Я очень надеялась в тот день на то, что Дэйв расскажет мне о своей маме намного больше. Но у него уже пропало желание говорить о ней что-либо дальше, когда я спросила, почему она умерла. Его настроение в считанные секунды сменилось, и всё снова благодаря мне. Но он не стал дуться на меня, грубить и молчать, как это произошло тогда, когда мы ходили в кино. Дэйв лишь сменил тему, спросил меня о моей семье, и я рассказала ему о своём отце. Я сказала, что очень скучаю по папе, что понимаю чувства парня и, порой, какую пустоту чувствую внутри себя. Дэйв внимательно слушал, смотря прямо в мои глаза. Смотрел так, будто заглядывал в мою душу. Но мне не было неловко. Его глаза были такие сочувствующие и понимающие, такие, словно они не могут выражать холод и безразличие. А они могут. Иногда глаза Дэйва могут быть настолько бесчувственными, леденящими, отчего становится не по себе.... Однако в тот день он не был таким. Мне было приятно с ним находиться, было приятно рассказать ему что-то о себе, о своих чувствах, о своём отце. Потом Дэйв взял меня за руку. Сначала я смутилась, но улыбка парня, появившаяся на его лице, помогла мне расслабиться. «Ты только ничего не бойся, Дженнифер», - сказал он тогда. Мне стало необыкновенно спокойно от этих слов. Я подумала, что Дэйв, наконец, раскрылся мне.
Парень подвёз меня до дома. Я совсем не заметила, как время быстро прошло, и когда вернулась, на часах было уже 17:30. Эмили могла заволноваться, однако пропущенных звонков от неё я в телефоне не увидела. Это обрадовало меня, так как не пришлось придумывать разные оправдания и извинения, особенно за то, что я ушла с уроков. Крайне необычно для меня... А если моё исчезновение кто-то заметил? Мне стоит готовиться к вопросам учителей или издёвками Хлои? Или, того хуже, услышать вечером от сестры: «Дженнифер, мне звонили из школы. Ты уходила с уроков? В чём дело?!».
Стоит надеяться на лучшее.
Я пришла на кухню и сразу же заметила на столе аппетитные... печенья? Напротив них сидела мама, равнодушно глядя на тарелку с выпечкой и не сводя взгляда даже тогда, когда я ступила за порог комнаты. Неужели она испекла их сама? Что это с ней? Странно, но если печенье сделала мама, то почему её глаза кажутся такими печальными?
Я медленно подошла к сидящей матери и дотронулась кончиками пальцев до её плеча. Она не шелохнулась, что вызвало у меня волнение.
– Мам, это ты сделала? – спросила я, присаживаясь на стул и кивая головой в сторону печенья. Мама моргнула и посмотрела на меня, а я слегка улыбнулась, чтобы её равнодушный взгляд сменился хоть каким-нибудь чувством...
– Тебя долго не было, – проигнорировав мой вопрос, бесстрастно произнесла она. Хотя я крайне удивилась, вскидывая брови – она заметила? Она заметила, что я вернулась из "школы" позднее?
– Да, я знаю... пришлось задержаться в школе, – пришлось соврать. Мне не хотелось, чтобы мама думала, что я прогуливаю школу с парнями. Я не прогуливаю школу, это был единственный раз, тем более не с парнями, а с Дэйвом, к которому я испытываю что-то большее, чем просто желание дружить... Надеюсь, что этот раз забудется, ведь я не являюсь в школе кем-то ярким и заметным. Меня почти никто не замечает.
Я взяла с тарелки одно ещё тёплое печенье и откусила от него кусочек, вкус которого моментально мог бы поднять настроение каждому и напомнить о счастливых моментах из детства. Когда-то мама делала такое печенье, учила Эмили готовить сладости, выпечку... Ей нравилось, они улыбались, смеялись. И какое же счастье вновь попробовать печенье мамы, которое я не ела несколько лет. Это вкус прошлого, почти забытого, что никогда не вернётся. Осознание того, что мама сделала это сама, и, возможно, скоро всё встанет на свои места, придавало мне сил. Я могла надеяться на хорошее будущее, могла ставить какие-то цели для себя... Не только помочь маме вылезти из глубокой, пожирающей депрессии, но и уехать из этого городка куда-нибудь подальше. Вместе. С мамой и Эмили. И Дэйвом.
Почувствовав странный взгляд мамы на себе, я замерла и вопросительно посмотрела на неё.
– Дженнифер... – начала она, но почему-то замолчала и опустила взгляд. После небольшой паузы мама, к счастью, продолжила: – Если когда-то тебе понравится парень, и, не дай Бог, ты влюбишься, то прошу, будь осторожна, милая.
Удивлённая таким словам, я округлила глаза и едва нахмурилась.
– Ты в порядке, мам?
– Всё хорошо, Дженнифер. Я хочу, чтобы ты знала, что никому верить нельзя. Никому нельзя верить. Никому нельзя верить... – отчуждённо повторяла она, а я насторожилась. – Всё это... Всё это бессмысленно. Нельзя любить. Никого нельзя любить, Дженнифер. Только своих родных, они никогда не оставят тебя. Никогда не сделают больно, Дженнифер...
– Ты чего, мама? – я взволнованно положила руку ей на плечо. – Ты пила таблетки?
– Выслушай меня! – вдруг вскрикнула мама, словно готовая расплакаться, но тут же ссутулилась и опустила голову. – Дженни, я люблю тебя, доченька, - она взяла мою руку в свою и крепко сжала её, почти до боли, заглядывая в мои глаза. – Никому не верь, слышишь? Все обманывают. Все всегда будут обманывать. Никто не будет сдерживать обещания... Никто... Все будут причинять боль, Дженнифер...
– Мам... – я отрицательно замотала головой, не отрывая взгляда от неё. С ней снова что-то не так, я это чувствовала, поэтому мне захотелось плакать. Однако мама не прекращала...
– Твой отец! Он обещал никогда не оставлять нас, Дженнифер! Он обещал всегда быть с нами! Всегда быть вместе! Всегда быть с нами! Но сдержал ли он своё обещание?! Посмотри, его нет! Он ушёл! Он оставил нас! Оставил нас... Мы никому не нужны, Дженнифер. Мы никому, совсем никому не нужны! – мама практически кричала, а я стискивала её руку, пытаясь успокоить. Ком в горле не давал ничего сказать, я лишь мотала головой, отказываясь верить в её слова. Впервые в жизни я не хотела верить словам мамы...
Потребовалось достаточно много времени для того, чтобы угомонить маму. Сначала она отчаянно твердила о том, что мы никому не нужны, что отец оставил нас специально, что он умер потому, что мы были не нужны ему. Потом она заплакала, и я крепко обняла её. Я спрашивала, пила ли она таблетки сегодня, но мама не отвечала. Некоторое время мы просидели на кухне в обнимку, – она, кажется, всё ещё плакала – а потом я отвела её в спальню и уложила на кровать. Она странно смотрела на меня, так отстранённо, словно я – чужой для неё человек. По всей видимости, мама серьёзно отказалась сегодня от антидепрессантов, потому что подумала, что они ей уже не нужны. А даже если она их и пила, то эффект они оказали не лучший, так что я занесла ей в комнату стакан с водой и нужной таблеткой. К счастью, не пришлось "выводить" её из себя, как это было в самый первый раз. Мама услышала меня и выпила лекарство при мне. Потом она легла спать.
Я, усталая и вымотанная, зашла к себе и села на стул. Посмотрела на свою комнату: на свои старые, ни с чем не сочетающиеся, тусклые, потёртые обои; на свой старый, почти негодный шкаф; белые прозрачные шторы, за которыми виднелась тёмная улица и жёлтые фонари; деревянный столик, на котором лежали школьные принадлежности; и на свой пол, холодный пол, на котором ковра-то даже нет. Мне снова стало не по себе. Я снова почувствовала себя холодно и неприятно в своей комнате. Снова почувствовала, что эта комната, словно отдалена от всего мира. Здесь всегда холодно, бездушно, пусто. Наверное, многие, увидев это место, сказали бы: «Ремонт! Срочно!». Да, я знаю, ремонт здесь явно нужен, но у нас нет такой возможности. Нет возможности купить обои, новый шкаф, стол, тёплый ковёр. Я, вообще, редко задумываюсь насчёт этого, но бывают моменты, когда чувствую себя нищенкой. Может быть, именно поэтому я редко вожу к себе в гости кого-либо?
Меня очень огорчало то, что сегодня говорила мама. Разве ей не должно было стать лучше? Разве она не должна думать о другом? О чём-то более позитивном? Это только из-за того, что она не приняла один раз лекарства? Столько вопросов крутилось в голове... Мне хотелось всё это узнать, и я подумала, что нужно снова обратиться к нашему психиатру, Катрине Брукс. Это именно она посоветовала нам антидепрессанты тогда. Ещё она сказала, если маме не полегчает, то она, кажется, могла бы пройти какой-то курс лечения. Может, всё-таки, стоит? Я хочу вернуть прежнюю маму.
Через некоторое время, после своих печальных раздумий, я достала чистый лист бумаги и начала рисовать. Не знаю, что на меня нашло, но мне показалось, если я сделаю это, то мне должно полегчать. Обычно, я никогда не бралась за карандаш и краски... Художник из меня не очень. Было пару раз, когда я пыталась рисовать, но, увидев шедевры других людей, я разочаровывалась в своих способностях и бросала это дело.
Я помню рисунки Дэйва. Они невероятные. У него определённо есть какой-то талант... Я помню, как их было много, их было не пересчитать. И на каждом рисунке абсолютно разный человек. Как ему это удалось? Нарисовать столько рисунков, столько разных рисунков! Интересно, они у него всё ещё появляются?
Я сделала несколько штрихов простым карандашом. Потом ещё. И ещё... Я и сама не знала, что пыталась нарисовать. Вот кружок, а вот просто линия, а это треугольник... Всё подряд. Потом я всё заштриховала и принялась рисовать цветы. Много цветов... Ромашку, одуванчик, василёк, розу. Для чего я рисовала? Для себя. Скорее всего, для себя. Я почувствовала, как успокоилась, рисуя это. Я почувствовала, как была готова рисовать цветы ещё и ещё, заполнить ими каждое свободное пространство на белом листе.
Я успокоилась, рисуя цветы.
«Может быть, Дэйв тоже рисует для того, чтобы успокоиться? – подумала я. – Может быть, что-то его тревожит, а когда он рисует, то ему становится лучше? Может быть, именно поэтому у него столько рисунков? Потому что его постоянно что-то тревожит?».