И только лето простит нам нашу юность

Баночка с пуговицами.

— 29 мая 2007 год.

Девяносто две пуговицы. Девяносто два врача. Девяносто два ни кому не нужных воспоминания. 

Семь — сотрясение мозга разной степени. 

Шесть — сломанные и треснутые рёбра. 

Три — рассечённая бровь до видимости плоти. 

Два — закрытый перелом носа. 

Девять — химиотерапия. 

Шестьдесят пять — срезанные пуговицы с халатов врачей, вошедших в палату. 

Вначале, где-то очень глубоко внутри, впервые становится страшно за себя. Потом приходит смирение и равнодушие, как это было всегда. Частое головокружение. Дезориентация в пространстве. Вечно урчащий живот, потому что голодный, но поесть не можешь. Накатывающие волной приступы тошноты. Потемнение в глазах. Боль, соизмеримая с четырьмя сломанными костями одновременно. Вдох. Нехватка воздуха. Хрип. Сдавленный выдох. Очередной приступ. Выблёвыванье желудка. И так по кругу, пока лечащей врач не скажет одно заветное слово: — «Ремиссия».  

Бесцветные пуговицы звонко брякали в убийственной тишине комнаты. Эндрю трясущимися руками перекатывал небольшую баночку из-под джема по подоконнику в попытках вынырнуть из-под толстого слоя льда воспоминаний. Это не был плохой день, когда прошлое дышало ему в затылок. Это было плохое, настоящие, которое поскуливало за дверью и медленно убивало. Он ненавидел свою память. Он её призирал так, как ничто и никого прежде. И он старался, правда, старался сконцентрировать расфокусированный взгляд на незначительных трещинках в обоях. Вслушаться в методичное биение пластика об стекло. Почувствовать своё дыхание, вернуться в тело и просто успокоиться, не бросая вызов раку, который охотно пожирал его изнутри. Но старания не всегда приводят к победе или хорошему результату, как и в этот раз. 

Эндрю подхватил переполненную банку в руки. Холодное стекло обжигало кончики пальцев ни чуть не меньше, чем пламя огня. Каждым миллиметром кожи ощущался неподъёмный вес такой хрупкой на вид вещицы. Эндрю — опора, непоколебимая стена и вратарь. Но рано или поздно в каждом щите появляется пробоина. И, как оказалось, он не исключение. Посильнее размахнувшись, он запустил баночку в бледно-серую стену. Эндрю с жадностью наблюдал за тем, как она сталкивается с холодной преградой. Как острые осколки с несущими только одно несчастье пуговицами разлетаются по комнате. Возможно, так он решил заткнуть жужжащие воспоминая, которые вызывали сильную мигрень. А может быть, хотел показать, что он не затворник своего прошлого. Но Эндрю не учёл одного: память не глупая склянка, которую можно разбить в дребезги, и она станет лишь мелкими кусочками чего-то целого. Она горазда больше, чем простые урывки прошлого. Она его часть.