Максу предложили сопроводить Юру до больницы, но он отказался – спросил только, куда именно везут, хотя и сам прекрасно знал, что в ЦГБ. Куда ещё-то – а больше некуда. «Скорая» отъехала от подъезда, Макс проводил её задумчивым взглядом, дрожащей рукой поднося к губам очередную папиросу. Он судорожно впился в её примятый кончик, втянул душный горький дым, а когда отнял папиросу ото рта и выдохнул, губы расслабленно разнялись с лёгким причмокиванием.
Бросив докуренную папиросу под ноги, Макс зашёл в подъезд и поднялся к себе.
Живот сводило т голода. «Ещё бы – не есть целый день», – подумал Макс. В животе пусто урчало, но несмотря на это есть по-прежнему не хотелось. Если Макс, решивший заморить себя голодом, съест хотя бы крошку, то ему станет ещё мерзче от самого себя, такого безвольного.
Как маленький ребёнок, он рассматривал свои руки, контуры которых размывались белым шумом полусумрака, полнившего квартиру. Были только полусумрак и он, а ещё – бледный квадрат окна, пасмурность, замкнутая в котором, источала рассеянный белёсый свет. Небо, вырезанное окном, постепенно мрачнело, темнело. Закат подсветил пыльную тучу, лучи заходящего солнца легли на неё, как золотое напыление. Там, где не светилась, туча была аметистово-лиловой.
Макс лежал на диване, рассматривал свои вытянутые вверх руки, в которых похрустывали суставы, а у него во рту дымилась папироса. Сизый дым, сизый сумрак сгущался, размывал очертания рук, менее резкими становились тени жил, выпуклые костяшки. Руки как будто постепенно стирались. Он – исчезал; растворялся.
Кривая усмешка оттого, что смеяться не над чем: он – щепотка соли в бульоне вселенной.
Вот он существует, вот он живёт, что-то делает – и всё такое мизерное, такое никчёмное, и жизнь его никчёмная. Есть он, нет – вселенная и не заметит. Он просто, как из праха в прах, канет в холодном безмятежном пространстве. Это единственный верный выход, когда изменить ничего уже нельзя. Он грязь, и из этого скверного города ему не выбраться – но можно покинуть досадную мясную избушку, скорбную мясистую хатку. Можно навеки залечь в неродящую почву, протравленную натрием, хлором, магнием и цинком, и быть придавленным гранитной глыбой, фундаментом безразличной железобетонной многоэтажки, быть попёртым тысячами ступней, тем самым достигнув состояния полного покоя, абсолютной свободы, если угодно. Что, если в этом и есть смысл жизни – в стремлении к покою и конечном его достижении?
Эскапизм – путь, чтобы убежать от бессмысленной суеты, прошлого, боли, от себя самого. Так уже было, и был шанс. Страх смерти (небытия) уже побеждён, и ничего не держит на дневной поверхности.
Но – Галя!
Макс подскочил на месте, вздохнули потревоженные пружины в диване. Щелчок – и вспыхнул свет, моментально изгнав из квартиры сумерки. Дисплей подсветил его лицо бледными лучами, росчерки теней залегли на впалых щеках под скулами. Макс устало посмотрел в камеру и улыбнулся – кривовато и по-особенному горько. Красный круг – запись: он начал свою исповедь.
При-ве-ет... Хах. О-ох, даже не знаю, с чего и начать. Всё так запутано в последнее время. Я и не знал, что всё так сложится. Я и не знал, что всё так быстро кончится. Самое мерзкое во всём этом блядском цирке – что это я виноват. Я, блять, и подумать не мог, что таким говном окажусь, что жизнь моя будет в таком говне!
Как же всё тупо вышло! Юрчик в последнее время совсем скатился на дно. Он – мой друг, и я больше всего не хотел, чтобы он повторял мои ошибки. Иронично, что в итоге всё случилось из-за меня. Я вовсе не задумывался, когда пиздел о технологии, всё такое. Я прекрасно понимаю, что с ним творилось, потому что испытал всё на собственной шкуре. В моём случае, получается, было даже более лайтово... Нет, хуй там! Я бы, блять, сейчас не сидел тут и не думал, как лучше вдеть эту башку в петлю!
Я не могу жить здесь дальше – а отсюда я никуда не денусь, потому что этот сраный мир огромен. Я здесь никто. Я понял, что кончился, ещё тогда, когда до меня дошло, чтó лежало в той ебаной тумбочке, какой такой «хлам». Да я даже пошёл на помойку специально, проверил, что всё-таки мы там выносили. Наверно, я какой-то проклятый, потому что оказываюсь прав только тогда, когда лучше было бы быть неправым. А знаете, что там было? Лизка! Мёртвая! Х-ха!
Я не знаю, вот вообще не ебу, своей смертью она умерла или нет, но факт есть факт: Юрчик спрятал тело, чтобы дальше получать препараты. Я сразу всё понял. Но я не стал бы его сдавать. Ха! Я понадеялся (блять, какой же пиздец), что он сам одумается – а вот хуй там! У него уже совсем башню сорвало, если ему так похуй стало, что он родную сестру по-человечески похоронить не захотел. Да, конечно, похороны, ритуалы – это всё тупо, но уж в таком мире мы живём. Раньше ж Юра для неё всё делал...
Из-за наркоты он в край оскотинелся. Как, впрочем, и все. Но это я виноват.
Честно – я хотел его убить, как прашивую псину; но не из-за Лизы, а из-за того, что он сделал с... ох, бля. Девочка моя, если ты это увидишь, то знай: ты совсем ни в чём не виновата. Не слушай тех, кто будет говорить, что ты должна была оттуда уйти. Это он так по-скотски с тобой поступил. И я – потому что не пошёл туда с тобой. Я очень люблю тебя, Солнышко. Знай это.
Тётя Даша права: тебе нужен другой человек, я тебя недостоин. У такой хорошей девочки всё должно получиться в этой жизни. Ты обязательно найдёшь хорошую работу, людей, которые никогда с тобой так не обойдутся. Я не знаю вообще, насколько такое, что здесь с тобой произошло, реально забыть, но желаю тебе как можно скорее стать такой же няшей, какой была, когда сюда приехала. Ты была единственным лучиком солнца во всём этом городе, но я не смог тебя уберечь. Я вообще не смог тебе ничего дать. Извини. Я тебя очень люблю.
Ты обязательно найдёшь такого человека, который полюбит тебя так же, как и я, но будет в состоянии дать тебе всё то, что нужно в жизни. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Я был по-настоящему счастлив с тобой – наверное, впервые в жизни. Ты была моим последним шансом, который я так бесславно проебал. Мне так настопиздил этот город, этот дом, этот мир и я сам – кто бы знал! Я дошёл до той грани, за которой уже ничего нет: ни страха, ни боли – только апатия. Несколько лет я задавался вопросом, как выглядит это чувство, и вот – я смотрю в бездну и готов в неё прыгнуть. Это будет самым лучшим решением, это позволит мне вырваться из всего пиздеца.
Эгоистично ли я поступаю? Наверное. Но мир останется избавлен от ещё одного никчёмного, бесполезного человечешки – и бровью не поведёт. Что ему? С него не убудет. Нас восемь миллиардов – подумаешь, одним больше, одним меньше.
Я, как Ольга Гепнарова, объявляю войну этому миру, но приговариваю к смертной казни не невинных людей, а мир внутри себя. Я вдену голову в петлю и уничтожу мир.
Мы с тобой больше никогда не видимся. Прощай.
А перед мёртвыми прощения просить бессмысленно...
Стоп. Секундочку. Вот что я хочу ещё сказать: Юрчик, ты, не прогондонь свой шанс. Не будь ублюдком.
А я... Протестую.