Child of vice

Твой Бог

Смотря на измученную служанку, девушка не могла поверить, что лишь банальная микстура стала этому виной, но Хельга сама предупреждала: Шу и его братья не знают пощады.

Тело гувернантки было все в ссадинах и синяках. Она лежала почти обнаженной, что позволило Мари увидеть «цену» ее предательства. Раны на изувеченном теле страшно кровоточили; было видно, что ей даже вдох давался с невыносимой болью. Но несмотря на это, в глазах девушки отсутствовала злость, она, как и прежде, сочувствовала супруге вампира, ибо участь ее была куда страшнее.

Держа склянку в руках, охотница до дрожи в коленях боялась прикосновений Шу, стоящего за спиной, словно еще немного, и он вонзит ей нож в спину. Холодные капельки пота скатывались по лицу, и, будто в мышеловке, Мари и шагу сделать не могла. Она лишь безмолвно молила Всевышнего, чтобы это все оказалось страшным сном, но нет: все было наяву, и яду девушка напьется сегодня сполна.

Неожиданно, что-то острое коснулось спины, и тихий хриплый голос заставил ее идти вперед. Охотница должна была привязать свою спасительницу к огромной доске для дартса, и явно не для упоительных любований измученным телом, а для утехи вампира в его страшных играх.

— Шу, прошу тебя, не надо этого делать! — девушка пала на колени, слезно моля мужа о пощаде.

Мари понимала, что вряд ли ее просьба будет услышана тираном, но она так хотела поверить, что в этом чудовище еще осталось что-то светлое, что он может понять боль смертных и отпустить свой гнев на чем-то другом, но сам вампир был непреклонен…

— Она могла убить моего ребенка, а ты была зачинщицей в этом… Ты хочешь мне сказать, что ты такая светлая и хорошая? Убивать нерожденных — вот смертный грех, — Шу схватил девушку за руку, фиксируя ее запястья в кандалы, прикрепленные к стене. — Закроешь хоть один глаз, и твоя «спасительница» лишится обоих.

Охотница окинула садиста взглядом, полными ненависти и отчаянья. Чертова ностальгия о былом опять хотела ворваться в из без того потрепанное сознание, но наконец чувство реальности крепко сжало свою жертву в тисках, заставляя ее смотреть на дальнейшее.

Сам Шу без толики эмоций на лице привязал «игрушку» к доске, отходя на десять шагов назад, чувствуя, как жена смотрит на него со слезами, бегущими по щекам, и тихим шепотом молит о пощаде. Он знает, что Мари чувствует себя последней тварью, знает, что гневит себя в этом больше, чем его, знает, что она больше не сможет смотреть в глаза Хельге, но… она сама виновата в этом. Разве не так?