Зу с Толстяком проснулись в пять тридцать утра. Лиам тут же отправил их заправлять кровати. Побурчав насчет раннего подъема, они все же занялись делом. За это время мы успели привести в порядок ванную и вернуть на место использованные полотенца. Можно было бы и не возвращать, но в этом случае горничным наверняка пришлось бы отдуваться за ночной налет непрошеных гостей.
По пути к минивэну Толстяк вдруг заметил меня и резко остановился. Вопрос ясно читался у него на лице: Ты все еще здесь?
Я пожала плечами. Представь себе!
Глубоко вздохнув, он покачал головой.
Все быстро заняли свои места. Зу и Толстяк уселись посередине. Лиам закрыл дверь номера. Второй рукой он держал чашку омерзительного отельного кофе.
Молодец, – с удовлетворением подумала я, мельком взглянув на Зу. Девочка съежилась в кресле, подложив руки в желтых перчатках под голову вместо подушки. А он, получается, вообще почти не спал?
Лиам быстро проверил зеркала, привел спинку кресла в нужное положение, сел, пристегнулся и повернул ключ зажигания. Но отвечать на бесконечные вопросы Толстяка о том, куда мы едем, ему, видимо, не хотелось. Едва Толстяк захрапел, Лиам повернулся ко мне.
– Умеешь читать карту?
Мое лицо вспыхнуло.
– Нет, прости.
«Разве отец не научил тебя этому?» – подумала я.
– Нет проблем. – Лиам похлопал по соседнему креслу. – Я тебя научу, но попозже. Сейчас мне просто нужен тот, кто будет называть дорожные знаки. Садись, будешь вторым пилотом.
Я показала пальцем на Толстяка, но Лиам лишь покачал головой.
– Ты меня разыгрываешь? Вчера он принял почтовый ящик за клоуна.
Со вздохом отстегнув ремень, я перешагнула через длинные ноги Толстяка. Потом оглянулась и пристально посмотрела на его малюсенькие очки.
– У него правда такое плохое зрение?
– Хуже, чем ты думаешь, – сказал Лиам. – Выкарабкавшись из ада Каледонии, мы остановились на ночь в одном домике, представляешь? Я проснулся посреди ночи от жуткого звука. Словно корова подыхает, или что-то вроде того. Ну и пошел на вой с бейсбольной битой наперевес, готовясь проломить чью-то башку, чтобы расчистить путь к спасению. А потом я увидел то, что сидело на дне пустого бассейна.
– Не представляю, – прыснула я.
– А ты представь, – подбодрил Лиам. – Соколиный Глаз пошел облегчиться и каким-то образом не заметил огромную дыру в земле. Подвернул лодыжку и от шока не смог выбраться.
Удержаться от смеха было невозможно. Образ получился чересчур колоритным.
Лиам наклонился вперед и включил радио, предоставив мне выбирать радиостанцию. Кажется, он был вполне доволен, когда я остановилась на «Ху»[15].
Окно было открыто, и я высунулась наружу, подперев подбородок руками. Теплый утренний воздух пронизывали солнечные лучи. Я посмотрела выше, но над верхушками деревьев сверкало голубое небо. Солнце еще не взошло.
Из глубины салона до нас долетел еле слышный вздох. Мы с Лиамом повернулись одновременно, но увидели лишь спящую Зу.
– Мы разбудили тебя вчера ночью? – спросил он.
– Да так, слышала обрывок разговора, – ответила я. – И часто ее мучают ночные кошмары?
– За несколько недель, что мы знакомы, почти каждую ночь. Иногда ей снится Каледония, и тогда мне удается ее уболтать, но по поводу семьи... Я даже не знаю, что сказать. Клянусь, если однажды увижу ее родителей, просто...
Голос Лиама дрогнул. Гнев клокотал в нем с такой силой, что был практически осязаемым.
– Что они сделали?
– Выставили ее на улицу, – сказал он. – Начали бояться собственную дочь. Мы с Толстяком... прятались у родственников, поэтому и попали в лагерь так поздно. А родители Зу выкинули ее, как котенка, посреди скоростного шоссе, когда она случайно вызвала короткое замыкание в машине отца.
– О господи.
– Ее забрали на первых же официальных сборах. – Лиам положил руку на дверную панель и подпер подбородок ладонью. Из-за шапки с эмблемой «Редскинс» глаз его было почти не видно.
Я решила дождаться, пока Лиам пояснит.
– Это произошло, когда большинство людей нашего возраста либо сидели в лагерях, либо скрывались. Правительство выпустило постановление, что родители, которые опасаются за свою безопасность или чувствуют, что больше не способны заботиться о своих чадах, могут отправить их в школу в одно конкретное утро. Специальное Пси-подразделение проведет сбор и отправит детей на реабилитацию. Ну и добавили, мол, держите это в секрете, чтобы не расстроить детей и не спровоцировать неадекватное поведение.
Я потерла лоб. Воображение рисовало ужасные картины, которые мне совершенно не хотелось видеть.
– И она правда все это тебе рассказала?
– Рассказала? Что ты имеешь в виду? – Лиам не отрываясь смотрел на дорогу, но я видела, как побелели вцепившиеся в руль пальцы. – Нет. Она записала все это на клочках бумаги. Я не слышал от нее ни единого слова, с тех пор как...
– С момента побега? – закончила я. Выяснив, в чем дело, я наконец почувствовала облегчение. – То есть это ее собственный выбор. С ней ничего не делали.
– Нет, это напрямую связано с тем, что они сделали. Не было никакого выбора, – сказал Лиам. – Мне кажется, нет ничего страшнее, чем желать что-то сказать, но не знать, как выразить мысль словами. Пережить кошмар, но не уметь выплеснуть боль наружу, пока рана не загноится. Впрочем, ты права – она может говорить и, возможно, однажды заговорит. После всего, что случилось, через что я заставил ее пройти... Даже не знаю.
Это было ужасное чувство. Хуже только ощущение абсолютной беспомощности. Те, кто жил в лагерях, знали о нем не понаслышке. Потому что за все время в заключении не приняли самостоятельно ни одного решения. После того, что случилось с Сэм, я молчала почти год. Эту боль невозможно было выразить словами.
Радиосигнал вдруг оборвался. Мы перескочили на испанский канал, потом на волну классической музыки и в конце концов остановились на новостях. Гнусавый мужской голос монотонно зачитывал сообщения.
– ...информировать вас, что, по сообщениям очевидцев, сегодня утром в Манхэттенском тоннеле прогремели четыре отдельных взрыва...
Лиам хотел переключить канал, но я не дала.
– ...подтверждение из города пока не получено, но мы верим, что взрывы не имели ядерной или биологической природы. Все они произошли недалеко от Мидтауна, где, по слухам, президент Грей скрывается после недавнего покушения на его жизнь.
– Лига Западного побережья или вранье? – сонным голосом спросил Толстяк.
– Согласно нашим источникам, президент Грей и Кабинет министров считают, что к произошедшему приложила руку Федеральная коалиция.
– Федеральная коалиция? – повторила я.
– Западное побережье, – одновременно ответили мальчики. А потом Толстяк пояснил:
– Базируются в Лос-Анджелесе. В коалицию вошли те, кто пережил бомбежку в Вашингтоне и считает, что Грей не имел права переизбирать себя на повторный срок. Но дело не идет дальше разговоров, военная сила по-прежнему в руках у Грея.
– Но почему Грей в Нью-Йорке, а не в Вашингтоне? – удивилась я.
– Капитолий и Белый дом все еще восстанавливаются. Ты же знаешь, страна погрязла в долгах, – сказал Лиам. – Правительство теперь рассеяно между Вирджинией и Нью-Йорком. Якобы ради их безопасности. Чтобы удержать группы беглых пси-заключенных или членов Лиги от искушения покончить с правительством одним махом.
– Так, значит, Федеральная коалиция... против лагерей? И за реформы?
Толстяк еле заметно вздохнул.
– Ненавижу тебя расстраивать, Зеленая, но пора бы уже усвоить, что мы ни для кого не являемся приоритетом. Большинство думают лишь о том, что страна рассыпается, как карточный домик.
– И за кого нам тогда болеть? – не сдавалась я.
– За себя, – ответил Лиам и, помолчав, добавил: – Вот и все.
В штате Вирджиния, по крайней мере в западной его части, осталось лишь две сети ресторанов: «Крэкер Баррел» и «Вафл Хаус». Ни тот, ни другой не открывались раньше девяти утра.
– Слава богу! – воскликнул Лиам, припарковавшись недалеко от «Вафл Хауса». – Даже не знаю, как бы мы осилили выбор между этими двумя заведениями.
Лиам даже засомневался, донесет ли еду, купленную на двадцать баксов. Но стоило мне предложить свою помощь, тут же отказалась.
Едва Ли вышел наружу, как Зу помахала ему маленькой записной книжкой, привлекая внимание.
– Уже закончила?
Она кивнула.
– Почему бы тебе не попросить Толстяка проверить ответы? И не надо делать такое лицо. Он разбирается в математике лучше меня.
– Ты такой же тупица, как и я, – заметил Толстяк, не отрывая глаз от книги.
Зу открыла блокнот на чистой странице и быстро что-то накорябала. Увидев послание, Лиам ухмыльнулся.
– Хо-хо, длинное деление? Думаю, вы забегаете вперед, мадам. Сначала надо освоить умножение двоичных чисел.
Лиам выпрыгнул из минивэна. Меня захлестнуло раздражение. Все было бы проще, окажись мы постарше. Но в нашей компании один Лиам выглядел достаточно взрослым, чтобы справляться с вычислениями за пределами двадцати. В любом случае я не могла оторвать горящего взгляда от его спины. Видимо, Лиам что-то почувствовал. Обернувшись, он помахал мне рукой и исчез за углом.
– Прекрати его поощрять, – сказал Толстяк Зу. Оглянувшись, я незаметно засмотрелась на то, как он водит ручкой вдоль длинных рядов чисел. – Иногда Лиама нужно возвращать к реальности.
Зу сморщилась, словно поранила язык о кусочек лимонной конфетки, и ткнула Толстяка кулаком в плечо.
– Прости, – фальшиво произнес он. – Учить эту ерунду – пустая трата времени и сил. К тому же у тебя не будет возможности воспользоваться своими знаниями.
– Откуда тебе знать, – возмутилась я. Потом ободряюще улыбнулась Зу и добавила: – Когда жизнь войдет в нормальное русло, ты будешь на голову опережать любого из сверстников.
С каких это пор я начала верить в «нормальную» жизнь? Все, что произошло в моей жизни до сегодняшнего дня, лишь подтверждало слова Толстяка. Он был прав, даже если мне и не хотелось этого признавать.
– Знаешь, чем бы я занимался в нормальной жизни? – сказал Толстяк. – Выбрал бы подходящий колледж, прошел вступительные экзамены, ходил на футбольные матчи и студенческие балы, занимался химией...
Голос Толстяка сорвался, но я могла бы продолжить цепочку за него, разве нет? Не об этом ли я размышляла, погружаясь в темное озеро «если бы» и «как-оно-могло-бы-быть». Мама однажды сказала, что учеба – это роскошь, доступная далеко не каждому. Она ошибалась. Учеба не роскошь, не привилегия – это наше право. Право на будущее.
Зу почувствовала перемену в общем настроении. Ее взгляд растерянно заметался с меня на Толстяка и обратно. Нужно было сменить тему.
– Пфф! – Я скрестила руки на груди и откинулась на спинку кресла. – Ты и футбольные матчи, да ну?
– Эй, это же ужас! – Толстяк протянул блокнот Зу. – Поработай над своими девятками. – Потом повернулся и смерил меня неодобрительным взглядом. – Не могу поверить, что ты, как все, ведешься на эти розовые конфетные мечты.
– Что ты имеешь в виду?
– Сколько ты пробыла в Термонде... пять лет?
– Шесть, – поправила я. – И ты упустил главное. Я не верю в слова Ли, я просто надеюсь, что он окажется прав. Надеюсь всем сердцем. А иначе – какая альтернатива? Мы будем прятаться, пока не вымрет старое поколение? Или упорхнем в Канаду?
– Удачи, – сказал Толстяк. – Канада и Мексика отгородились стеной, чтобы мы не смогли до них добраться.
– Боятся заразиться ОЮИН?
– Нет, просто ненавидят американцев всей душой и ищут повод навсегда избавиться от наших толстых задниц.
В этот момент появился Лиам с четырьмя пластиковыми контейнерами в руках. Он шел очень быстро, почти бежал. Я наклонилась, чтобы придержать дверь, и он едва не уронил все четыре контейнера мне на колени.
– О господи, что на этот раз? – воскликнул Толстяк.
– Какого... – вскрикнула я. Горячая еда чуть не вывалилась мне на ноги, грозя перепачкать все кресло. Двигатель взревел, и машина резко отъехала назад. Заднее стекло залепило каким-то листком, и Лиаму пришлось ориентироваться по боковому зеркалу. Мы выехали на небольшую аллею, отделяющую «Вафл Хаус» от пустующего ювелирного магазина. Я саданулась локтем о дверь. Миновав дампстеры, мы проехали задом до тупика, где располагалась рабочая парковка. Минивэн резко затормозил, и всех нас швырнуло вперед.
– Нам... придется постоять здесь некоторое время, – сообщил Лиам, глядя на наши перепуганные лица. – Не стоит паниковать, но, похоже, я видел... В общем, ради общей безопасности лучше немного постоять тут.
– Ты видел ее? – Это был риторический вопрос, на который Толстяк уже знал ответ. – Леди Джейн?
Лиам потер шею и наклонился вперед. Нос минивэна торчал так далеко, что можно было выглянуть из-за угла и осмотреть переулок.
– Да. Я в этом почти уверен.
Но как ей удалось нас разыскать?
– Черт побери, – прошипел Толстяк. – Почти уверен или абсолютно уверен?
Замявшись, Лиам ответил:
– Абсолютно уверен. У нее новая машина – белый грузовик, – но эту самодовольную рожу я бы узнал где угодно.
– Она тебя видела? – спросила я.
– Не знаю, – сказал он. – Может, и нет. Иначе они с дружком наверняка попытались бы меня схватить. Приехали в тот момент, когда я уже уходил.
Я вытянула шею в попытке получше разглядеть переулок. И как раз вовремя: белый грузовик с двумя темными фигурами на передних сиденьях проехал мимо. Мы с Лиамом одновременно отпрянули назад и встревоженно переглянулись. Вскоре стало ясно, что никто и не собирался заворачивать к нам. Все резко выдохнули.
Лиам прочистил горло.
– Ммм... как насчет еды? Я только посмотрю...
– Лиам Майкл Стюарт, – прогремел с заднего сиденья голос Толстяка, – один шаг в сторону выхода, и я прикажу Зеленой скрутить тебя на месте.
– Так оно и будет, – предупредила я, прекрасно понимая, что Лиам собирается сделать. Кажется, он даже готов был рискнуть собственной шеей, лишь бы убедиться, что все чисто. Но когда я сунула ему в руки пластиковый контейнер, Ли, признавая поражение, откинулся на спинку кресла.
В контейнерах оказались незамысловатые блюда: омлет с кусочками бекона и пара блинчиков без сиропа. Ребята набросились на еду с таким энтузиазмом, что покончили с ней в два счета. Опередив Лиама, я отдала свои блинчики Зу.
В минивэне ненадолго воцарились спокойствие и умиротворенность. Лиам достал карту и разложил ее на руле. Часы показывали 7:25 утра. Когда он наконец оторвался от карты и посмотрел на нас, лицо его выражало стойкую решимость. Еще ни разу в жизни я не видела, чтобы кто-то был с утра настолько бодрым.
– Так, команда, – начал он. – Нам нужно выбрать правильную дорогу. Предыдущая попытка отыскать Ист-Ривер закончилась полным провалом, но сдаваться нельзя. Поэтому давайте переберем факты, которые мы узнали от тех синих: Эддо.
Спустя минуту я поняла, что это, собственно, и есть все «факты».
– Надо было вытрясти из них побольше информации, – пробурчал Толстяк.
– Как? – спросил Лиам, опустив карту. – Ты в качестве вознаграждения не годишься, а ничего более привлекательного у нас тогда не было.
Толстяк, как всегда, не оценил шутку.
– Как они произнесли слово «Эддо»? С одной «д» или с двумя? – спросила я. – Потому что если это ключ, то важна каждая мелочь.
Мальчишки встревоженно переглянулись.
– Ну... это же чушь какая-то, – в конце концов выдавил Лиам.
Я почувствовала резкий толчок в руку и обернулась. Зу повернула к нам блокнот с надписью «Э-Д-О».
– Хорошая работа, Зу, – сказал Лиам. – Здорово, что хоть кто-то из нас слушал внимательно.
– И это все? – сказала я.
– Еще они проболтались, что Роли находится слишком далеко к югу от нужного места. Да и то мы буквально вымаливали каждое слово, – признался Лиам. – Душераздирающее было зрелище.
– Возможно, они просто морочили нам головы, – сказал Толстяк. – Это и бесит больше всего. Если в Ист-Ривер так распрекрасно, почему они сами туда не пошли?
– Они собирались домой, помнишь, Беглец...
Пока ребята спорили, я стащила карту и попыталась разобраться в переплетении линий. Лиам успел прочитать мне краткий курс картографии и даже учил прокладывать маршрут из пункта А в пункт Б, но получалось не очень.
– Есть идеи, мальчики? – спросила я. – Над какой теорией работаем?
– Мы встретили тех парней на границе штата Огайо, – сказал Лиам. – Они шли с востока на запад. Если добавить сведения про Вашингтон и Роли, наиболее вероятными кандидатурами становятся Западная Вирджиния, Вирджиния и Мэриленд. Зу сказала, что Эдо – второе название Токио, но мне это кажется притянутым за уши.
– А я думаю, это код, – сказал Толстяк. – Вид шифра. – Выпрямив спину, он повернулся ко мне лицом. Улыбка Толстяка напомнила мне один кадр из документального фильма, который нам показывали в школе. Примерно так обнажал зубы подплывающий к добыче крокодил. – Кстати, по поводу кодов, не ты ли называла себя расшифровщиком мирового уровня? Вроде бы члены Лиги забрали тебя именно из-за этого.
Дерьмо.
– Про мировой уровень я ничего не говорила.
– Ах да! – Лицо Лиама озарилось восторгом. – Можешь заняться этим?
Дважды дерьмо.
– Я... думаю, да, – невозмутимо ответила я. – Зу, можно еще раз взглянуть на блокнот?
Все затаили дыхание. Под взглядами друзей я застыла, точно парализованная. Проще было сразу пригвоздить меня к земле. В машине было очень холодно, обогрев еще не включили, однако внутри поднялась жаркая волна паники. Я схватила блокнот так, словно это был пропуск в рай.
У меня были знакомые, которые с легкостью запоминали сотни тысяч символов, выдавали на-гора точные координаты, мгновенно решали сложные головоломки, но я не была одной из них.
Толстяк фыркнул.
– Похоже, Лига ошиблась с выбором.
– Эй, – резко оборвал Лиам. – Мы бьемся над этой задачей чертовы две недели и не выяснили вообще ничего. Можешь дать ей часок на размышления?
Может, буквы Э-Д-О стоило перевести в цифры? 5-14-15? Боже, какие еще бывают виды кодов? Железнодорожный код? Нет, не то. Может, это вообще не код? Слишком много вариантов. Загадка должна быть такой, чтобы с ней могли справиться дети. Как в лагере, так и за его пределами. Слишком сложную задачу решить не сможет никто.
Солги, – подумала я, смахнув прядь волос с лица. – Просто солги. Сделай это. Скажи что-нибудь! Что обычно обозначают тремя однозначными цифрами? Цена, время, географический код...
О! Неужели я права? Господи боже!
– О? – переспросил Лиам. – Что «о»?
– Точно не помню, – поправилась я, – может, даже ошибаюсь, так что не радуйтесь слишком бурно, но, по-моему, это код Вирджинии.
– Не бывает кодов из четырех цифр, – сказал Толстяк. – Пять-четыре-пятнадцать не сработает.
– Но пять-четыре-ноль сработает, – сказала я. – Люди ведь иногда заменяют ноль буквой «О»?
Лиам почесал затылок и перевел взгляд на Толстяка.
– Пять сорок? Не улавливаешь ничего знакомого?
Я повернулась к Толстяку, который неожиданно предстал передо мной в новом свете.
– Ты из Вирджинии?
Скрестив руки на груди, он смотрел в окно.
– Я из Северной Вирджинии.
Это многое объясняет.
– Пять сорок – это Западная Вирджиния, – объяснила я Лиаму. – Не знаю точно, как далеко ее границы простираются на север и юг, но думаю, лагерь где-то там. – Я показала на карту. На самом деле мое предположение не было домыслом. Когда мы с родителями жили в Салеме, у нас был код 540. – Там куча больших и маленьких городов, но есть и незаселенные места, где можно спрятаться.
– Точно? – Лиам не отрывал глаз от дороги, но в голосе появились новые нотки. – Ты выросла в тех краях?
Я опустила глаза на блокнот. Что-то сжалось в груди.
– Нет.
– Значит, в Вирджиния-Бич?
Я покачала головой.
– Ни в одном из мест, о которых ты мог бы слышать.
Толстяк цокнул языком, собираясь что-то сказать, но с водительского сиденья донеслось сдержанное покашливание. Тема себя исчерпала, и продолжать разговор не имело смысла. Чему я была только рада.
– Что ж, эта версия не хуже остальных. Хотя, честно говоря, я бы не отказался сузить зону поисков. – Он посмотрел в мою сторону. – Спасибо, Руби Вторник.
В груди разлилось приятное тепло.
– Не стоит благодарности.
А вдруг ошибка? – подумала я, но тут же отогнала эту мысль. Мой вариант был не так уж плох.
Лиам выглянул из окна. Убедившись, что переулок чист, он свернул карту и убрал ее в бардачок. Бетти проснулась с глухим рыком.
– Куда мы направляемся? – спросил Толстяк.
– В одно знакомое местечко, – пожал плечами Лиам. – Я бывал там раньше. Ехать недолго – может, пару часов. А если вдруг заплутаю, кто-нибудь из вирджинцев подменит меня на посту и поможет выбраться.
Давно я не слышала подобного обращения. Словно к человеку, у которого есть дом. Это была правда, я действительно родилась здесь, но за последние годы моим истинным домом стал Термонд. Серые стены и бетонные полы вытеснили из памяти облик родительского дома. Сначала забылись мелкие детали: запах маминых медовых бисквитов, развешенные над лестницей картинки, а потом пришел черед более крупных.
Однажды ночью, когда в боксе было не особенно шумно, я задумалась над тем, что такое дом. Место, где я родилась, или то, в котором выросла? Есть ли у меня выбор или все предначертано свыше?
Правда заключалась в том, что, глядя на отражение в окне, я не видела прежней Руби. Та девочка жила в маленьком белом домике и частенько ходила с измазанными медом пальцами и растрепанными косичками. Теперь у меня внутри была пустота, словно я вдруг забыла слова любимой песни. Прежняя Руби ушла навсегда, оставив после себя продукт Термонда – пустую оболочку, в которой поселился страх. Страх того, что таилось у меня внутри.
Мы ехали по главной дороге, минуя съезд за съездом на Харрисонбург и не обращая никакого внимания на повороты к Университету Джеймса Мэдисона. Оставалось только молиться, чтобы никто не остановил нас за нарушение правил, однако в данный момент риск сводился к нулю. Дорога была пустой. По крайней мере, насколько хватало глаз.
Я любила долину Шенандоа всем сердцем. Еще в школе родители частенько забирали меня с уроков пораньше и мы отправлялись в турпоход на весь уик-энд. Книги и видеоигры я оставляла дома – они там были не нужны. Достаточно было просто смотреть в окно и впитывать всю эту красоту.
В старых фильмах часто можно увидеть, как герой или героиня прячутся в лесу или в реке, а их в это время обстреливают враги. Солнце освещает беглецов в выгодном ракурсе, и начинает греметь музыка. Примерно так я чувствовала себя, когда мы въезжали в долину Шенандоа.
Лишь теперь, увидев окутанные голубоватым туманом горные вершины, я поняла наконец, что мы действительно в Западной Вирджинии. До дома моих родителей в Салеме оставалось всего два часа езды по прямой. Два часа.
Я не знала, как к этому относиться.
– О, – простонал Лиам, указывая на дорожный знак впереди.
«81-я дорога перекрыта от Хэррисонбурга до Стаунта. Используйте объездные пути».
К девяти утра мы успели в полной мере прочувствовать ритм жизни Хэррисонбурга. Тут и там открывались двери ресторанов. Мимо проехало несколько велосипедистов с сумками и портфелями наперевес. Все их внимание было приковано к тротуару, на нас они даже не посмотрели.
Я не заметила ни одного студента УДМ.
При виде велосипедистов Толстяк тяжело вздохнул и прижался лбом к окну.
– Ты в порядке, дружище? – спросил Лиам. – Хочешь остановиться и вспомнить школьные годы?
– Какой смысл? – покачал головой Толстяк. – Университет закрыт, как и все остальные.
Я резко обернулась.
– Почему?
– В основном из-за недостатка студентов. Если ты дорос до колледжа, значит, и призыв не за горами. Не факт, конечно, но я не слышал о том, чтобы кто-нибудь смог его избежать.
– Боже, это ведь ужасно! – воскликнула я.
– Предложение остается в силе, – подмигнул другу Лиам. – Ради тебя я готов вломиться в какой-нибудь кабинет. Могу даже посидеть на ободранном стуле, глазея на белую классную доску. Я же знаю, как ты любишь запах маркеров.
– Премного благодарен, – сложив руки на коленях, ответил Толстяк, – но это ни к чему.
Мы проехали мимо вычурной оконной решетки, с которой почему-то свисало старое лоскутное одеяло. Саму решетку было почти не видно. И лишь когда мы подъехали ближе, я наконец поняла, что это такое. Сотни, может, даже тысячи листов бумаги были прикреплены или всунуты между прутьями.
Лиам снизил скорость и немного опустил солнечные очки, чтобы лучше рассмотреть надписи.
– Что там написано? – спросил Толстяк. – Я не могу...
Зу склонила голову набок и прищурилась.
Это были объявления о «пропаже» детей: совсем маленьких и уже подростков, с фотографиями и подписями, наполовину смытыми дождем. На самом большом объявлении написали всего одно слово: Мэтью – и время – 19:14. Листок висел криво, словно кто-то пытался его сорвать, но потом другой человек повесил объявление на место. Подул ветер. Стена зашелестела, и несколько обветшавших листков упорхнули, точно колибри на маленьких крылышках. И там, где когда-то была комната, мы увидели мягкие игрушки, и цветы, и одеяла, и ленточки.
«Нет, они не пропали», – подумала я. Этих детей забрали, и, возможно, навсегда. Если родители и родные пропавших размещали эти объявления, значит, они ждали детей обратно. Хотели вернуть. Не забывали о них.
– Господи, – сдавленно произнес Лиам. – Где, говорите, мы должны вернуться на 81-ю дорогу?
Свежие, одетые в новую листву ясени выстроились вдоль единственной объездной дороги. К полудню от их теней будет мало проку.