Кенма прекрасно понимал, что у Куроо осталось немного времени.
Это было написано во всех его чертах, было слышно из монитора, где показан дряблый ритм сердца, который становился всё слабее с каждым днём. Теперь в палате была лишь тень от человека, которого Козуме знал все эти годы. Тень, что погасила свет. Его лёгкая улыбка превратилась в ничто, и это беспрестанно ломало сердце Кенмы день ото дня.
Но Куроо всё ещё не говорил этих трёх слов, тех, о которых напоминал себе каждый раз, когда просыпался. Как долго он не скажет их, так долго у них будет шанс. Что-то внутри Кенмы подсказывало ему, что скоро он не сможет так думать. Но он старался игнорировать это предчувствие.
Козуме сидел на краю койки Тецуро и просто смотрел на него. Как он вдыхает и выдыхает, и как каждое движение приносит ему намного больше боли, чем раньше. Это было понятно по тому, как Куроо сводит брови, когда резко просыпается. Именно по эти признакам Кенма научился читать его - никаких эмоций на лице больше не было.
На глаза всегда наворачивались слёзы от мысли, через что проходит соулмейт Кенмы, что он чувствует. Куроо один был окружён болью, а Козуме не мог ничем помочь. Это было неправильно. Никто не знал, что делать. Снова чувство беспомощности. Становится невыносимо трудно нести это бремя. Неважно, что Кенма сказал, неважно, что сделал, он не мог поправить ситуацию ни на грамм. Он бесполезен. Однако, всё ещё нельзя было сказать, что он лишён надежды.
— Куро, — позвал его Козуме. Одна частичка его не знала, зачем он это делает, а другая считала, что должна его позвать. Куроо хмыкнул, не поднимая век. Это было первым знаком, что всё ещё хуже, чем могло бы быть, чем хотелось бы признавать.
— Куро? — звучит снова.
Ничего.
Звуки монитора с кардиограммой - всё, на чём Кенма пытался сфокусироваться. Напоминание, что Куроо ещё не ушёл, всё ещё в зоне досягаемости. Он до сих пор здесь. Значит, Козуме ещё не один.
Казалось, прошла вечность, но Тецуро заговорил. Голос был хрупким и дрожащим, как затерявшаяся в буре птица.
— Кенма, — Козуме вскакивает на ноги и садится сбоку койки на колени. Берёт руку Куроо, показывая своё присутствие.
— Я здесь, милый. Что такое?
— Кенма, больно, — и ох, как же тогда разбилось сердце Кенмы.
Куроо никогда не говорил так, никогда не жаловался. Не жаловался, когда ему поставили диагноз, не жаловался, когда состояние бесконечно ухудшалось, не жаловался даже тогда, когда осознал, какой конец его ждёт. Несмотря на всё то, что вселенная подкидывала ему, он справлялся со всем с усмешкой на лице, чего Кенме никак не удавалось понять. Тецуро вёл себя так больше ради Козуме, чем ради себя самого.
Но Кенма не был обманут. Он знал, что Куроо потратил очень много времени, оберегая сердце Кенмы, и выражая этим собственную борьбу. Неважно, сколько раз Козуме говорил, что всё в порядке, Тецуро был так упрям, что никогда не собирался сдаваться.
В голове не укладывалось, через какую боль нужно было пройти.
— Хочешь, я позову медсестру? — спросил Кенма. У него не было сил на то, чтобы остановить дрожь в голосе или дрожащую нижнюю губу. Куроо проигнорировал этот вопрос, имея в виду, скорее всего, «Нет». Или просто потому, что он был слишком слаб для ответа. Козуме не был уверен.
— Могу я сказать это сейчас? — он спросил так нежно, так мягко, будто боясь, что его слова могут разбить Кенме сердце, разрушить его мир. Окончательно. Снова.
И так бы оно и было.
Козуме закусил губу и покачал головой.
— Нет, Куроо, пожалуйста, не надо, — горячие слёзы текли по его щекам. Лёгкий стон вырвался из горла Тецуро.
— Я не могу больше выносить этого, — каждый слог был чёток и слышен. Как стук сердца Кенмы.
Было ли эгоизмом просить продолжать его бороться?
— Куроо, — Козуме не знал, что ещё сказать. Лишь опять сжал руку Куроо. Он пытался остановить слёзы, не желая, чтобы Тецуро видел их. Только не сейчас. Стоял на коленях и молился, чтобы всё сейчас обошлось.
— Прости, котёнок.
— Куроо, е-если ты этого не скажешь, значит у нас ещё будет шанс, верно? — мир Кенмы рушился, пока он сжимал руку Куроо так сильно, будто она была его смыслом жизни. — Это не может быть конец.
Кенма провёл неисчислимое множество месяцев, пытаясь подготовиться к очевидному. Неисчислимое множество раз говорил сам с собой, разбирая каждую вероятность и деталь, и то, как он будет со всем справляться, что скажет. Но ничего не могло подготовить его для встречи со своим самым страшным ночным кошмаром.
— Пожалуйста? — и будь Кенма проклят, если бы отказался. Он глубоко вдохнул и опустил глаза на пол. Готов ли он был потерять что-то, что потом никогда не сможет вернуть? Готов ли он был потерять вход во вселенную?
У него не было вариантов. Мучать Куроо ещё дольше было бы жестокостью. Как он мог просить кого-то, кого так сильно любит, продолжать терпеть боль? Козуме посмотрел снова на Тецуро, пытаясь увидеть его сквозь слёзы.
— Хорошо, — плечи Куроо расслабились, будто он разом сбросил с себя всю тяжесть этого мира. Или, по крайней мере, мира Кенмы.
— Я люблю тебя, — Козуме не смог остановиться. Он потратил столько лет, молясь, что никогда не услышит эти слова. Думал, что нет ситуации, в которой они будут так необходимы. Хрип вырвался из горла. За ним ещё один, второй. Вся грудная клетка разразилась невероятной болью, будто сердце раскололось на две половины.
Через слёзы он увидел золотистый свет своей метки, означающий, что настало время прощаться. Всё, чем были заняты мысли - Куроо, его звезда в темноте, угасал.
— Тецуро, пожалуйста, — вытянул из себя Кенма, пробивая эту фразу через хрипы, вкладывая в неё всю мольбу, и позволяя ей раствориться в новой огромнейшей волне горячих слёз. — Я не смогу без тебя, — Куроо легко сжал руку Козуме. Кенма снова перевёл взгляд на своего соулмейта. Последнее, что он заметил - свет в глазах Тецуро потухает, теряясь где-то в потоке его слёз. Жизнь покидала его с каждым новым выдохом.
Пожалуйста, не оставляй меня, — сорвалось с губ Козуме прежде, чем он смог осознать, что эти слова в себе несли. Он сказал это. И вход во вселенную разбился на тысячи осколков.
Хрипы сменились криками, от каждого всхлипа тело сильно трясло. Так сильно, что казалось, оно вот-вот сломается. И ему хотелось, чтобы сломалось.
— Тецуро, скажи что-нибудь. Пожалуйста?
Но Куроо уже не слышал его последние слова.
Кенма не знал, как долго стоял там, на коленях, в слезах, прижимая холодную руку Куроо к своей груди. Не знал, когда точно пришли медсёстры, и почему: потому что поняли то, о чём кричал аппарат с кардиограммой, или услышали плач Козуме. Он был слишком потерян в своих мыслях, чтобы думать о чём-то.
Потерял все связи с реальностью, не обратил внимания на медсестру, мягко выводящую его из палаты с извиняющимся воркованием. Когда Кенма оказался в стерильно-белом коридоре, он снова упал на колени, пытаясь призвать сюда хоть кого-нибудь, кто смог бы его утешить, унять его боль. Ему было плевать, что думали о нём люди, когда увидели такую картину и услышали его слова. Его мысли были заняты только Куроо. Куроо. Куроо.
Козуме опёрся на пол ладонями, не вставая с колен, моля любого бога, который бы только его слышал, вернуть ему Куроо обратно.
Но никто его не услышал.
от автора:
вы наверно.. должны уже были знать об этой концовке верно? и все равно это так тяжело , как будто внутри все сжимается. куроо умер.