На дворе стоял месяц березозол, и впору было бы уже принимать первые всходы. Но в этом году нещадно лютовала зима. И даже старейшины деревни не помнили, чтоб к этому месяцу медведь еще не успевал пробудиться от спячки.
Река вокруг деревни была скована льдом, снег и не думал таять. По ночам жестокий северный ветер хрустел по лесу обледенелыми ветками, безликой тенью вставал над избами в длинном, черном одеянии. И было слышно, как из его раздутых щек со свистом вылетают на волю злодейки-метели.
Тьма слизала луну с неба, и, хотя от снега по ночам было светло, даже самые матерые охотники страшились покидать стены избы.
Девчонка появилась на свет в одну из таких морозных ночей.⠀Бабка-повитуха, принимавшая дитя, с перепугу заголосила на всю избу. Славянская девочка родилась с черными волосами и дикими волчьими глазами.
Дядька поднялся с лавки, нахмурил седые брови.
- Колдовскому ребенку дорога одна – в прорубь, а соседям сказать, - мертвой родила.
Не было отца, чтоб подняться, да защитить дочку. Но тогда роженица сама встала стеной, выхватила дитя из жестоких рук, сказала грозно:
- Утопишь, за ней брошусь. Тогда не спасешь рода, не отмоешься от утопленницы!
Сжал дядька побелевшие руки, бросил сквозь зубы:
- Волчицу родила. Не будет добра, - и пошел прочь из избы.
Чужой росла девчонка в родном доме. Отвели ей отдельно ото всех холодную клеть, тут уж и мать ничего поделать не смогла. Мужиков в избе семеро, одна против них, - шутка ли.
Кинули девчонке было волчью шкуру в подстилки, так она ощерилась, только что не завыла по-волчьи. За малым не расцарапала дядьке лицо, изодрала шкуру в клочья, выкинула во двор. Так и спала на голом полу.
Собаки ее сторонились, дико выли, рвались с цепи, стоило ей ступить на порог.⠀Родового имени ей не дали, так и звали, и в лицо, и за глаза, - Волчицей.
В куклы тряпичные она не играла, деревянные коники резала сама. Тем засапожником, что у дядьки стащила. Тот, было, попробовал отобрать. Но взглянул в горящие желтые глаза и торопливо пошел прочь.
Босоногой пятилеткой убегала девчонка в лес, и пропадала там, когда на три дня, а когда и на пять.⠀Бедная мать украдкой приходила к ней по ночам, гладила жесткие волосы. Но та лежала клубком, уткнув равнодушный взгляд в стену. Ласкаться она так и не научилась.
Тогда подалась мать, постарела, появилась в волосах седина, а ясные лазоревые глаза провалились куда-то, истаяли.
Так бы и жила девчонка чужой среди своих, да стали из стада овцы пропадать.⠀Брали собаки волчий след, да рано ли поздно теряли в лесу. И тогда пришли селяне к избе, с косами да палками, стали требовать девчонку на выдачу. Дядька, не долго думая, и вытолкал ее за порог.
Посадили в клеть, заперли, как секача на десять засовов. Но не стала она ждать, покуда снимут черную голову с плеч, да вобьют в сердце осиновый кол. Проснулось звериное в человечьих глазах.
Одним ударом вышибла дверь, и понеслась босоногая прочь, глотая горькие слезы на холодном ветру.
Несколько лет мотало ее по свету, пока не привела кривая девчонку в Зеленый Буг. Тогда на дворе стоял серпень месяц. Северные хевдинги, закончив привычный летний торг, спешили вернуться в свои земли до Ветрнэтра. Так варяги звали славянский Покров - день, когда зима сковывала море льдом, и Боги замыкались в своих чертогах и больше не помогали людям.
Среди отбывающих викингов был тогда еще малоизвестный ярл Варг по прозвищу Остроглазый. Он сидел в славянской корчме и неспешно потягивал медовуху. Задумчиво глядел на своих хирдманнов, что распивали пиво тут же за столом, и озабоченно хмурил густые брови.
В этом году товарная менка вовсе не удалась. Звери черной тьмой налетели на города славян и увели все добро буквально из-под его носа. Как пустым домой воротишься? Вот и хирдманны были недовольны. Что он за херсир, если не может за службу одарить их как следует? Уйдут ведь, хотя бы к тому же хевдингу Рагнару.
Варг вздохнул тяжко и залпом опрокинул в рот добрую чарку золотой медовухи. И тут хлопнула дверь, в корчму вошла девчонка.
Сначала он принял ее за гулящую девку. Но, приглядевшись, решил, что ей не было и двенадцати. Странная одежда делала ее старше.
Черная рубаха, затертая до дыр, была перехвачена матерчатым пояском, мужские порты прикрывали ноги до лодыжек. Сапог на ней не было. Смоляные рваные волосы свисали с худеньких плеч.
Оглядевшись, она уверенно подошла к прилавку и, бросив на стол монету, потребовала медовухи. Хозяин корчмы смерил ее насмешливым взглядом и не ответил.
Как вдруг, вдрызг пьяный мужик, что сидел у прилавка на скамейке, сальными глазами посмотрел на нее, и заплетающимся языком выдавил:
- Пошла прочь.
Варг усмехнулся, хирдманны за столом дружно загоготали.
Не дрогнув, девчонка повернулась к ним лицом, и смех за столами начал понемногу стихать.
Перестали звякать чарки, ратники оторопело глядели на босую девку. У нее были странные холодные звериные глаза.
- Берсерк! - выдохнул кто-то из хирдманнов.
Она направилась в сторону Варга, и тут же двое ратников выросли на ее пути. Улыбнулась жестко.
- Ваш воевода хочет угостить меня медовухой.
Варг кивнул, и они расступились. Девчонка хмыкнула, подошла к столу, взяла полную кружку пива и выпила ее редкими глубокими глотками. По-мужски утерлась рукавом и скривилась.
- Что за дрянь!
- Ты выпила пиво одного из моих людей, - спокойно сказал ей Варг. – Чем будешь платить?
- Служить возьмешь к себе на корабль? – с вызовом спросила девчонка.
Варг улыбнулся.
- Разве что в портомои.
- В хирдманы, - холодно ответила она.
- Убирайся, - нахмурившись, бросил Варг.
Но девчонка и не подумала слушаться. Продолжала стоять, сверля хевдинга давящим взглядом.
Один из воинов, с кривым горбатым носом, верно, не раз ломаным в битве, сдвинул брови.
- Оглохла, что ли? Сказано – пошла прочь!
Он попытался ухватить ее за руку, но девчонка оказалась проворней. Кованые пальчики сжались чуть выше локтя.
И Варг изумленно глядел, как один из лучших его ратников оседает на пол, краснея от нестерпимой боли. Второй воин бросился, было на подмогу, но, неловко споткнувшись, кубарем отлетел к стене.
Тогда уж хирдманнны разом поднялись из-за столов. Но Варг жестом приказал им сесть. Пристально посмотрел на дерзкую девку.
- Будешь ходить на моем корабле, - наконец, изрек он. - Отплываем до рассвета. Опоздавших не ждем.
Девчонка едва заметно усмехнулась и пошла из корчмы прочь. И никто из хирдманов не поднялся с лавок, не посмел ее задержать.
На пороге обернулась. Поглядела с усмешкой, бесстрашная, вольная, гордая.
- А медовуха, все-таки, слаще.