже порядочно отросли, и теперь заставить их выглядеть более-менее прилично становилось сложнее день ото дня. Щербаков только посмеивался надо мной со своим коротким «ежиком», пока я ежедневно мучился с непослушными прядями. Надо сказать, в моей жизни было достаточно экспериментов с волосами, пока я не пришел к своей идеальной длине. Был даже пресловутый «горшок», где-то на первом курсе. Какая именно жидкость тогда долбанула мне в голову и заставила сотворить с волосами ту «прическу», я не помню. Зато очень хорошо помню, как долго молился и ждал, когда волосы отрастут. Потом стригся и достаточно коротко, но со слишком короткими волосами я и в двадцать почему-то выглядел на все сорок, как мне казалось. Поэтому спустя несколько неудач было решено немного отрастить волосы, до приличной для мужчины длины, спустить аккуратную челку и поклясться больше никогда не экспериментировать с волосами и не ходить к непроверенным мастерам.


- Отлично выглядишь.

Лешка тепло улыбается и поворачивает в замке ключ зажигания. В последний момент замечаю едва не забытый телефон на панели.

- Без него придется остаться тут на ночь, - забираю мобильник и вскользь касаюсь руки Щербакова, - спасибо.

Когда машина неторопливо выезжает из узкого проулка, я отправляюсь к входу. Какой-то совершенно неприметный не то бар, не то кафе, каких в Москве, должно быть многие миллиарды. Большая вывеска, горящая приятным сиреневым цветом, пара лавочек, красивые ограждения и довольно высокие ступени на крыльце. Мысленно помечаю себе эту потенциальную опасность. Главное – не забыть о ней на выходе.

Внутри очень многолюдно и шумно. Повсюду мелькают силуэты, гремит музыка, снуют невидимки-официанты, ловко баюкая в руках широкополые подносы. В воздухе витает смесь множества видов парфюма, кальянов и еще чего-то приторно-сладкого. У гардероба собралась настоящая толпа, и я, быстро раздевшись и перекинув пальто через руку, решаю здесь не задерживаться. Спешно проталкиваюсь вперед, оглядываюсь, и через секунду оказываюсь буквально смят в кольце рук.






      - Он поцеловал меня.

Матвиенко осекается на полуслове, замирает с открытым ртом и смешно округляет глаза, что совсем не вяжется с его брутальной бородатой внешностью.

- …чего?..

Я молчу, прекрасно понимая, что он слышал. Слова вырываются внезапно, словно без моего на то дозволения. Будто все время, пока мы сидим в этом баре, они только и ждали этого шанса, чтобы поскорее вырваться наружу. Вырываются – и растворяются между нами в густых клубах кальянного дыма, тонут в громкой музыке, мгновенно теряясь в приглушенном свете.

Сережа озадаченно открывает, потом закрывает рот, трет ладонью густую черную бороду, в которой уже все яснее проблескивают серебристые нити первой седины. Смотрит на меня со смесью удивления и отчаяния, словно я только что признался в каком-то жутком преступлении, не иначе. В каком-то смысле это, наверное, так и есть.

- Серьезно?..

      Легче не становится. Наоборот, мне почти хочется втянуть голову в плечи, будто преступнику, пойманному с поличным. Уже не отвертеться, не списать на неудачную шутку. Да и выражение моего лица явно не располагает сейчас к шуткам. Мы уже почти полтора часа без умолку говорим и говорим обо всем, что случилось с каждым за время нашей такой долгой разлуки. Сначала Матвиенко взахлеб рассказывал мне о недавнем проекте, в котором он участвовал и об очередном выигранном им зарубежном конкурсе, за который он получил просто-таки баснословный гонорар. Потом пришла его очередь хохотать, слушая историю моего устройства в детский сад и работы там. По лицу Сережи видно, что он ожидал чего угодно, но «я – воспитатель» никак не вписывался в его устоявшееся мировоззрение. Потом мы немного говорим про Позова, про чету Журавлевых, про их недавнее пополнение, про Лешу и наш переезд. И, наконец, доходим до Шастуна. Таить что-то от Сережи не вижу никакого смысла, поэтому как на духу выкладываю ему всю исподнюю, почти задыхаясь от спешки и переполняющих меня разнообразных эмоций, начиная от стыда и заканчивая неподдельным волнением. Сережа, хоть и удивлен, но слушает меня внимательно и участливо, не перебивает, но с каждым моим словом становится все мрачнее и мрачнее. Однако когда я касаюсь вчерашнего инцидента в подъезде, непроницаемая маска мигом слетает с лица Матвиенко, заставляя его уставиться на меня откровенно охреневшим взглядом.

- Арсений, блять…

Можно брать девизом и гордо распечатывать на персональный баннер. Потому что последний месяц моей жизни проходит именно с таким настроем.

- Он или ты?

- Что?..

На этот раз многозначительно молчит уже Сережа. Пытливо смотрит из-под густых сведенных бровей и точно ни за что не даст соскочить.

- Он тебя поцеловал? Или, может, ты?

- А это имеет значение?

- А ты считаешь, что нет?

На самом деле, все, что сейчас имеет значение – это то, как к произошедшему относиться. Какая разница кто к кому потянулся первым, если итог все равно один?

- Нет. Сейчас это уже не важно.

- Тебе виднее.

В это время к нашему столу подходит смуглый паренек-официант и с дежурной улыбкой интересуется, не нужно ли нам что-то еще. Окинув меня обреченным взглядом, Матвиенко заказывает еще одну бутылку и что-то из закуски, просит сменить кальян и снова возвращается ко мне. Раскидывается в кресле, которые тут на удивление удобные и мягкие, закидывает ногу на ногу и молчит какое-то время.

- Тебе самому-то это надо?

- Сереж, я…

- Нет, Арс. Погоди. Давай, все по полкам разложим: он тогда бросил тебя. Растоптал вообще все, что ты ему дал, и просто ушел. Молча, без объяснений. От тебя тогда только тень осталась, да и та просвечивала. И только благодаря Лешке, тому самому, который ждет тебя дома сейчас, ты и выбрался. А теперь, когда все только-только устаканилось, ты вдруг совершенно случайно снова встречаешь Шастуна, и еще блять, сосешься с ним?!

- Я бы не назвал это…

- Да похуй!.. Похуй, как бы ты это назвал! Ты вообще в своем уме? Зачем опять с ним видишься?

- Я не могу не видеться. Я ведь работаю в саду, куда ходит его дочь.

- Классная отговорка, Арс. Ее ты говоришь себе, когда домой идешь?

Первый удар. И он прилетает безошибочно, прямиком под сердце. С глухим ударом бьется о грудную клетку, от чего дыхание на мгновение сбивается. Серега не нежничает, не осторожничает, не подбирает слова и не боится задеть. Он бьет выверено, четко и на удивление безжалостно сейчас. То, что мне и нужно, в общем-то.

- Это было один раз.

- Неужели? Говоришь так, будто жалеешь об этом.

- Хватит издеваться, Сереж.

- Да кто издевается-то? По-моему, только ты над Лешкой. Ну, еще и Шастун над тобой периодически. Он-то в этом вообще уже виртуоз.

- Лучше скажи, что мне делать.

- Серьезно? Познакомьтесь, это Арсений, ему под сорок, и он непроходимый идиот.

Я говорил что-то про советы? Не забыть вычеркнуть из этого списка Матвиенко.

- Зачем вообще, Арс? Нахуя тебе вся эта котовасия сейчас? Что-то с Лешей не ладится? Или что?

- Да причем тут вообще Лешка? Его это никак не касается.

- Уверен?

От слов Сережи веет подозрительностью. Он, словно заправская ищейка, мастерски будто принюхивается к моему голосу и выхватывает каждую реплику, которая хоть чуть-чуть выдает неуверенность.

- Ты и правда считаешь, что это может быть моим методом отвлечения? По-твоему, я настолько моральный урод?

- Ну, я не знаю. Вернее, думал, что знаю тебя. Однако после таких откровений, я уже не уверен, если честно.

За честность-то как раз и спасибо.

- Как и я.

- Как это вообще произошло? И скажи откровенно: ты устроился в этот ебучий садик, узнав, что туда Шастун водит свое чадо?

Блять, да что ж всех так цепляет именно этот момент! Что Лешку, что Матвиенко. Неужели со стороны это выглядит именно так?

- Нет, конечно. Откуда бы я мог узнать об этом? Я устроился туда, потому что тупо больше некуда было на тот момент. И уже только потом увидел Антона. Знай бы я об этом заранее, то не сунулся бы туда.


Сережа недоверчиво хмыкает в погустевшие со временем усы и качает головой.

- Ну да. И где вы успели пососаться?! Прямо во дворе детсада? Или во время тихого часа?

Рассказывать ему о моих почти ежедневных провожаниях Антона и Веры до дома почему-то вдруг становится стыдно.

- Нет, естественно. Так получилось, что начался дождь. Мы уже отошли от сада, и пришлось спрятаться в подъезде, и…

- Блять! – сквозь смех резко фыркает Матвиенко, звонко стукнув кулаком по столу, отчего посуда на нем едва ощутимо начинает дрожать, - в подъезде?! Ты серьезно что ли, Арс?! Тебе, сука, сколько лет? Пятнадцать? А чего не за углом у школы после уроков?

Ответить на это, в общем-то, уместное замечание, мне вдруг до обидного нечего. Остается только выдержать напор, вдохнуть поглубже и продолжить опускаться на все новые и новые глубины морали и совести в присутствии Матвиенко.

- Ну, и как? Потрясные ощущения? Понравилось? А вы хоть потом не…?

Он делает это мастерски, нужно это признать. Вот кто настоящий виртуоз по издевательствам.

- Нет, блин. Ты о чем говоришь вообще? Я потом вылетел оттуда, как ошпаренный. Да это и не поцелуй был, по сути. Просто…

- Арс, избавь от подробностей, по-братски! – кривится Сережа и машет руками, - знать, чем именно вы там занимались, мне совершенно не хочется.

Он показательно морщится, берет мою рюмку, ставит рядом со своей и одним выверенным движением наполняет сразу обе, словно умелый бармен, не пролив ни капли мимо.

- Тайм-аут, друг. Это, сам понимаешь, нужно переварить. Но ты, конечно, просто пиздец!

За этот импровизированный тост мы и пьем, резко опрокидывая в себя содержимое. Водка обжигает горло и спускается по пищеводу пылающим потоком, одновременно согревая и даже взбадривая. Есть уже не хочется, но усилием воли заставляю себя проглотить несколько кусочков отменного мяса. Музыка вокруг становится все громче, а танцпол постепенно заполняется размытыми в туманном свете прожекторов силуэтами. Сережа, в отличие от меня полностью игнорируя закуску, какое-то время заинтересованно смотрит куда-то мне за спину, а потом провожает взглядом двух слишком откровенно одетых девушек, одна из которых весьма мило улыбается ему.

- Неплохо, - он хитро подмигивает мне, - я бы не против познакомиться и поближе.

Он оборачивается, еще пару секунд сверлит взглядом танцующих девиц, а потом снова поворачивается ко мне.

- Ну, давай, выкладывай, что еще ты успел тут накуролесить.

- Нет уж, хватит. Мы и так слишком много времени посвятили этой теме.

- Нихуя! Мне же интересно. У тебя тут как в кино, ебать. Мне только попкорна не хватает!..

Матвиенко постепенно развозит все сильнее. Зря он игнорирует отбивные, конечно.

- Извини, Сереж. Вместо того чтобы просто весело посидеть и напиться, как следует, мы сидим тут и обсуждаем нездоровую херню, которая творится у меня в жизни последнее время.

- Да брось, Арс. Разве не для этого нужны друзья? По-моему, как раз таки для периодов нездоровой херни в жизни.

- Нет, давай сменим тему. Расскажи лучше еще о себе. Про твою работу, мне кажется, можно вообще говорить вечно.

- Да, что у меня? После твоей Санта-Барбары у меня скукота и полнейший штиль.

- Это у тебя-то штиль?! Да многие бы душу продали ради такой жизни, как у тебя! Летаешь по всему миру, зарабатываешь бешеные деньги и при этом умудряешься оставаться холостым!

- Последнее – неизменно! – хохочет Матвиенко и салютует мне очередной рюмкой, - за это и выпьем!

Серый с неприкрытым удовольствием рассказывает мне о любимой работе. Делится подробностями новых заказов, которых, на удивление, становится только больше и больше. Его сфера деятельности уже давно вышла за пределы нашей страны, он активно сотрудничает с зарубежными партнерами, особенно востребован в Европе. С почти детской улыбкой Сережа рассказывает о работе с мировыми моделями, а потом с уже хитрой ухмылкой хихикает, как даже ходил на свидание с одной из них.

- Модель? – всем своим видом изображаю явное недоверие, - ты ей в подмышку-то не дышал?

- Почти в пупок, - парирует Матвиенко, ничуть при этом не смущаясь, - но ты же знаешь, это не главное далеко! Хотя… откуда тебе-то знать о проблемах низких мужиков?

- А у тебя проблемы?

- Да. Одна, - Сережа старательно держит серьезную мину ровно две секунды, - почему-то все охуительные модели, блять, обожают гребаные шпильки! Будто и без них им роста не хватает!..

Едва не давлюсь собственным воздухом, и в следующий момент мы оба не можем разогнуться от приступа пьяного хохота.

- Ну, правда, что за блядская несправедливость, Арс?! Какого хуя ты сидишь передо мной такой весь двухметровый?! От тебя вполне можно отстегнуть пару десятков сантиметров и тогда мы станем справедливо равны!

Сквозь слезы, выступившие на глазах от смеха, я едва могу дотянуться до стола и опрокинуть в себя очередную порцию водки. Сережа не ценит ни коньяков, ни вискарей. Он истинный поклонник обычной русской водки, без каких-либо примесей. Даже странно, что при его профессии, подразумевающей разнообразые фуршеты и прочее, он так и не пристрастился больше ни к чему эдакому.

- Ну, уж нет! Каждому свое! Все мои сантиметры дороги мне!

- От тебя не убыло бы! Зато тебе не пришлось бы наклоняться, чтобы не ебнуться головой об висячие люстры!..

- Это было всего один раз!

- Ну, так! И ко мне бы тоже не наклонялся, как жираф!

Зато пришлось бы тянуться к Антону.

Так.

Стоп машина, блять.

Прибыли, моя остановочка. Гребаная водка добралась-таки до самого сокровенного.

- Чего застыл? – Сережа уже пьяно неуклюже тычет вилкой в своей тарелке, а лицо и щеки покрыл густой бордовый румянец, - не ссы, красавчик! Сегодня резать я тебя не буду.

Отвечаю что-то невразумительное, параллельно активно налегая на отбивную, чтобы хоть чуть-чуть притупить в голове абсолютно непроницаемый пьяный туманище. Потому что если так пойдет и дальше, то скоро я скачусь под стол, обливаясь горючими слезами о своей неблагодарной участи и набирая номер Шастуна.

- Кстати, скажу тебе предельно честно, - Сережа опасно взмахивает вилкой, словно школьной указкой, - вот прям честно, хочешь?

- Хочу, - глаза, будто живущие отдельной жизнью, сами собой следят за траекторией опасно блестящей вилки, которая парит в воздухе в сомнительной близости от моего лица, в руках у пьяного в дупель Сергея.

- Вот я фоткал уже хуеву кучу народа! Ты даже не представляешь, сколько! И баб, и мужиков! Всех! И вот скажу тебе кристальную, сука, правду – ты красивее почти всех, кого я снимал!

Опа, блять.

      Похоже, вечер перестает быть томным.

Видимо уловив мою вытянувшуюся от удивления физиономию, Матвиенко замирает, глубокомысленно икает, активно о чем-то думает, отчего работа всех его шестеренок явно отражается на лице. А в следующий миг он словно вздрагивает и почти кричит.

- Не, не, не!!! – Сережа округляет глаза и очень резво мотает головой, - я не в том смысле! Тьфу, блять! Это тебе просто как этот, как его… Факт! Вот, да! Факт! Ты же блять реально выглядишь как ебучая модель!


Не знаю, как реагировать на этот сплошной поток пьяных комплиментов, кроме кивания невпопад и усиленного фокусирования взгляда на лице Сережи. Картинка расплывается – и это тоже факт, причем неопровержимый. Кондиция скоро будет достигнута.

- Я это к чему?.. – он глубокомысленно задумывается, вероятно, ища в голове оборванную логическую нить своей бравады, - ты сидишь вот, такой охуенный. Высоченный, блять, как гребаная каланча! Ты мог бы любую получить! Или любого! Но тебе, блять, никто не нужен! Какая это, сука, несправедливость! Ты просто сидишь и до сих пор сохнешь по этому малолетнему дрищу!

Водка достигла той стадии, когда спорить становится уже бесполезно и бессмысленно. Да и знатно подкошенный градусом разум даже не собирается отпираться, ни от комплиментов, ни от предъявы относительно Шастуна.

- Я бы в твоей шкуре таких дел наворотил, - мечтательно расплывается в улыбке Матвиенко, - блять, ты просто не знаешь, что теряешь.

- Все я знаю, - губы уже шевелятся с трудом, - хорош уже мне диф…деф.. дифирамбы петь, вот!

- Ну, хуй знает. Просто ты серьезно растрачиваешь себя, блять, Арс! Вместо того чтобы брать от жизни все, ты тупо ходишь по кругу.

Как же метко. Точнее просто не скажешь. Хочется похлопать Матвиенко за ораторские способности, но после первого же хлопка ладони неуклюже промахиваются друг по другу, и я едва не сшибаю со стола стакан.

По кругу. Так и есть. И я опять в ебучем начале, когда гадания про себя, терзания по поводу морали, прочей хуетени и смазанные поцелуи, после которых едва могу волочь собственные ноги.

Уже, сука, проходили. Но, похоже, я плохо усвоил материал.

Все уже было. И поцелуи украдкой, и взгляды эти ебаные, от которых что-то горит внутри. Ведь, правда, до смешного же все похоже. Тогда в детском доме. Теперь, блять в детском саду.

Забавная ирония.

Сережа продолжает что-то бубнить про вселенскую несправедливость, пока я все вольготнее расплываюсь в кресле, чувствуя, как неизбежно тяжелеют конечности. В голове все ходуном ходит, раскачивается и бьется о стенки черепа с ужасной силой, от которой едва не закладывает уши. Внутри словно смерч воет, срывает все системы, одну за другой, переплетает провода и вырывает их, осыпая снопами ярких искр. И среди этой дикой сумятицы, словно маяк на дальнем, недосягаемом берегу, вдруг отчетливо оформляется только одно.

Антон поцеловал меня вчера.

Блять

Это был он. Точно не я.

Будучи сейчас оправдательно пьяным, мне так и хочется спросить его «нахуя»? Кому это нужно? Стоит ли игра свеч? Для чего это вообще? Мы просто стояли и говорили о лекарствах, а в следующий момент он наклоняется и касается губами.

Тело предательски съеживается от этого воспоминания. Словно мимолетной судорогой по мышцам проходится ток, а перед глазами опять ебаный подъезд, серые стены, шум ливня за дверью и

Улыбка

Он улыбался.

А я в очередной раз облажался по полной программе.

- Пиздец.

Я не сразу соображаю, к чему это относится, но когда натыкаюсь на потухший взгляд Сережи, сразу понимаю – ко мне.

- Виснешь ты, Арс, конечно нехуево. Все хуже, чем я думал.

Гораздо, Сереж. В долбанные миллионы раз.

- Я запутался, Серег. Просто, блять как…

- Нихуя, - вдруг резко обрывает Матвиенко, глядя мне прямо в глаза, - нихуя, Арс. Вообще нет никакой путаницы. Спорим, ты даже сейчас знаешь, где выход?

Кто бы еще смог так сказать мне об этом, как не Матвиенко? Он прав. Если друзья, то только такие. Сразу прямо и в лицо. Выдернут за шкирку тогда, когда сам ты уже даже не барахтаешься.

- Нихера сложного нет. Хочешь разрубить все одним махом? Вот прямо сейчас. Хочешь?

- Хочу, - крайне заинтригованный я соглашаюсь, скорее из любопытства, чем от реального желания.

Матвиенко увлеченно кивает, начинает активно копошиться в карманах широченных штанов, выволакивает оттуда громадный плоский телефон, стоящий, вероятно, как пара моих месячных зарплат. Сводит брови, чешет нос и параллельно что-то набирает пальцами на экране. А через пару мгновение поворачивает телефон ко мне.

«Покупка электронных билетов онлайн».

Черти внутри заходятся пронзительным воем и диким хохотом. И я начинаю чуточку понимать их.

- Видишь? Нихуя сложного. Оформляем?

Это и правда кажется выходом. Причем именно тем, о котором и разглагольствовал Серый – быстрым и беспроигрышным. Бросить все, обрубить нити и уехать обратно, чтобы забыть, как очередной страшный сон. На секунду эта идея начинает мне нравится, но только на одну секунду.

- Я не могу вот так сорваться.

- Почему? Из-за Лешки? – пытливо косится Матвиенко, не убирая мобильник.

- Конечно. Он ведь работает в престижном медицинском центре. Ему потребуется время, чтобы перевестись и…

И.

Вот тебе и «и», Арс. Вообще захочет ли он уехать? С чего вдруг я решил, что Щербаков бросится исполнять мои капризы? Если для меня Москва сейчас, скорее, изощренная, но красивая пытка, то для Лешки – это гораздо большее. Его работа – неотъемлемая часть его жизни. И проживать ее в столице, естественно, на порядок приятнее и престижнее, чем прозябать в захолустье, трудясь почти задаром в провинциальной больнице.

- Я не могу.

- Выбирать тебе, Арс, - пожимает плечами Матвиенко, в какой-то момент становясь вдруг странно трезвым, - но другого пути лично я не вижу. Глядя на тебя, я могу точно сказать, что если ты останешься здесь – эта хуйня не прекратится.

- Я знаю. И я, честно, Сереж, честно не знаю, что делать. Месяц назад все было так заебись! Все было так четко, так просто и понятно. А сейчас вокруг такая непроглядная хуетень, что боюсь, мне не выбраться. Он как наркотик. Я не могу не думать, не могу не вспоминать. Сколько бы я не обрывал себя, но как только вижу его – мозги будто выключают. Я хожу за ними домой, провожаю их, мы говорим, вспоминаем, смеемся, молчим. И потом, когда я стою перед Лешкой, в голове маячит только один вопрос – зачем, блять? Зачем это все? Нахуй я говорил с ним? Нахуй шел? А на следующий день все по кругу. Правильно ты сказал – ебаный круг. И ведь мне далеко уже не семнадцать. Я в жизни бы не подумал, что могу вот так… так болезненно зависеть от человека.

С последними словами иссякает и запал. Фитиль гаснет – и внутри тут же сгущается мга, из которой едва слышно откуда-то скребется сердце и шумит кровь. Выговориться было необходимо, но светлее от этого не становится. Я просто сказал все вслух. Все озвучил, что так давно копилось.

- Он чуть не убил тебя своим уходом прошлый раз, Арс, - непривычно тихо говорит Матвиенко, и мне приходится чуть наклониться вперед, чтобы расслышать его, - и теперь, когда у тебя все только-только начало налаживаться он опять возник перед тобой. Но выбор-то за тебя никто не сделает. Шагать к нему навстречу или нет. Пока еще есть возможность – беги, блять, Арс. Бросай все нахуй и уезжай. Пока он тебя окончательно не добил.

На секунду становится так здорово – винить во всем одного Шастуна. И почему бы ему не быть главным антагонистом и злодеем? Почему бы не свалить все на него?

Но только он не волок меня на цепи каждый вечер. Не упрашивал, не просил. Иногда даже практически не разговаривал, полностью погрузившись в какие-то свои мысли, полностью абстрагировавшись от окружающей реальности. Я отчетливо видел эти перемены. Замечал эти странные перепады настроения, но все равно шел с ними, чтобы после бесконечно прокручивать это у себя в голове. Потом – да, презирал себя, стыдился, корил. Прятал глаза перед Лешкой, а на следующий день опять уходил с Антоном и Верой.




Мы расстаемся с Матвиенко далеко за полночь. Из бара Сережа – этот удивительный, абсолютно неутомимый человек – собирается уезжать прямо в аэропорт, ссылаясь на завтрашние съемки и горящий контракт. На улицу мы выходим синхронно пошатываясь, держась друг за друга, смеемся над попытками официантов нам помочь, и естественно, спотыкаемся на пороге.

- И как ты завтра вообще сможешь говорить, блять?! Не то, что работать! – у меня самого уже полностью достигнута последняя стадия, когда я с трудом держусь на ногах, и точно знаю, что завтрашнее утро отдает тотальным пиздецом, головной болью, дичайшим сушняком и остальными обязательными прелестями похмелья.

- Уй! Херня это! Бывало и хуже, поверь! – Сережа взмахивает рукой, отчего нас внезапно ведет в сторону и только в последний миг я успеваю ухватиться за дверную ручку, чтобы не съехать по тем самым высоченным ступеням, которые я приметил еще на входе.

- Ну, нахуй тут делать эти, блять, как их?.. Препятствия?! – показательно даже пинаю ни в чем не повинную ступеньку, отчего пальцы на ноге тут же вспыхивают болью, - ай, блять!..

- Идиот! – фыркает Сережа, попутно пытаясь договориться с диспетчером такси о машине, - прошлый раз помнишь, как ебанулся с крыльца?! Вот и не зли его!

Речь, конечно, не именно об этом крыльце. Матвиенко любит вспоминать эту историю, когда я восемь лет назад в октябре умудрился поскользнуться, упасть, да еще и сломать ногу. Правда, тот октябрь был не в пример холоднее. Да и крыльцо в приюте было куда коварнее. И, к тому же, думать я тогда ни о чем не мог.

Как и сейчас

- «На ваш заказ назначена белая Лада Гранта», - противным голосом передразнивает Матвиенко диспетчера, - а чего не Лексус?!

Пока мы ждем обещанную машину, оба успеваем основательно продрогнуть, почти протрезветь и обматерить и диспетчера, и погоду, и откровенно опаздывающего водителя. К моменту прибытия машины, мы вваливаемся в салон окончательно окоченевшие, с покрасневшими носами и шумно шмыгающие в унисон.

- Сорян, мужики! – тут же бросается извиняться таксист, - поворот проехал, пришлось вертаться.

      На мое удивление, Матвиенко не ругается и даже не сыплет колкостями. Он спокойно называет мой адрес, потом договаривается, чтобы заехать в гостиницу за вещами и конченым пунктом объявляет Шереметьево.

      - Проблем – ноль! – на позитиве откликается водитель, - поехали!

      Он включает какую-то довольно приятную музыку, и убавляет печку, потому что в салоне натоплено так душно, что клиентов в кондиции, вроде нас, вполне может и укачать. После холода на улице, в тепле меня тут же начинает неуклонно манить в сон. Мысли окончательно разбредаются по чугунной голове, а веки словно наливаются тяжеленным свинцом.

      - Арс, - Сережа ощутимо толкает меня в бок, вырывая из объятий желанной нирваны, - кроме шуток, ты завязывай с этой хуйней. Реально.

      - С какой?.. – сфокусировать взгляд почему-то совсем не получается, и приходится усиленно растереть глаза руками.

      - С такой, - передразнивает меня Матвиенко, по какой-то магической причине выглядящий сейчас абсолютно трезвехоньким, - правда, ты подумай, хорошенько. Стоит ли Шастун того, чтобы предать Леху. Он отличный парень, без туманного сомнительного прошлого и кучи проблем в настоящем. Тот, кто тебе нужен, на самом деле.

      Будто я этого не осознаю. Разительного отличия между Лешей и Антоном не заметит разве что слепой. Блестящий молодой хирург с прекрасными перспективами и отец-одиночка, без образования, вкалывающий на трех работах, каким-то чудом сумевший выжить в Москве, да еще и с ребенком. И если бы дело было только в этом – ситуация была бы на порядок проще и понятнее. Если бы загвоздка была только в социальном положении, покладистом характере и престижной работе.

      Только ебанному сердцу глубоко наплевать на все эти достоинства, вместе взятые. Или не сердцу. Чему-то там, что еще продолжает шевелиться, далеко внутри, где давным-давно должна быть выжженная пустыня и абсолютная мертвая тишина.

      - Завяжу, Сереж, - мозги растекаются теплым медом в голове, и собрать их уже отчаянно не получается, - завяжу…

      Матвиенко цокает языком, и сквозь шум двигателя и гул в собственной голове я слышу его отчетливое «блять», произнесенное таинственным шепотом.

      - Тебе, конечно, решать. Но, по-моему, Леха твой такого вообще не заслуживает. И ты сам не заслуживаешь. Сейчас у тебя есть реальный шанс на нормальную жизнь. А ты сам можешь запороть его на корню.

      Приходится снова, через силу, разлепить глаза. Фонари мельтешат за окном слишком быстро, и я спешно отворачиваюсь, потому что чувствую, как от этого мелькания к горлу вдруг начинает ощутимо подкатывать.

      - Вот скажи мне, блин, - голос уже хрипит нещадно и ломается от борьбы со сном и тошнотой, - и когда ты, твою мать, успел так охуительно протрезветь, а я вдруг оказался в говно?!

      Сережа громко смеется и хлопает меня по плечу, отчего в голове ставший жидким мозг гулко ударяется о черепную коробку, заставляя меня болезненно сморщиться.

      - Дело практики, мой юный друг! Дело практики!..



      Выходные прошли под эгидой дичайшего похмелья и усердной борьбы с ним всеми доступными методами. Естественно, ни о каких прогулках в субботу не было и речи. Я просто валялся мертвым пластом, пока Месси вьюном вертелся вокруг меня. Проклиная про себя само желание выпить, а также алкоголь любого вида и вдобавок коварного Матвиенко, так бессовестно споившего меня, я, с почти бессовестно жалким выражением полной беспомощности на лице, долго и слезно умолял Лешку выгулять пса. А потом просто бессовестно лежал, глядя в потолок, восстанавливал картину нашей встречи с Сережей и размышлял над тем, как его ночью вообще пустили в самолет. Хотя, зная этого хитрого армяна, ничего удивительного. Он уболтает и уломает кого угодно и на что угодно. Думаю, даже если ему однажды захочется порулить в кабине пилота, он обязательно добазарится, чтобы потом сделать селфи на фоне штурвала и панели управления.

      Воскресенье немного щадит меня. Я даже выбираюсь с Месси на улицу, однако проливной дождь не оставляет этой прогулке никаких шансов. Пока пес увлеченно ищет место для справления нужды, полностью игнорируя холодные капли и пронизывающий ветер, я, сотрясаясь крупной дрожью, лишь беспомощно кутаюсь в Лешкин пуховик, рукава которого мне безнадежно коротки. Сегодня в голове уже светлее и на порядок комфортнее, нежели вчера. И я даже могу нормально вспомнить и проанализировать нашу весьма содержательную беседу с Сережей.


      Уехать

      Эта мысль почему-то засела в мозгах прочнее остальных, оформляясь и крепчая с каждой минутой. Сережа прав – это, действительно, дельная идея. И стопроцентный вариант, когда с закрывшейся дверью вагона поезда разом оборвутся и нити сомнений, так туго опоясавшие меня за последнее время. Все, что нужно сделать – это прямо сейчас купить билет домой, собрать вещи и, не оглядываясь, заказать такси до вокзала. Все предельно просто, как и говорил Матвиенко.

      И сложно одновременно.

      Вчера я намеренно не стал распространяться Сереже про Веру. Он не спрашивал, просто удивленно кивнув на новость о том, что у Антона есть ребенок. А я не стал углубляться, упустив нашу с ней завязавшуюся дружбу и мою усиливающуюся тягу к девочке. Однако сейчас, снова и снова прокручивая в голове ставшую вдруг такой заманчивой идею отъезда, я понимаю, что не могу вот так оставить Веру. Какое-то шестое чувство, интуиция или еще что-то, чему я не могу подобрать определения, все настойчивее повторяет мне, что я нужен ей. Быть может не прямо сейчас, однако в скором времени. Чувство надвигающейся беды не отпускало и тяготило все сильнее. А наш непонятный поцелуй только усугубил его, сделав почти пророческим видением. Антон не в порядке – это так очевидно, что успокаивать себя отговорками вроде усталости или простуды было уже невозможно. Он странно вел себя, откровенно плохо выглядел и с каждым днем становился все мрачнее. И на фоне всего этого Вера казалась одинокой, светлой пылинкой, которая вполне может просто-напросто затеряться в надвигающемся урагане. А я этого допустить никак не могу.

      И, конечно, я не могу поступить так с Лешей.

      Он доверяет мне. Он привязан ко мне, как и я к нему, что бы ни происходило между нами. Наши отношения уже зашли очень далеко, когда можно было бы расстаться, не имея на то слишком веской причины. Теперь, когда мы слишком тесно переплелись друг с другом, бросать его вот так, одномоментно и без оснований, будет попросту нечестно по отношению к нему.






      - Тридцать восемь и три, - градусник в моей руке очень теплый, а серебристая полоска весьма очевидно указывает на тревожные цифры, - тебя нужно срочно отправлять домой.

      Вера смотрит на меня немного испуганно, крепко сжимая в руках плюшевого щенка. Сегодня утром Антон привел ее как обычно, и на тот момент у нее не было никаких признаков болезни или недомогания. Однако уже через час девочка засопливилась, начала откровенно прикашливать, а потом порозовела и стала жаловаться на холод, несмотря на то, что в группе было даже душновато. Едва коснувшись ее, я тут же понял в чем дело. У нее подскочила температура, и озноб мгновенно дал о себе знать. Экстренно вызывав Владу, я попросил ее присмотреть за ребятами, а сам отвел Веру в комнату для сна и поставил градусник, уложив ее на кровать.

      - Горлышко болит, Вер? Или, может быть, больно глотать или пить?

      Она отрицательно мотает головой, тут же громко шмыгая носом. Все еще красная, горячая, с распухшим носиком и покрасневшим глазами она выглядит такой беспомощной, что сердце у меня в груди почти ощутимо сжимается от боли и жалости к ней.

      - Полежи пока здесь, а я позвоню папе, хорошо? – снимаю с нее тапочки и поднимаю ноги на постель, - принести тебе попить?

      - Нет, - тихо отвечает Вера, - а я скоро пойду домой?

      - Думаю да, малышка, - параллельно ищу в контактах номер Антона, который занес еще в самом начале работы здесь, как и номера других родителей, - у тебя высокая температура. Тебе нужно вылечиться и как следует отдохнуть дома. А потом вернешься сюда, хорошо?

      - Хорошо, - она соглашается как-то безрадостно и добавляет, - только дома скучно. Папы долго нет, и я все время буду смотреть телевизор.

      - Папа будет рядом, - в трубке, наконец, раздаются ровные гудки, - он же будет тебя лечить.

      Девочка смотрит на меня секунду – а потом отрицательно мотает головой.

      - Он уйдет на работу. Он всегда уходит, когда я болею. Говорит, что надо работать. Меня лечит тетя Таня. Она приходит и дает мне пить горькие таблетки, которые противно пахнут.

      Речь о соседке, про которую мне говорил Антон, и которая несколько раз забирала Веру из сада. Сердце ноет все сильнее при мысли о том, что больная пятилетняя девочка будет сидеть дома совсем одна, вместо того, чтобы быть окруженной заботой и вниманием. В то же время я отчетливо понимаю, что у Антона просто-напросто нет другого выхода. Вряд ли ему позволят рассиживаться на больничных.

      Шастун отвечает мне тогда, когда я уже почти готов положить трубку.

      - Да, - резко бросает он, тяжело дыша, будто очень спеша куда-то.

      - Антон, это я. Приезжай, Вера заболела. У нее поднялась температура, её нужно отвезти домой, или заведующая вызовет скорую.

      - Блять!.. – с досадой выдыхает в ответ Шастун, - ладно, я понял. Скоро буду.

      Он приходит почти через полтора часа. К тому времени я едва могу сдерживать натиск взволнованной Влады, которая настаивает на том, чтобы сообщить обо всем Марине Гавриловне. Вваливается в группу комком помятых вещей, насквозь промокших и пропахших табаком, в той же серой кепке, надвинутой сейчас на самые глаза. Раздраженный до крайности, бесконечно уставший и злой. Вера растерянно кусает губки и смотрит на отца почти что виновато, пока он, шмыгая носом и хрипло прикашливая, вероятно, от быстрой ходьбы по холоду, молча помогает ей переодеться. Никакого сочувствия, никаких вопросов относительно ее самочувствия. Просто бездушные механические действия робота, на которого смотрит его пятилетняя дочь.

      - Температура замедлилась, остановилась на тридцати восьми и шести. Но это пока. Ей нужно дать жаропонижающее и, наверное, если к вечеру она не спадет, стоит вызвать скорую. Вера начала кашлять, а с таким жаром как бы это все не обернулось пневмонией.

      Я словно говорю это в стену. Никакой реакции, никакого ответа или даже кивка. Шастун заканчивает одевать Веру, которая по-прежнему сидит молча, словно мышонок, и не сводит с отца взволнованного взгляда. Антон выпрямляется, стреляет в меня непроницаемым взглядом из-под козырька кепки и безэмоционально подхватывает Верин розовый рюкзачок с вещами.


      А меня едва не скручивает от болезненного противоречия. И это он целовал меня пару дней назад?! Он улыбался и со смехом вспоминал наш пикник? Будто передо мной два совершенно разных человека. И ни того, ни другого я понять отчаянно не могу.

      - Я вызвал вам такси, Антон, - говорю это уже почти ему в спину, - на улице холодно и Вере не стоит…

      - Нахер? – бросает он через плечо, остановившись почти в дверях раздевалки, - я похож на того, кто катается на такси?

      - Не похож, - в это время Вера уходит из раздевалки, и я слышу в коридоре ласковый голос Влады, которая прощается с ней, просит скорее выздоравливать и возвращаться, - не похож. Но и мерзнуть Вере сейчас нельзя. Я оплачу поездку и…

      - Отмени заказ, Арс, - Шастун разворачивается ко мне так резко, что мы едва не сталкиваемся, - нехуй тут деньгами сорить. Мы и сами доберемся.

      - Пешком? В такую погоду? Ты точно добьешься осложнений!

      - Мы сами разберемся, Арс, - с нажимом повторяет Антон, глядя на меня сверху вниз абсолютно прозрачными глазами, в которых сейчас не отражается совершенно ничего, - подачек не надо.

      Терпение лопает быстрее, чем я того ожидал. Мне хватает секунды, чтобы бросить взгляд через плечо Шастуна, убедившись, что сейчас мы в раздевалке одни, а потом резко схватить его за отворот куртки и толкнуть вглубь комнаты. От неожиданности Антон не сопротивляется и делает назад пару шагов, а я снова благодарю наследственность и свой рост, позволяющий мне совершить такой маневр. Пара сантиметров вниз – и моя попытка смотрелась бы комично.

      - Подачек, значит, не надо?! Охуеть!.. Какие, блять, подачки?! У твоего ребенка жар! Она серьезно больна, ей срочно нужно в постель, в тепло. А не пиздовать целый час под дождем и ветром из-за того, что ее отец слишком упрямый идиот!.. Садись в машину и думай лучше о том, чем ты будешь лечить ее!..

      Я говорю это тихо, но твердо, прямо в вытянувшееся лицо Антона, одновременно улавливая знакомый запах сигарет, туалетной воды и, кажется, бензина. Он упоминал, что подрабатывает грузчиком.

      - Отъебись, Арс! – Антон отмирает очень быстро, тут же натягивая непроницаемую прежнюю маску на бледное лицо, - это не первая болезнь Верки, уже поверь, блять! И мы как-то справлялись и без тебя.

      - Не сомневаюсь, - я почти выплевываю слова в ответ, потому что в горле уже клокочет злоба за себя и Веру, - однако сейчас я здесь. Я – ее воспитатель и несу за девочку ответственность. Поэтому будь добр: сядь в машину и позволь…

      - Арс, - уже тверже перебивает меня Антон, нависая сверху словно ледяная глыба недовольства и непонятного раздражения, - я и без тебя разберусь.

      А я уже успел забыть об этой его черте. Об этом непроходимом, почти феноменальном упрямстве. И с радостью сейчас закрыл бы глаза, если бы речь не шла о здоровье Веры. Поэтому делаю вдох поглубже, и повторяю уже тише и спокойнее.

      - Антон, я же помочь хочу. И всего лишь прошу тебя не упрямиться и сесть в гребаную машину. Это не подачка. Это помощь, которая вам сейчас необходима, - все еще близко, лицом к лицу, однако в следующую секунду Шастун отталкивает меня от себя.

      - Нехуй меня тут жизни учить и Верку воспитывать! Я сам без тебя знаю, как лучше! Мы уже давно не в ебучем приюте!

      Нож проходится по нам с одинаковой силой. Мы оба осекаемся от этой фразы, словно трезвея, приходя в себя, а в следующую секунду Антон уже идет к дверям, со злостью поправляя куртку и сильнее натягивая кепку на глаза.

      - Я никогда этим и не занимался, - с трудом могу вытолкнуть слова из груди, - а если бы знал, что мои советы могли бы хоть чуть-чуть образумить тебя, то запер бы в своем кабинете еще в самый первый день.

Шастун выходит из раздевалки, а меня почти подташнивает от горького привкуса разочарования и какого-то другого чувства, мерзкого, подозрительно похожего на обиду.

Весь день я провел как пресловутых иголках. Беспокойство за Веру не притуплялось и достигло апогея к обеденному сну, когда я остался один на один с собой, в полной тишине. Чтобы хоть как-то отвлечься, я решил разобраться с документами, подшить справки, заполнить журнал – в общем, всеми теми нудными делами, которые обычно плавно отодвигаются на вторые и третьи планы. Однако сегодня отвлечься отчаянно не выходило. Вместо того, чтобы сосредоточиться на работе, я раз за разом давил в себе желание набрать Антону. Уже безо всякого подтекста, без двусмысленности, а просто чтобы справиться о самочувствии Веры. Я все-таки сделал это по дороге домой, однако наткнулся на глухие длинные гудки. Проклиная Шастуна и его идиотическое упрямство, я вернулся домой в сквернейшем расположении духа. Что, естественно, не осталось не замеченным. Леша сразу отсек мое раздражение, однако, надо отдать ему должное, не набросился с расспросами, а выждал до ужина, когда эмоции притупились и поутихли. Он поинтересовался ненавязчиво, с настоящей хирургической осторожностью, однако как только услышал имя Антона, его благостный настрой тут же снесло, словно легкое облако перед надвигающейся бурей.

- Арс, в конце концов, он ее отец, блин. И, естественно, знает куда лучше тебя, чем лечить ребенка.

- Ага. Как и тащить ее под дождем домой пешком с температурой в тридцать восемь градусов. Это же тоже лучше для нее.

- Ты же не мог их силком в машину усадить. Хватит загоняться по ерунде.

- Это не ерунда. Такой жар, дело точно серьезное и…

- Вот скажи-ка мне, - резко и твердо перебивает меня Леша, повышая тон и наклоняясь ко мне через стол, - ты так за каждого ребенка заболевшего переживать будешь? Ты – гребаный воспитатель в детском саду, Арс. А дети всегда болеют. И если каждый раз ты будешь так себя изводить, то долго ты на этой работе точно не протянешь.

      Он сверлит меня горящим взглядом, однако сохраняет внешнее спокойствие. Хотя речь снова и зашла о Шастуне, пусть и не напрямую. Леша начинает злиться, но изо всех сил старается не показывать этого. В сотый раз мне становится стыдно перед ним. Он словно одинокий воин в том самом поле. В одиночку бьется изо всех сил, сражается за нас, пытается не ревновать, и сохранить хотя бы то, что у нас еще есть. Даже сейчас, вместо того, чтобы ругаться, он лишь шумно тянет воздух и упрямо поджимает губы.

      И в этот момент я отчетливо вижу, какой же я все-таки ублюдок.

      - Леш, извини, - ноги сами поднимают меня из-за стола, и в следующий миг я нежно обвиваю руками его шею, - прости. Я не знаю, что на меня нашло. Ты прав, мне нужно успокоиться и научиться на это реагировать как-то попроще. Просто это…

Кондиционеры для волос со скидкой 50%!
РЕКЛАМА


      Он обнимает меня в ответ, склоняет голову, но тут же обжигает, добавляя совсем тихо:

      - Просто она дочь Антона, Арс. В этом вся загвоздка.

      Вместо ответа, я лишь сильнее смыкаю руки, прижимаясь к нему всем телом. Утыкаюсь носом в теплую кожу на шее, с наслаждением вдыхая мятный аромат геля для душа, который он принял десять минут назад перед ужином. Мы молчим, но как только Леша проводит ладонью по моей руке, стена, наконец, рушится. Он поворачивается, касается кончиком носа щеки, моих губ, носа и целует, плавно и почти невесомо. Невысказанное «прости» рвется между нами, тлеет на почти невидимых нитях, которые истончаются и истончаются с каждой секундой, но все же не рвутся.

      Он не заслуживает всего этого. Ни за что на свете. Он рядом сейчас, так близко, так доверчиво и тепло. За ним не нужно бежать под дождем, не нужно разгадывать его, словно бесконечный ребус. Не нужно подбирать слова и ключи, не нужно прятать глаза. С ним не было ничего, что было бы неприятно вспоминать. Он снова и снова проглатывает все, хотя и прекрасно понимает, в чем суть. Снова верит, снова целует в ответ и обнимает. В голове истерично мечется навязчивое желание предложить ему уехать вместе. Бросить гребаную Москву, которая умудрилась столкнуть меня с грязным прошлым, которое я так отчаянно и сильно хотел забыть и не вспоминать. Которая разбередила затянувшиеся раны, резанула по только что зажившему рубцу так сильно, что одним ударом вновь пустила кровь. Заставила ненавидеть себя, сомневаться, снова врать и метаться в болезненном желании разорваться надвое.

      Просто уехать.

      Вместе.

      Это, и правда, просто.

      - Леш, погоди, - я немного отстраняюсь в тот самый момент, когда он спускается губами к моей шее, заставляя тело покрыться мелкой гусиной кожей, - подожди.

      - Почему? – он почти мурлычет, зарывается пальцами в мои волосы и кончиком языка касается тонкой кожи прямо между ключицами.

      - Я хотел спросить тебя, может мы…

      Очень просто

      Оборвать

      И начать заново

      Он точно согласится. Конечно, согласится. Все разрешится прямо сейчас.

      Но слова так и застревают на полпути, когда меня бесцеремонно обрывает оглушительная мелодия вызова на моем телефоне. Он лежит на столе, прямо посередине. И нам обоим отчетливо видно имя звонящего.

      «Антон»

      Лешка замирает под моими руками. На часах – девять вечера, и время для обычных звонков родителей воспитателям своих детей давно прошло.

      - Возьмешь? – от его голоса веет морозом, и нет уже ни капли той нежности и безграничной теплоты, что сквозила в нем всего секунду назад.

      Судьба снова смеется надо мной. Точнее даже – мерзко хохочет прямо сейчас. Под ребрами саднит, почти физически, и от этого неприятного ощущения хочется встать и распрямится. Мелькает мысль – игнорировать. Но беспокойство за Веру тут же перевешивает. Кто знает, чем обернулось ее состояние. Поэтому бросив на Лешу виноватый взгляд, я все же отвечаю на вызов.

      - Да, Антон.

      - Арс!!! Блять! Арс, помоги мне! Сука…! Я ничего сделать не смог! Я… Блять!

      Хватает доли мгновения, чтобы пол подо мной опасно зашатался. Тело моментально сковывает мерзкий липкий страх, словно ледяными щупальцами, лишая возможности шевельнутся и сделать вдох.

      - Антон?! Антон, не кричи! Что произошло?!

      Лешка смотрит на меня неподдельно взволнованно, пока я пытаюсь вычленить из сплошного потока мата, криков и, кажется, всхлипов хоть что-то вразумительное. Когда я отключаюсь, сердце в безумном приступе колотится где-то в висках, а пальцы ощутимо дрожат, едва позволяя не выронить телефон. И не запустить его в стену.

      - Что он сказал? Что случилось? – Щербаков поднимается и приобнимает меня за плечи, - Арс? С Верой что-то?

      Его слова доходят до меня с трудом, словно долетают откуда-то издалека. Я все еще пытаюсь переварить услышанное, одновременно соображая, на чем быстрее добраться до Шастуна.

      - Арс?..

      - Он сказал, что Веру забрали.