Heartlines.

Часть 4

Джакарта, «Небесные» районы, июнь, четыре года назад.

Под подошвами ничего не хрустит, даже гравий. Его, к слову, здесь и в помине нет – только мягкая дотошная дорожка, пародия на асфальт. Захочешь – не разобьешься, а случайно и подавно нет. Все для блага народа: призывно отражающие свет небоскребы, зеленые насаждения, запах лотоса – хотя откуда лотос в центре города? Спросить у кого – не ответят. Привыкли, наверное.

Томас бежит на всех парах, лавирует между такси и старается не сбить с ног многочисленных прохожих и туристов, на деле же сбивают с ног скорее его: уж больно тощий, маленький и нескладный для своих лет. В такие минуты обычно вспоминаются Минхо и Ньют – крепыши, уверенно стоящие на ногах, выглядящие минимум на пару лет старше своего настоящего возраста, уж их-то не заносит на крутых поворотах от того, что задел прохожего плечом. Томас сжимает зубы и бежит быстрее – в чем в чем, а в упрямстве ему можно было дать двести очков вперед.

Здание ПОРОКа возникает словно из ниоткуда, он так и не привык к тому, что оно практически первое за поворотом, хотя бегает сюда очень много лет. Ходить в школу еще и на каникулах, такое могли провернуть только он и Тереза - единственная, кто еще остался в городе после экзаменов, всегда оставалась. Зубрилка и зануда, а все же лучшая подруга. Да и других вариантов провести каникулы у него не было.

Летом в школе всегда оглушительно тихо. Эта болезненная тишина давит на виски не хуже самого дикого шума, рвет на ошметки барабанные перепонки. Даже когда в ПОРОКе появляются гости – а это бывает часто – тишина никуда не уходит, только иногда из зала раздается звон бокалов и едва различимый разговор. Тереза обычно прячется в кабинете рядом с классной на третьем этаже, там же она собственноручно оборудовала маленький исследовательский центр и библиотеку. Без лишних вопросов, ужимок и приветствий сторож отправляет его туда одним кивком головы. Томас взлетает по лестничным пролетам и останавливается у входа в дверь. Трижды стучит костяшками, затем один раз ладонью – их с Терезой код.

- Входи! – слышится за дверью.

Тереза, словно буддийский монах, восседает на полу посреди кучи свертков, бумаг, книг и по-профессорски поправляет очки на носу: носить их она не стеснялась только при родителях и Томасе.

- И тебе привет. Ну, как дела?

- Мне нужна твоя помощь, Том.

- Тебе всегда нужна моя помощь. Что тебе в этот раз надобно, ненасытное чудовище?

Тереза улыбается и протягивает ему старый потрепанный фолиант - такого Томас у нее еще не видел, а он перечитал все книги в ее собрании. Книга оттягивает руку, он нетерпеливо открывает ее и тут же закрывает.

- Без вариантов.

- Ты даже не прочитал, что я заложила, - она не выглядит обиженной, в конце концов, зная Томаса много лет, она именно этой реакции и ожидала, - там довольно много о нашей профессии. Ты знал, что рецепты древних египтян до сих пор применяются в современной стоматологии? Представь, как много мы можем сделать, если перелопатим остальное? Мы сможем поднять медицину на новый уровень...

- Тереза.

- Том, там много и об исследованиях головного мозга, а так же реакциях на раздражители. Мы можем углубиться в проблемы болезней типа Альцгеймера. Мы будем спасать жизни.

- Тереза. – Томас даже взмахнул руками, лишь бы заставить ее умолкнуть. – Если ты еще не поняла, читай по губам. Я. Никогда. Не буду. Врачом. Точка.

Тереза оскорбленно поджала губы и резко захлопнула книгу, лежащую рядом.

- Прекрасно, Томас. Просто прекрасно. Делай как знаешь.

- Я не хотел тебя обидеть, но мне реально надоели твои идеи. Я не буду врачом. Я буду инженером. Мне казалось, выбор имени ясно дал тебе это понять.

- Это они на тебя так влияют, Эдисон? Ньют и Минхо? Свобода выбора, жить своим умом – тебе не кажется, что есть люди, которые лучше знают, что тебе подойдет? Тебе четырнадцать! Твоя голова, конечно, не сравнится со многими, но ты меня беспокоишь. Все эти мысли о том, чего ты хочешь – чистой воды эгоизм. В ПОРОКе мы хотим не этого!

- Я не хотел в ПОРОК! – взрывается Томас, Тереза удивленно снимает очки – ее друг никогда не повышал и тона, не то, чтобы откровенно орать. – И нет никакого «мы»! Есть ты и твои бредни о врачебном деле. Я не стану врачом, я не был рожден для этого!

- Откуда ты знаешь? – разводит руками Тереза.

Томас, к своему сожалению, прекрасно знает, о чем говорит.

- Просто поверь, я буду плохим врачом. Может, хватит уже указывать мне, как правильно, а?

- Я хочу лучшего для тебя. ПОРОК знает о тебе лучше тебя самого.

- А меня спросить они не хотели? Какого черта все знают, как будет лучше для меня кроме меня самого? – Томас выдыхает и спрашивает уже более мирно: - Тереза?

Она встает и лениво идет к подоконнику, устраивается поудобнее, подтягивает тощие коленки и отворачивается к окну. Оба дружат с детства, с того самого момента, когда она – недотепистая, с ледяным огнем в глазах цвета синей пыли – держась весьма независимо для юной особы семи лет, снисходительно подсела к нему за парту и помогла с домашкой. В Терезе была эта самая нотка: делать все с едва заметной окраской презрения, указывать людям на их ошибки и всегда знать, как будет лучше. В большинстве случаев мнения Томаса и Тереза были идентичны, если только забыть об их общем будущем. Наверное, от них ждали, что они будут встречаться. Ждали, что поженятся, заведут детей, станут врачами, возможно. Тереза могла с этим смириться, но в Томасе все эти мысли вызывали крупную дрожь по телу и желание умыть кровью лицо. Это же Тереза, черт ее дери. Быть с ней как с девушкой казалось ему чуть ли не отвратительным, она же его лучший друг! Терезе тоже не улыбалось встречаться с Томасом. Она никогда бы ему не сказала, но он и сам прекрасно видел, как резко она отворачивается, стоит Арису или Хорхе посмотреть на нее, как быстро захлопывает учебники и несется вдоль по коридору, стоит кому-то из парней только подойти к ней с Томасом. Но Тереза никогда не позволит себе выйти за рамки. Стиснет зубы и переживет. И Томасу скажет то же самое. Придержать коней. Не давать волю ярости. Не давать воли себе.

Он, как всегда, не услышит.

Штука в том, что Тереза была идеальная с головы до пят, отлитая по лучшему образцу ПОРОКа, зараженная его идеями, точно больной вирусом. Она не мыслила жизни без идейного спасения человечества. Нет спасения без покорности. В Томасе был изъян, он весь состоял из них, наверное, потому его и приняли в ПОРОКе – как интересную лабораторную крыску.

- Что ж ты тогда все еще со мной, м? – шелестит Тереза не поворачивая головы.

И он отвечает ей, как всегда честно. Честность – то немногое, что существовало между ними как бы по договору. Держало вместе несмотря ни на что.

- Не знаю.

Тереза громко хрюкает и сползает с подоконника.

- Идиот.

- Зануда.

- Так ты не почитаешь?

- Нет. Извини.

- Проехали.

- Можно?

Янсон показывается на пороге еще до ответа. Тереза безучастно смотрит, как Томас нарочито недовольно хмурит брови.

- Даже если я скажу «нет», вы все равно уже вошли.

Учитель улыбается краешком губ и проходит в помещение. Чуть слышно извиняется, когда случайно наступает на бумаги, разбросанные по полу. Тереза быстро собирает документацию, поднимает книжки и вдруг с хитрым выражением протягивает учителю тяжелый том.

- Мистер Янсон, не поможете ли вы нам разрешить спор? Я говорю, что Томасу было бы полезно узнать о врачебных достижениях древности, но он в корне со мной не согласен.

- Я не говорю, что не согласен. Я говорю, что не хочу быть врачом, Тереза.

Янсон пытливо смотрит на Томаса. Скрестив руки на груди, тот, казалось, еще больше обычного рвется в очередной спор и нервничает еще сильнее. Ситуация, что сказать. Другой компании летом не было: учитель да Тереза; хоть оба и раздражали Томаса несказанно, жить без них он не умел. Он был тем редким учеником, кто не ненавидел философа всеми фибрами души. При таком совпадении взглядов и мыслей он просто не мог относиться к нему плохо. Иногда Томасу казалось, что Янсон попросту читает его мысли, когда тот внимательно всматривался в него своими стальными глазами и задумчиво щипал бородку. Было немного неуютно, Томас согласен. В виду всего этого, конечно, Янсон не мог упустить из виду, что летом Томас первым делом полетит к Терезе, и разумеется, он пришел следом. Обводит взглядом комнату, задерживается на старой пыльной шахматной доске – раньше они с Томасом часто играли. На улице слышится шелест деревьев, учитель подходит к окну, сдергивает тяжелые портьеры и открывает его. В комнату врывается свежий воздух, взлетают вверх редкие листы, что Тереза еще не успела поднять.

- Здесь не мешало немного свежего воздуха, - спокойно замечает учитель, игнорируя возмущенное бурчание Терезы, - затхлый воздух вреден для здоровья, Тереза, кому, как не тебе знать. Будущий врач.

Тереза отворачивается, проглатывая оскорбление. Быстро ставит книгу на место, моментом забывая о том, что просила его разрешить их спор. Но Янсон не забыл.

- Я считаю, каждый должен выбрать свою стезю сам. Каждый знает, чего он хочет. – Тереза открывает рот, - но некоторые, боюсь, ошибаются в правильности своего знания. Возможно, они думают, что хотят как лучше. Это не всегда так. Некоторым нужно указать и показать, как следует поступать.

- И что это значит?

- То, что ты, Томас – личность сильная, и силу свою контролировать не умеешь. Ты думаешь, что знаешь, как правильно. Ты не слушаешь никого кроме себя, но попробуй услышать и мнение других.

Томас закусывает губы от обиды. Несправедливое, неуместное, лживое обвинение, Томас чувствует себя преданным. Столько лет делать то, что его просили, а теперь не иметь шанса на свое мнение? И кто ему это говорит? Тот человек, кто всегда направлял его, с кем Томас всегда был заодно. А может, Минхо был прав и все это понимание на ментальном уровне полная туфта? Может, Янсон и правда никогда не понимал его, только притворялся другом? Томас обрывает сам себя: Янсона он знал с самого детства, нельзя врать так долго, невозможно. От привычки так быстро не отказываются, Томас хрустит пальцами и пытается воззвать к рассудку.

- Я слушаю их мнение каждый день. Я выполняю их желания каждый день. Показать, чьи именно? Взгляните в зеркало.

Янсон запинается всего на секунду. Лицо смягчается, уголки губ подрагивают. Нет, Томас точно знает: он не извинится, а если так, то его сочувствие ему даром не далось.

- Я никогда не заставлял тебя ничего делать. И не давил. Вспоминай: по доллару за каждый случай, когда я тебе сказал делать так и не иначе.

- Томас... - Тереза протягивает руки в успокоительном жесте, но поздно. Глаза Томаса из теплых песочных превращаются в два горящих угля. Ноздри раздуваются от гнева, руки сами собой сжимаются в кулаки.

- Я делаю все, что вы мне говорите! Как вы смеете теперь заявлять, что я не слушаю никого, кроме себя?! Единственное, чего я не хотел – быть долбанным врачевателем, но даже тут я должен подчиниться! Извольте!

- Томас, успокойся, - Янсон подходит ближе, кладет руку ему на плечо, которую Томас тут же презрительно сбрасывает. – Тереза, выйди, нам с Томасом нужно поговорить.

- Она останется!

- Тереза, выйди.

Томаса самого поражает, как он привык слушаться. И если Тереза, тут же и без возражений выскользнувшая за двери, не вызывает у него удивления, то собственная покорность поставила в тупик. Почему он так быстро сдался? Почему не настоял?

- Я даже сейчас не перечу вам, - ехидно, но как-то грустно констатирует он, - как и всю свою жизнь. А вы хотите решить за меня, что мне делать.

Янсон бросает быстрый взгляд на дверь, словно хочет убедиться, что их не подслушивают. Затем вздыхает и смотрит на Томаса с жалостью.

- Ты же знаешь, что это не так. Я лишь хочу как лучше. Чтобы потом тебе не было больно.

- Вы несете бред, а еще философ.

- Томас, ты знаешь, что это не бред. Твое состояние беспокоит меня, мне кажется, я знаю, в чем причина. Минхо, он твой лучший друг, один из блестящих учеников и ты знаешь, какой интерес он всегда у меня вызывал. Такой талант при таких обстоятельствах. - Томас вскидывает голову и в ярости пилит учителя взглядом, мысленно размазывая его по стенке; тот поднимает руки. – Тихо, я лишь констатирую факт. Он действительно уникум в своем роде. И добьется многого с его-то характером. Но вот Ньют...

- Что Ньют?

Янсон щиплет бородку и долго не отвечает. Учитель теперь смотрит на него так, словно должен пристрелить смертельно больное животное. У Томаса дрожат колени, он чувствует, что ему скажут что-то страшное, а он, как всегда, не посмеет ослушаться.

- Он дефективный. Умен, но недостаточно. Силен, но недостаточно. Манипулятивен, но опять же, недостаточно. В нем всего недостаточно.

- Замолчите, - тихо и спокойно говорит Томас. Ни намека на ярость в его голосе, но учитель будто чувствует: еще немного, и взрыв превзойдет все Хиросимы и Нагасаки.

А значит, можно и дожать.

- Томас, он тянет на дно. Минхо, тебя. Я не могу сказать об этом самому Минхо, он не мой поклонник, но я говорю тебе, ты не чужой мне. Этот парень приведет тебя к гибели еще раньше, чем сдастся сам. Конечно, он добрый, хороший, сильный лидер и твой друг, но подумай о себе, чего бы ты мог достичь, если бы этот парниша не влез к тебе в голову и не взывал в ней своих же тараканов. Это добром не кончится.

- То есть вы предлагаете... - Томас все так же спокоен и тих, он подводит учителя к его непосредственному предложению.

- Оставь его. Тогда ПОРОК оставит тебя в покое.

- Это сделка?

Янсон с болью смотрит на Томаса, что застыл у окна точно каменное изваяние. Ни один мускул не дрогнул на его холодном, почти мраморном лице. У Янсона появилось совершенно явное ощущение, что он говорит с языческим идолом.

- Это не так.

- Как же я тебя ненавижу.

Учитель дергается, точно от пощечины, а Томас, наконец, проявляет признаки жизни.

- Томас...

- Ты смеешь просить меня, оставить Ньюта? Ньюта? Я простил тебе все, что ты сделал мне, я всегда прощал тебя. Но прямо сейчас ты перешел все границы. Абсолютно все.

- Томас, выслушай меня, наконец! Ньют уже доводит тебя до срывов! Разве ты не страдаешь из-за него уже сейчас? Я не прав?

- По крайней мере, он никогда не предавал меня! Он не оставлял меня! А ты, ты... Я никогда не оставлю его, ни за что на свете. Можешь пинать меня, угрожать, испортить мою жизнь, но если я узнаю, что с ним что-то случилось по твоей вине, я им расскажу. Всё. От и до. И ненависти к тебе у них не поубавится.

- Что-что ты сделаешь? – тон Янсона переходит с извиняющегося на издевательский. – Не надо угрожать мне этим, Томас.

- Я не угрожаю. Это не мой стиль, это ваше. Мне следовало послать вас уже давно, но я терпел и прощал, маленький идиот. Вы, гнусный, лживый ублюдок, конечно вы приказываете мне оставить Ньюта, он же полная ваша противоположность. Он никогда не будет таким низким, как вы, он никогда не продаст собственн...

- Заткнись! – рявкает Янсон больше с болью, чем с яростью. Томас хмыкает.

- Вы... вы гнобите Ньюта уже столько лет, а я... я не понимал, почему, искал оправдания, но их нет... Вы так его ненавидели, потому что я близок к нему, я слушаю его, а не Вас... он влияет на меня, а не Вы... Это настоящая причина. Все упирается в меня. Как всегда.

Янсон отходит от него на порядочное настроение, опирается на стол, пытаясь унять дрожь. Томас ошарашено смотрит на него, еще более озлобленный из-за своей внезапной догадки.

- Ты убежал. Тогда, давно. Надо было все понять еще тогда, но я был мал... Я не понимал еще, не знал... Зачем все это делается?.. Зачем Ньюта отваживают от меня... Это все ты. Я не стану убегать. Знаешь, как называют тех, кто сбегают?Крысы.

Тереза за дверью, сжавшись в комок, раскачивалась взад-вперед, нервно кусая губы и уже не пытаясь унять слезы, что холодили ей щеки. От каждого яростного вскрика Томаса она дергалась, точно от выстрела и в буквальном смысле билась головой о стену. Вся эта ссора больше напоминает мыльную оперу, и Тереза была бы рада, если бы это было так. Тайна – ее и Томаса – мучила его уже много лет, не давала смотреть Минхо и Ньюту прямо в глаза. Тереза знала, что когда-нибудь он слетит с катушек, но не могла упрекнуть его в этом.

- Прочь! – кричит она сотрудникам ПОРОКа, что останавливаются спросить, почему она так рыдает. Тереза рыдает не за себя, а за Томаса, чья двойственность разъедала ее лучшего друга изнутри с тех пор, как он приехал сюда.

- Я тебя никогда не прощу! – слышатся из-за двери обрывки воплей. – ...да лучше бы я ничего не знал... большая радость знать такого как ты!

Затем резко воцарилась тишина. Тереза у двери замерла.

А потом одна фраза, как лопнувший воздушный шарик.

- Я всегда выберу его.

Томас вылетает из аудитории, едва не сшибая Терезу. На его лице – веселое безумие, только глаза грустные-прегрустные. Дверь захлопывается, оставляя учителя внутри.

- Ох, Том, - Тереза крепко обнимает его и шмыгает носом, - зря ты с ним так. Что с тобой случилось?

Томас слабо улыбается.

- Я прозрел. Понимаешь, когда он сказал это... я увидел все, что он делал, со стороны. Которую видели Минхо, Ньют. Он приказал мне оставить его... - его взгляд сам собой ужесточается, Тереза робко поправляет.

- Попросил.

- Что?

- Он попросил.

- Ты знаешь, что в случае с ним разницы нет. Я не жалею, что сейчас сделал, Тереза. Я должен был это сделать много-много лет назад. Я был ребенком.

- Ты и сейчас ребенок.

- Тереза-Тереза, какая же ты еще глупенькая, - он мягко целует ее в лоб, Тереза не может видеть, как заблестели от слез его глаза, - не позволяй ему вертеть собой, как он вертел мной. Не позволяй, слышишь? Думай своей головой.

- Ты расскажешь им? – ее шелест почти не слышен, но Томас угадывает.

- Когда-нибудь. Не сейчас.


Томас молчит почти четырнадцать лет.