Историю, которую вы сейчас прочтёте, реальна также, как и сами страницы, на которых вы читаете эти строки. Я описал все произошедшее с точностью со слов Л. М., и не упустил ни одну деталь, которая могла бы не иметь веса в этом рассказе, посчитав, что в подобных рассказах любая мелочь — важна.
Я остро ощутил боль, которая мучила женщину, даже не подозревавшая, что это произойдёт с ней. Я сидел и слушал её, временами сомневаясь в её слова, боялся даже в них поверить, потому что это было страшно: я не хотел верить, что такое может произойти в жизни, именно в этой жизни, в которой я видел лишь свет, радость и беззаботность, и никакой жестокости, злости и человеческой муке нет места в ней. Я смотрел в её глаза и не видел в них хоть каплю счастья, а лишь вечно испытываемый страх. Несмотря на то, что прошло достаточно много времени, её раны так свежи, что воспоминания об этом отдаются не столько моральной, сколько физической болью. Она рассказывала об этом, словно перед ней вновь происходили те вещи, о которых говорила с ужасом и осознанием того, что это, слава тебе Господь, теперь в далеком прошлом. Ей пришлось поднять с поверхности её души тяжёлые воспоминания, чтобы поведать мне свою историю. И только за это я ей должен быть благодарен.
Это случилось в августовскую ночь, в прохладную освежающую ночь. Сидя на крыльце их ветхого застарелого дома, она слышала крики отца и умоляющие всхлипывания матери, которыми та безнадёжно пыталась остановить его. Её детские глаза сверкали от сияния луны, к которой она обращала свой лик в минуты беспокойства. Смотря на неё, крики родителей стихали, тревога покидала, а небо тут же теряло для неё мрачность и тусклость. Костяшки её рук всегда были разбиты от того, что в приступы ненависти, которую она не могла выплеснуть на отца, она била стену, на которой оставались следы крови. Отец ругал её за это, называл громко и прилюдно грязнулей, а порой засранкой, на что она, краснея, отпускала голову, чтобы никто не видел её слез. А иногда уходила в сарай, где могла дать волю эмоциям, не получив за это затрещины от отца. Ведь тишины в их доме не было. Но порой ночами можно было хотя бы час-другой насладиться ею, когда отец покидал дом, уходя в местные бары, где он мог высушить пару лишних стаканов. Но с приходом отца тишина уходила, исчезала, покидала их дом, обещая вернуться вновь. Тогда и она, и её измученная несчастием мать, ходили по струнке и выполняли каждый каприз отца, боясь его тяжёлой руки. Так и проходила её жизнь. Беспросветно и тягуче. Лишь добрые и светлые воспоминания, которые она хранила в памяти как последний спасительный круг от тоски и скуки, помогали ей справиться. И сейчас, сидя на мокром деревянном полу их старого потертого дома, она вновь предалась воспоминаниям: например, в её голову ударил день, когда мама купила ей первый в жизни велосипед на деньги, которые не успел пропить отец, а затем — воспоминание о том, как она сама научилась на нем кататься, чуть не сбив почтовый ящик. Тепло окутывало её сердце, на лице появлялась улыбка, но всё это внезапно исчезло, когда, хлопнув дверью, вышел разъярённый отец. Она тут же встала, испугавшись, что под горячую руку попадётся она. Но все обошлось неприличным ругательством от отца. Он сел в свою машину и уехал настолько быстро, что поднялась пыль. В горизонте виднелась машина отца, и она, того не заметив, прокляла его, но позже пожалела об этом, решив, что все вернётся обратно к ней рикошетом. Смотря вдаль на удаляющуюся машину, она вновь погрузилась в свои мысли, но кто-то жалостным и севшим голосом позвал её, и она поняла, что этот измученный голос принадлежит её матери. Злоба и ненависть вспыхнули в ней, когда она увидела, что отец вновь ударил мать, но не показала этих чувств, а лишь пожалела её, которая тем временем старательно вытирала опухшие от слез глаза. На щеке красовался огромный темно-фиолетовый синяк, который был прикрыт волосами, а с ключицы медленно стекала кровь, где находилась неглубокая рана. На сгорбившихся плечах остались синяки от отцовских рук, которыми он, видимо, тряс её настолько сильно, что остались следы. Мать велела ей ложится спать, и она невольно заметила, что строгость осталась в её голосе, и её это немного успокоило. Зайдя в душный дом, она почувствовала в воздухе запах отца. В гостиной царил беспорядок от нечестной драки: перевёрнутая ваза с цветами, небрежно застеленная кровать и капли крови на белоснежной простыне... Видела она это не впервые, потому не вздрогнула от увиденного. Она лишь грустно волочила ноги в свою комнатушку, где духота и тесность не мешали ей, напротив, она привыкла к неудобствам, которые с годами становились для неё все незаметнее и незаметнее. Вскоре она забылась сном, тёплым сладким сном, который убаюкивал её. Ей снилось пшеничное поле, которое освещали яркие и тёплые лучи обжигающего солнца. Она нежилась там, пропуская сквозь пальца рук лучи и наслаждаясь тишиной, которая является так редко. Бабочки летали над её головой, издавая приятный для ушей звук. Мягкое пшеничное поле — место спокойствия. Здесь её мысли были ярче солнца, и она была готова поделиться своим теплом с каждым.
Но никого рядом не было.
Внезапно тревога ворвалась в её душу и заполнило её целиком. Она никого не видела. Никто не смог бы прийти к ней на помощь, выслушать её, прикоснуться. Она вдруг для себя поняла, что сильнее всего боится остаться одна. Тучи сгущались над её головой, мрак окутывал небо, а бабочки исчезали одна за другой. Сердце её билось быстро, пот стекал с её лба, и она вдруг проснулась. Но и наяву кошмары не кончились. Вырвавшись из другого ужаса, она попала в другой. Пронзительные крики матери на секунду оглушили её. Она слышала удары ремнём по тонкой и измученной коже матери, ругательства от отца, которые он выкрикивал пьяным и громким голосом: "Никчемная потаскуха! Отродье похоти и грязи! Глупое существо!". Она поняла, что вернулся отец. В пьяном состоянии он страшен. Она всегда запирала дверь в свою комнату, потому что так приказывала ей мать, когда она находила момент между свирепым ударом отца и секундой, когда отец искал чем её ударить ещё. Теперь отец искал её. Она мигом подскочила и закрыла дверь в том момент, когда жестокая рука отца коснулась дверной ручки. Из его уст сыпались угрозы, которые он мог действительно исполнить и сумасшедше колотил в дверь, как неугомонный ребёнок, несправедливо наказанный родителями. Она огляделась по сторонам и вдруг её взгляд остановился на окнах. Верхняя форточка, через которую проникал прохладный ветерок, был под стать её размерам. Она влезла на шкаф и ловко перебралась через него, несильно упав на некошеную траву. Вокруг было тихо, лишь из её дома доносились страшные крики, которые были для неё одновременно привычны и страшны. Она укрылась за деревом, заткнув уши и сильно зажмурив глаза, и ждала отца, от которого прятаться было бесполезно. Она чувствовала приближение его шагов, его неровное бешеное дыхание, но что-то резко оборвалось и затихло. Холодок прошёлся по её исхудалому телу. Настороженная, она медленно встала и подошла к окну. Встав на цыпочки, она потрясено разглядывала картину, которую одновременно ждала и которую страшилась больше всего в жизни: лежащий в луже багряной крови отец с изуродованным черепом, который являл взору мерзкое кровавое месиво. Мать не обратила на неё ни капли внимания, она лишь уверенно держала в обагрённых кровью руках топор, которым раздробила голову отца. Глаза её сверкали, словно алмазы на свету, а грудь неравномерно дышала. В комнату, освещённую тусклым светом от настольной лампы, проникал тонкий лунный лучик, направляя взгляд на чуть приоткрытую дверь...
