Дорога вывела к дубовой роще. Среди вековых деревьев они увидели крошечный домик - довольно старый, с облупившейся краской и почерневшими в углах ставнями, но с небольшим каменным крыльцом с белыми колоннами, одна из которых за долгие годы почти скрылась под увившим ее буйным плющом, дотянувшимся почти до самой крыши. На крыльце стояли два металлических стула - один с края, другой в углу. Однако взгляды Аманды и Доусона оказались прикованы к цветам. Ярким пятном на фоне окружающей зелени выделялись цветущие герани в маленьком горшочке. Море полевых цветов, огромный луг разноцветья начинался почти от самых ступеней домика. Красные, оранжевые, пурпурные, синие и желтые цветы почти по пояс высотой колыхались от легкого ветра. Над этими волнующимися под солнцем пестрыми волнами порхали мириады бабочек. Сад был обнесен низеньким штакетником, едва видным сквозь лилии и гладиолусы.
Аманда в изумлении посмотрела на Доусона и снова перевела взгляд на цветочную поляну, казавшуюся фантастической картиной - обычно таким человек представляет себе рай. «Что подвигло Така на создание этой красоты? Когда он успел все это сделать?» - удивилась Аманда. Но ответ возник тут же сам собой. Он разбил сад для Клары, вложив в свою работу всю полноту чувства к ней.
- Невероятно! - выдохнула Аманда.
- Ты знала об этом? - с не меньшим изумлением в голосе проговорил Доусон.
- Нет. - ответила она. - Сад должен был принадлежать только им двоим.
И тут Аманда ясно увидела сидящую на крыльце Клару и Така, который стоял, прислонившись к колонне, - они наслаждались потрясающей красотой цветочного луга.
Наконец Доусон убрал ногу с педали тормоза, и машина покатила вперед к дому. Цвета и оттенки сливались, словно капли живой краски, тянущейся ярким пятном к самому солнцу.
Остановившись возле крыльца, Доусон и Аманда вышли из машины и замерли, не в силах оторваться от окружающей картины. Через сад между цветами вилась узенькая тропинка.
Доусон и Аманда как завороженные вступили в раскинувшееся перед ними великолепие под облачным небом. Но вот из-за тучи снова выглянуло солнце, одарив своим теплом цветы, заблагоухавшие еще сильнее. Чувства Аманды обострились, словно этот день был создан специально для нее.
Она позволила шедшему рядом Доусону взять себя за руку, удивляясь, до чего естественным оказалось это движение. За годы тяжкого труда его руки огрубели, маленькие ранки превратились в шрамы, но ничего приятнее его прикосновения она не знала. И тут она внезапно и окончательно поняла, что и Доусон для нее тоже вырастил бы такой сад, если б она того захотела.
«Навеки». Когда-то он вырезал это слово на верстаке Така - обещание подростка, не более того, однако он его сдержал. И теперь, продвигаясь вместе с Доусоном среди цветов, Аманда чувствовала, как пространство между ними заполняется силой этого обещания. Издалека, словно обращенный к ним призыв, донесся глухой раскат грома. Их с Доусоном плечи соприкоснулись, и сердце Аманды забилось сильнее.
- Интересно, это многолетние цветы, или Таку приходилось их сеять каждый год? - задумчиво проговорил Доусон.
Его слова заставили ее очнуться.
- Думаю здесь есть всякие, - ответила она и не узнала собственного голоса. - Некоторые из них мне известны.
- Значит, и в этом году он уже приезжал сюда, чтобы их посеять?
- Должно быть, так. Вот бутень. У моей мамы он есть. Он погибает с наступлением зимы.
Следующие несколько минут, пока они брели по тропинке, Аманда указывала на знакомые ей однолетники, перемежающиеся многолетниками: рудбекию, лиатрис, ипомею и астры, а также незабудки, ратибиды и маки. В саду все росло как попало, словно, игнорируя любые замыслы Така, Господь и природа задумали сделать по-своему, сотворив здесь невообразимый хаос, который на самом деле лишь добавлял саду красоты, и, пока они пробирались сквозь эту пеструю россыпь, Аманда не переставала радоваться, что она и Доусон могут созерцать это великолепие вместе. Холодный ветер набирал силу, нагоняя тучи.
Доусон посмотрел в небо.
- Сейчас начнется гроза, - заметил Доусон, посмотрев на небо. - Наверное, лучше поднять верх машины.
Аманда кивнула, но не выпустила его руки из своей - боялась, что им не представится случая снова соединить руки. Однако Доусон был прав - тучи сгущались.
- Жди меня в доме, - проговорил он и нехотя расплел их пальцы.
- Думаешь, дверь не заперта?
- Держу пари, что нет, - улыбнулся Доусон. - Я приду через минуту.
- Возьми мою сумку из машины.
Доусон кивнул и направился к автомобилю. Глядя ему в след, Аманда вспомнила, как зарождался их роман. Все началось с девичьей влюбленности, что заставляла ее вместо уроков машинально чертить его имя в тетради. Никто, даже Доусон, не знал, что они попали в одну пару по химии не случайно. Аманда специально отпросилась в туалет, когда химичка попросила школьников разбиться на пары. Вернувшись, она увидела, что Доусон, как и ожидалось, остался единственным учеником без пары. Подруги взглядами выражали ей сочувствие, в то врем как она втайне ликовала - ее желание быть поближе к этому спокойному, загадочному мальчику, казавшемуся мудрым не по годам, сбылось.
И сейчас, когда он проделывал необходимые манипуляции с машиной, Аманда ощутила то же радостное возбуждение. Они с Доусоном представляли собой две половинки единого целого, разъединенного все эти долгие годы. Исчезли последние сомнения - его одного она ждала всю жизнь, так же как и он ее.
Невозможно было представить, что она никогда больше не увидит Доусона, нельзя было допустить, чтобы Доусон превратился для нее лишь в воспоминание. Судьба сама, воплотившись в воле Така, направляла ее сейчас к дому, и Аманда знала, что это не случайно.
Все это имеет свое значение. В конце концов, прошлое позади, но ведь есть еще и будущее.
Как и предсказывал Доусон, дверь оказалась не заперта. Лишь переступив порог дома, Аманда тут же поняла, что этот дом был абсолютной епархией Клары.
Несмотря на такие же, как в Ориентале, стертые сосновые доски на полу, кедровые панели на стенах и аналогичную планировку, здесь глаз радовали подушки ярких расцветок на диване, со вкусом развешанные на стенах черно-белые фотографии и гладко отшлифованные, выкрашенные в голубой цвет стены, через широкие окна комнату заливал яркий свет. Две белые книжные полки в нишах были заставлены книгами, перемежавшимися с фарфоровыми фигурками, - все это явно собиралось много лет. Спинку большого удобного кресла покрывало лоскутное одеяло ручной работы с замысловатым узором, а на журнальных столиках не было и признака пыли. У каждой стены стояло по торшеру, а в углу возле радио виднелась малоформатная фотография с годовщины их свадьбы.
За спиной Аманды послышались шаги Доусона. С пиджаком и сумкой в руках, он молча застыл в дверном проеме, не зная, что сказать.
- Это нечто, правда? - изумленно воскликнула Аманда. Доусон медленно обводил взглядом комнату.
- Может, мы не туда попали?
- Ничего подобного, - сказала Аманда, указывая на фотографию. - Мы находимся там, где нужно. Вот только это явно дом Клары, а не Така. И он в нем никогда ничего не менял.
Доусон, перекинул пиджак через спинку стула, рядом поставил сумку Аманды.
- Не помню, чтобы у Така в доме была когда-нибудь такая чистота. Наверное, Тэннер нанял кого-нибудь, чтобы подготовить дом к нашему приезду.
«Ну конечно», - подумала Аманда. Ей вспомнились слова Тэннера о его планах наведаться сюда и его просьбе, чтобы они с Доусоном повременили с поездкой денек. Незапертая дверь лишь подтверждала их подозрения.
- Ты уже осматривала остальное помещение? - поинтересовался Доусон.
- Еще нет - я все стараюсь угадать, где было место Така. Клара, очевидно, не позволяла ему здесь курить.
Большим пальцем Доусон указал через плечо в сторону открытой двери.
- Теперь ясно, зачем на крыльце кресло. Скорее всего Так курил там.
- Даже после того, как Клары не стало?
- Наверное, боялся, что призрак Клары осудит его за курение в доме.
Аманда улыбнулась. Затем они, слегка касаясь друг друга, прошли через гостиную в кухню, которая, как и в Ориентале, располагалась в глубине дома. Ее окна также выходили на реку.
И здесь во всем - от белых шкафов и лепных орнаментов с прихотливыми завитками до сине-белой плитки над стойками - чувствовалась рука Клары. На плите стоял заварной чайник, а на кухонной стойке - ваза с полевыми цветами явно из сада. На примостившемся под окном столе стояли бутылки красного и белого вина с двумя сверкающими бокалами.
- Он становится предсказуемым, - заметил Доусон, оглядывая бутылки.
- Что ж, не самое плохое, - пожала плечами Аманда.
Они застыли, любуясь открывающимся из окна видом на реку Бэй. Аманда наслаждалась молчанием, которое ей было давно знакомо и потому действовало умиротворяюще. Ощущая, как дышит Доусон, как заметно вздымается и опускается его грудь, она еле справилась с желанием снова взять его руку. Словно по молчаливому согласию, они разом развернулись и продолжили путешествие по дому.
Напротив кухни находилась спальня, в центре которой возвышалась кровать с четырьмя столбиками. Белые шторы, гладкий, без царапин и щербин, письменный стол - не то что мебель Така в Ориентале. На прикроватных тумбочках стояли две одинаковые хрустальные лампы, а напротив шкафа висел какой-то пейзаж в импрессионистском стиле.
К спальне примыкала ванная комната с ванной на ножках в виде лап - давняя мечта Аманды - и антикварным зеркалом над умывальником. В зеркале отразились их лица. Впервые после их возвращения в Ориентал она увидела себя с Доусоном со стороны и вспомнила, что они ни разу, даже когда были подростками, не сфотографировались вместе. Только собирались, но дело до этого так и не дошло.
Теперь Аманда об этом жалела. Впрочем, что ей от этой фотографии? Что бы она с ней сделала - сунула бы в ящик стола и забыла, чтобы обнаружить через несколько лет, или, может, хранила бы как особую ценность в каком-нибудь укромном месте? Этого Аманда не знала, но их лица рядом, увиденные ею в зеркале, смотрелись как-то особенно интимно. Уже давно никто не давал ей почувствовать себя красивой, но сейчас было именно так. Ее тянуло к Доусону. Ей нравилось ощущать на себе его взгляд, нравилась непринужденность его движений. Она прекрасно знала о существующем между ними почти первобытном взаимопонимании. Вот и на этот раз они провели вместе всего нескольких дней, но она уже целиком и полностью доверяла Доусону и могла рассказать ему все, что угодно. Правда, в тот первый вечер за ужином столкнулись по поводу Боннеров, но они всегда были откровенны друг с другом. Никакого подтекста в их словах или осуждения. Их размолвки всегда угасали так же быстро, как вспыхивали.
Аманда продолжала рассматривать отражение Доусона в зеркале. А он, поймав ее взгляд, поднял руку, осторожно поправил упавший Аманде на глаза локон и, развернувшись, ушел.
Она осталась одна с мыслью о том, что в ее жизни, как бы она ни сложилась в дальнейшем, уже произошли необратимые перемены, прежде казавшиеся ей невозможными.
Аманда взяла свою сумку из гостиной и отправилась в кухню за Доусоном. Тот уже откупорил бутылку вина и, разлив его по бокалам, один протянул Аманде. Они молча вышли на крыльцо. На горизонте сгущались черные тучи. Они приближались, окутанные легким туманом. Зеленая листва на поросшем лесом берегу реки стала более яркой.
Аманда отставила в сторону бокал с вином и, порывшись в сумочке, достала оттуда два конверта. Она передала Доусону тот, на котором значилось его имя. Другое письмо, то, что нужно было прочесть перед церемонией, она положила себе на колени. Доусон сложил свой конверт и спрятал его в задний карман брюк.
Аманда указала на конверт без надписи.
- Ты уже готов?
- Вполне.
- Хочешь распечатать конверт? Мы должны прочитать это письмо перед тем, как развеять прах.
- Распечатай ты, - ответил Доусон, пододвигая к Аманде свой стул. - Я увижу текст отсюда.
Аманда приподняла краешек клапана, осторожно разорвала конверт и развернула письмо. В глаза тут же бросился неразборчивый почерк Така. Тут и там встречались перечеркнутые слова, неровные, дрожащие строчки свидетельствовали о почтенном возрасте Така. Послание занимало три страницы, исписанные с обеих сторон. Оставалось лишь гадать, сколько времени ушло у Така на то, чтобы написать его. Письмо датировалось 14 февраля этого года.
День святого Валентина. Хороший день.
- Готов? - спросила Аманда.
Доусон кивнул, она откинулась на спинку кресла, и они начали читать. «Аманда и Доусон!
Спасибо, что приехали. И спасибо за то, что выполняете мою просьбу. Я не знал, кого еще попросить об этом.
Я не мастак писать, а потому сразу хочу сказать, что это история любви. Нашей с Кларой любви. Пересказывая все подробности моего жениховства и первых лет нашего брака, я лишь нагоню на вас тоску, а наша настоящая история - та ее часть, которая вам была бы интересна - началась в 1942 году. К тому времени мы прожили вместе три года, и у Клары уже случился первый выкидыш. Я знал, как тяжело она это перенесла, и тоже сильно переживал, потому что ничего не мог поделать. У некоторых супружеских пар невзгоды порождают отчуждение.
Других, как мы, они лишь сильнее сплачивают.
Но я отвлекся. В старости это, кстати, часто бывает. Поживете - сами увидите.
Шел, как я сказал, 1942 год, и в день нашей свадьбы мы отправились в кино на фильм «Для меня и моей девочки» с Джином Келли и Джуди Гарланд. До этого мы никогда не были в кино и, чтобы посмотреть эту картину, поехали аж в сам Роли. Фильм закончился, включили свет, а мы все сидели на своих местах и размышляли о только что увиденном. Вряд ли вы смотрели эту картину, и я не стану докучать вам ее подробностями, но, если в двух словах, это история о человеке, который во время Первой мировой намеренно нанес себе увечья, чтобы не идти на фронт. А потом ему приходится снова добиваться любимой женщины, потому что та теперь считает его трусом. Я к тому времени уже получил повестку из военкомата, поэтому многое в этом фильме было мне близко: я тоже не хотел бросать свою девочку и идти на фронт, но и она, и я старались об этом не думать. Вместо этого мы говорили о песне с тем же названием, что и фильм. Это самая прекрасная песня из всех, что мы когда-либо слышали. Мы пели ее всю дорогу, пока шли домой. А через неделю я пошел на флот.
Немного странно, поскольку, как я уже сказал, меня собирались забрать в пехоту, и сейчас, многое пережив, я понимаю, что лучше бы мне, наверное, тогда пойти именно в пехоту - тем более что я умею обращаться с двигателями, а плавать не умею. Я бы мог готовить грузовики и джипы для отправки в Европу. Ведь без машин в армии делать нечего, верно? Но, даже будучи деревенским парнем, я знал: в армии никого не спрашивают, а посылают туда, куда считают нужным, и потом, к тому времени всем уже стало ясно, что нас в этой войне ждет победа - это лишь вопрос времени. Айк тогда только что уехал в Северную Африку. Мм там требовались пехотные войска и, как бы ни вдохновляло меня желание воевать против Гитлера, пехота меня почему-то совсем не привлекала.
В военкомате на стене висел агитационный плакат военно-морского флота. Плакат призывал: «К орудию!» На нем изображался заряжающий снаряд моряк в безрукавке, и меня это чем-то зацепило. «Я смогу», - подумал я и, проигнорировав стол, где записывали в пехоту, подошел к столу, где записывали в военный флот. Когда я сообщил об этом Кларе, она проревела несколько часов кряду. Потом взяла с меня слово, что я к ней непременно вернусь. И я пообещал.
Я прошел курс общей подготовки и специальной подготовки. А в ноябре 1943-го меня отправили на эсминец «Джонстон» в Тихом океане. Даже не думайте, что служба на флоте менее опасна, чем на суше или в морской пехоте. Или что там не так страшно. На флоте ты полностью во власти корабля, от тебя самого ничего не зависит: если судно пойдет ко дну, ты покойник. Если упадешь за борт, тебе конец, поскольку никто из конвойных кораблей не рискнет остановиться, чтобы спасти тебя. Там некуда бежать, негде спрятаться. Ты быстро привыкаешь к мысли, что от тебя ничего не зависит. Никогда в жизни мне не было так страшно, как на флоте. Кругом рвутся снаряды, валит дым, горит палуба. И все это при громе орудий, да таком, что оглохнуть можно. Раз в десять сильнее грома, хотя все, конечно, намного ужаснее. Во время крупных сражений судно постоянно обстреливали японские «Зеро», и снаряды рикошетили от палубы во все стороны. А ты при этом еще должен делать свое дело как ни в чем не бывало.
В октябре 1944-го мы проходили мимо острова Самар, готовились к вторжению на Филиппины. Наших тринадцати кораблей, казалось бы, вполне достаточно, но, не считая авианосца, то были в основном эсминцы и конвойные суда, так что большой огневой мощью мы похвастаться не могли. И вдруг на горизонте показались японские корабли - казалось, весь японский флот двигался на нас: четыре линкора, восемь крейсеров, одиннадцать эсминцев, и все они хотели во что бы то ни стало отправить нас на дно. Позже я слышал, как кто-то сравнил нас с Давидом, противостоящим Голиафу, правда, у нас даже не было рогатки.
И это очень близко к правде. Потому что при попытке отбить атаку противника снаряды из наших орудий до вражеских кораблей даже не долетали. И что мы сделали, зная, что шансов уцелеть у нас нет? Мы вступили в бой. Теперь он называется сражением в заливе Лейте. Наш корабль направился прямо на противника, первым открыл огонь, первым начал атаковать торпедами. Мы что было сил палили и по крейсеру, и по линкору. Надо сказать, отделали их.
Однако следуя в авангарде, пойти ко дну наше судно также было обречено первым.
Вражеские крейсера атаковали нас с двух сторон, и мы стали тонуть. На борту находились 327 человек, и 186 из них - в их числе мои близкие друзья - в тот день погибли. 141 выжил. Я оказался одним из них.
Вот вы сейчас, готов поспорить, гадаете, с чего я вам все это рассказываю, думаете, наверное, хожу вокруг да около, поэтому, пожалуй, перейду к делу. Я оказался на плоту, а вокруг шел морской бой. И вдруг я понял, что уже ничего не боюсь, что со мной ничего не случится, ведь наша с Кларой история еще не закончена, и тогда я окончательно успокоился. Если хотите, можете назвать это военным психозом, но я знаю то, что знаю, и там, под разорванным взрывами дымным небом мне вспомнился тот самый день двухгодичной давности, когда мы отмечали годовщину нашей свадьбы, и начал петь «Для меня и моей девочки», как мы с Кларой пели в машине по дороге из Роли. Я голосил что есть мочи, будто мне все нипочем, поскольку знал: Клара обязательно услышит меня и поймет, что за меня волноваться не стоит. Ведь я дал ей слово, и ничто, даже гибель в Тихом океане, не помешает мне его сдержать.
Знаю, это невероятно, но я спасся. Затем меня назначили на транспортное судно, доставлявшее к месту назначения войска, и уже весной я вез морпехов на Иводзиму. А потом война кончилась, и я вернулся домой. Дома я никогда не говорил о войне - не мог. Никогда ни слова - очень было тяжело, больно было, и Клара меня понимала. Наша жизнь наконец вошла в прежнее русло. В 1955-м мы начали своими силами строить здесь дом. Почти все я сделал сам. Как-то к вечеру, закончив работу, я услышал, как Клара, которая вязала в тени, напевает «Для меня и моей девочки».
Я замер на месте и сразу вспомнил тот бой. Я совсем позабыл об этой песне и никогда не рассказывал Кларе, что случилось в тот день на плоту. Но она, должно быть, что-то прочитала на моем лице, потому что, подняв на меня глаза, сказала:
- День годовщины нашей свадьбы. - И продолжила вязать. - Я тебе не говорила, но, когда ты был на фронте, мне однажды ночью приснился сон, - прибавила она. - Будто меня окружает море полевых цветов. И я слышу, как ты поешь мне эту песню, хотя я тебя не вижу.
Проснувшись, я почувствовала, что страх отпустил меня. Ведь я до тех пор никак не могла избавиться от тревоги за тебя.
Я замер как громом пораженный.
- Это был не сон, - наконец выговорил я.
Она улыбнулась, и я понял, что она ждала именно этого ответа.
- Знаю. Я же сказала, что слышала тебя.
После этого меня ни на минуту не покидала мысль, что между мной и Кларой существует что-то такое - какая-то мощная духовная связь. Вот таким образом я решил разбить здесь сад и через несколько лет, в годовщину нашей свадьбы, привез сюда Клару, чтобы показать его ей. Правда, тогда сад был совсем крошечный, не как сейчас, но Клара меня уверила, что это самое прекрасное место на земле. Поэтому я на следующий год увеличил участок и, напевая нашу песню, подсеял еще цветов. Потом в день нашей свадьбы, до тех самых пор, пока Клары не стало, я проделывал это каждый год. Здесь, в месте, которое она так любила, я развеял ее прах.
Однако после ее смерти я изменился не в лучшую сторону - обозлился на всех, начал пить, словом, погибал. Сад забросил, перестал сеять цветы, перестал петь, потому что не видел больше в этом смысла - ведь Клара ушла. Я возненавидел весь свет, не хотел жить, подумывал о самоубийстве. Но вот появился Доусон. Я был рад ему. Он возродил у меня интерес к жизни, напомнил, что моя миссия здесь еще не окончена. Но вот ушел и Доусон. А я приехал сюда и после долгих лет снова увидел это место. Лето было на исходе, но некоторые цветы продолжали цвести, и, когда я запел нашу с Кларой песню, у меня на глазах непроизвольно выступили слезы. Наверное, я оплакивал потерю Доусона, свою судьбу, но главное, оплакивал Клару.
Именно тогда все и началось. Возвращаясь в тот вечер домой, в окне кухни я увидел Клару.
Это был некий неясный образ, но я слышал, как она пела нашу песню. Однако когда я вошел в дом, она уже исчезла. Я снова вернулся в наш домик и продолжил заниматься садом - то есть «готовить почву» - и тогда я снова увидел ее, на сей раз на веранде. Через несколько недель, когда я посеял цветы, она начала приходить ко мне регулярно, где-то раз в неделю, и, прежде чем она исчезала, мне удавалось к ней приблизиться. Но вот сад зацвел, и я как-то после очередной прогулки среди цветов, войдя в дом, отчетливо, как живую, увидел Клару.
Она стояла прямо здесь, на веранде, и ждала меня, слоено недоумевая, отчего это мне потребовалось столько времени, чтобы разобраться, что к чему. С тех пор так все и было.
Дело в том, что Клара - часть этих цветов. Они выросли из ее праха, и чем больше они разрастаются, тем живее становится Клара. Пока я ухаживал за цветами, у Клары был способ приходить ко мне.
Именно поэтому вы здесь, именно поэтому я и попросил вас исполнить мою просьбу. Это наше место, тот крошечный уголок земли, где любовь делает невозможное возможным.
Думаю, вы это поймете лучше, чем кто бы то ни было.
Мне пришло время присоединиться к Кларе. Пора нам с ней спеть вместе. Настал мой час, и я об этом не жалею. Я снова с Кларой, и это единственное место, где бы я хотел остаться навсегда. Прошу развеять мой прах над цветами, и не нужно по мне плакать. Наоборот - я хочу, чтобы вы радовались за нас. Улыбайтесь веселее для меня и моей девочки.
Так».
Подавшись вперед, Доусон положил руки на колени и попытался представить себе пишущего это письмо Така. В авторе этого послания он никак не мог узнать приютившего его немногословного, сурового человека. Такого Така Доусон не знал.
Глаза Аманды излучали тепло, она осторожно, чтобы не разорвать бумагу, сложила письмо.
- Я знаю песню, о которой он говорит, - сказала она, аккуратно спрятав письмо в сумку. - Я однажды слышала, как он ее поет, сидя в кресле-качалке. Когда я спросила, что за песня, он ничего толком не ответил, а просто включил мне пластинку.
- Дома?
Аманда кивнула.
- Помню, я подумала, что мотив какой-то запоминающийся, но Так закрыл глаза и будто... растворился в музыке. Но вот песня закончилась, он встал и убрал пластинку, и я не знала, как это все воспринимать. Но теперь все встало на свои места. - Аманда повернулась к Доусону. - Он звал Клару.
Доусон медленно вертел в руках бокал.
- Ты веришь? Веришь, что он видел Клару?
- Раньше не верила. Но теперь не знаю, что и думать.
Вдали послышались громовые раскаты. Они словно напоминали, зачем Аманда и Доусон сюда приехали.
- Пожалуй, нам пора, - сказал Доусон.
Аманда встала, оправив на себе брюки, и они с Доусоном спустились в сад. Ветер уже дул, не ослабевая, туман сгустился. Ясное утро сменилось днем, который словно олицетворял темное, тяжелое прошлое.
Доусон достал шкатулку, и они подошли к ведущей в глубь сада тропинке. Волосы Аманды трепал ветер, и она то и дело их приглаживала. Они дошли до середины сада и остановились.
Доусон застыл, ощущая в руках тяжесть шкатулки.
- Наверное, нужно что-нибудь сказать, - пробормотал он. Аманда кивнула, и Доусон, начав первым, отдал дань приютившему его и подарившему ему свою дружбу человеку. Аманда, в свою очередь, поблагодарила Така за то, что нашла в нем наперсника, к которому, как к отцу, прикипела душой. Едва прозвучали последние слова, ветер как по волшебству усилился, и Доусон открыл крышку.
Пепел, взметнувшись, закружился над цветами, и Аманда подумала, что это Так ищет Клару, взывая к ней в последний раз.
Вернувшись в дом, они начали вспоминать Така, иногда просто сидели молча. Пошел дождь - затяжной, но не сильный, а легкий, как благословение.
Проголодавшись, они, несмотря на дождь, вышли из дома и по извилистой дороге на «стингрее» снова выехали на шоссе. Однако они направились не в Ориентал, а в Нью-Берн, в ресторан «Челси», что недалеко от исторического центра города. Заведение оказалось полупустым, но когда они уходили, все столики уже были заняты.
Дождь на время утих, и Аманда и Доусон воспользовались случаем, чтобы побродить по тихим улочкам, посетить еще не закрывшиеся магазины. Пока Доусон рассматривал книги в букинистической лавке, Аманда с улицы позвонила домой. Она поговорила с Джаредом и с Линн, а потом и с Фрэнком. Набрав номер матери, она оставила на автоответчике сообщение, сказав, что, возможно, припозднится, а потому просила не запирать дверь. Доусон подошел к ней в тот момент, когда она дала отбой. Ей стало очень грустно от того, что вечер почти закончился. Кажется, он прочитал ее мысли. Он предложил ей свою руку, и они побрели к машине.
Когда они выехали на шоссе, дождь возобновился. А едва они пересекли реку Ньюс, туман сгустился еще сильнее. Ветви деревьев торчали, словно пальцы привидений. Тусклые лучи автомобильных фар с трудом пробивались сквозь мглу и почти полностью тонули в густых зарослях. Сбросив скорость, Доусон осторожно пробирался сквозь сырой мрак.
Дождь равномерно барабанил по крыше машины, напоминая далекий стук колес поезда, и Аманда поймала себя на том, что постоянно прокручивает в голове прошедший день. За обедом она не раз ловила на себе взгляд Доусона, но при этом не смущалась - наоборот, ей хотелось, чтобы он продолжал на нее смотреть.
Она знала, что это неправильно, что подобные желания не одобряются обществом. И если бы она была уверена, что ее чувства к Доусону несерьезны, что они просто способ хотя бы на время уйти от некоторых жизненных проблем, то можно было бы махнуть на все рукой. Но Аманда понимала, что это не так. Доусон не случайный человек, к которому она пришла на свидание. Он ее первая и скорее всего единственная любовь, которая умрет вместе с ней.
Узнай Фрэнк, о чем она думает, это бы сломило его. Несмотря на все беды, которые выпали ей на долю в течение их совместной жизни, Аманда любила мужа, хотя и знала, что, даже если бы она уехала сегодня домой, она не смогла бы забыть Доусона, он все равно преследовал бы ее. И дело тут не в том, что она ищет утешения на стороне, поскольку их с Фрэнком брак уже давно трещит по швам. Просто между ней и Доусоном существует некая связь, которая давала о себе знать всякий раз, как они оказывались вместе, и которая делала все происходящее естественным и неизбежным. Поэтому Аманда с большой долей уверенности полагала, что их с Доусоном история не окончена, ведь они оба ждут ее продолжения.
После Бэйборо Доусон сбросил скорость: они приближались к выезду на шоссе, ведущее в южном направлении, в Ориентал. Впереди лежал Вандемир. Аманда была готова просить Доусона не сворачивать, а ехать прямо в Вандемир. Ее ужасала мысль, что, проснувшись завтра, она будет гадать, доведется ли им еще когда-нибудь встретиться, но слова не шли у нее с языка.
На шоссе, кроме них, никого не было. Вода стекала с асфальта в тянувшиеся по обеим сторонам канавы. Немного не доезжая до перекрестка, Доусон мягко нажал на тормоза и, к удивлению Аманды, остановил машину.
Дворники гоняли воду по стеклу из стороны в сторону. Капли дождя сверкали в свете фар. Не заглушая двигатель, Доусон, лицо которого оставалось в тени, повернулся к Аманде.
- Тебя, наверное, ждет мама. Сердце Аманды забилось.
- Да, - кивнула она и не сказала больше ни слова.
Наверное, целую минуту Доусон молча смотрел на нее, читая ее мысли. Увидев в устремленных прямо на него глазах Аманды все ее надежды, страхи и желания, он коротко улыбнулся и, снова сосредоточив взгляд на дороге, медленно тронулся. Они поехали прямо, без остановок, по направлению к Вандемиру.
Оказавшись перед дверью дома Така, они не почувствовали никакой неловкости. Аманда тут же прошла в кухню, достала бокалы и стала разливать вино, а Доусон зажег лампу. Аманду переполнял восторг, хотя при этом она ощущала некоторую неуверенность.
Доусон включил радио в гостиной и, найдя какой-то старомодный джаз, почти до предела убавил звук. Он снял с полки одну из старых книг и принялся перелистывать пожелтевшие страницы, когда к нему подошла Аманда. Вернув книгу на полку, он принял у Аманды бокал.
И они вместе подошли к дивану.
- Как тихо, - сказала Аманда, скинув туфли. Она поставила бокал на столик и, подтянув к себе ноги, обхватила колени руками. - Я понимаю, отчего Так с Кларой захотели здесь остаться.
В тусклом свете гостиной лицо Аманды выглядело загадочным. Доусон откашлялся.
- Ты вернешься сюда когда-нибудь? - спросил он. - После этого уик-энда?
- Не знаю. Будь я уверена, что все останется так, как сейчас, вернулась бы. Но я знаю, что так не будет, что нет ничего вечного. Мне хочется на всю жизнь запомнить этот цветущий сад.
- И конечно же, чистоту в доме.
- И это тоже, - согласилась Аманда. Взяв в руку бокал, она поболтала в нем вино. - Знаешь, о чем я думала, когда пепел летел над садом? О той ночи, когда мы с тобой на причале наблюдали метеоритный дождь. Отчего-то вдруг я снова вернулась туда и увидела нас с тобой лежащими на расстеленном одеяле. Мы шептались, слушали раздававшиеся по всей округе совершенные песни сверчков и смотрели в... живое небо.
- Почему ты заговорила об этом? - мягко спросил Доусон. На лице Аманды застыла печаль.
- Потому что в ту ночь я поняла, что люблю тебя. По-настоящему. И моя мама, кажется, это поняла.
- Откуда ты это знаешь?
- Дело в том, что на следующее утро она стала расспрашивать меня о тебе, и, когда я призналась ей в своих чувствах, наш разговор перешел в самый настоящий скандал, один из самых грандиозных, бывших между нами. Дошло до того, что она влепила мне пощечину. И это так меня поразило, что я даже растерялась. А она все твердила, что я глупая девчонка, сама не знаю, что творю. Тогда я думала, она злится на меня из-за тебя, но сейчас понимаю, что любой мой кавалер ее начал бы раздражать. Дело было не в тебе, не в нас и даже не в твоей семье. Дело было в ней самой. Мама, видя, как я взрослею, боялась потерять надо мной власть. Она не представляла, что в этом случае можно сделать - и тогда не представляла, не представляет и сейчас. - Аманда пригубила вино и, поставив бокал на столик, покрутила его за ножку. - Например, сегодня утром она назвала меня эгоисткой.
- Она не права.
- Я тоже так думала, - кивнула Аманда. - По крайней мере раньше. Но теперь я в этом не уверена.
- Из чего ты делаешь такой вывод?
- Я веду себя так, как не пристало вести себя замужней женщине.
Доусон молча смотрел на Аманду, давая ей время осмыслить собственные слова.
- Отвезти тебя назад? - в конце концов спросил он.
Немного поколебавшись, Аманда отрицательно покачала головой.
- Нет, - произнесла она. - Именно в этом дело. Я хочу остаться здесь, с тобой, хотя знаю, что это нехорошо. - Она потупилась. Ее ресницы отчетливо выделялись на фоне скул. - Ты считаешь, в моих словах есть логика?
Доусон скользнул пальцем по тыльной стороне ее руки.
- Ты действительно хочешь, чтобы я ответил?
- Да нет, наверное, - сказала она. - Но тут все... так сложно. Я о своем браке. - Доусон, легким прикосновением чертил пальцем узоры на ее руке.
- Ты счастлива замужем? - осторожно спросил Доусон.
Прежде чем ответить, Аманда сделала глоток вина, собираясь с силами.
- Фрэнк хороший человек. Ну если говорить в общем и целом. Однако брак - это не то, что люди вкладывают в это понятие. Всем хочется верить, что каждый брак - это идеально сбалансированные отношения, однако это не так. Один всегда любит сильнее, чем другой.
Фрэнк, я знаю, меня любит, и я тоже его люблю... но не так сильно. И никогда не смогу отвечать ему равнозначным чувством.
- Почему?
- Разве ты не знаешь? - Аманда подняла на него глаза. - Конечно же, из-за тебя. Даже в церкви, готовясь произнести брачную клятву, я, помню, жалела, что на его месте не ты. Я не только продолжала любить тебя - я любила тебя безмерно, и уже тогда подозревала, что никогда не испытаю подобного чувства по отношению к Фрэнку.
У Доусона пересохло во рту.
- Тогда почему ты вышла за него замуж?
- Потому что так принято. И потом, я надеялась, что смогу измениться. Что со временем, возможно, смогу почувствовать к нему нечто подобное, что чувствую к тебе. Однако этого не произошло, и Фрэнк, наверное, это тоже понял. Эта мысль причиняла ему боль, и он изо всех сил старался показать мне, насколько я для него важна, чем еще больше душил меня своей любовью. И меня это раздражало. Он меня раздражал. - Аманда поморщилась. - Знаю, все это, наверное, выставляет меня в ужасном свете.
- Вовсе нет, - сказал Доусон. - Ты просто откровенна.
- Это еще не все, - перебила его Аманда. - Я хочу, чтобы ты понял меня до конца. Я действительно его люблю и дорожу нашей семьей. Фрэнк в детях души не чает. Они центр его вселенной. Именно поэтому на нас так тяжело отразилась потеря Беи. Ты и представить себе не можешь, каково это - видеть, как угасает твой ребенок, и быть не в состоянии помочь.
Ты переживаешь полную гамму эмоций: и гнев на Бога, и предательство, и поражение, и абсолютное опустошение. Однако я смогла пережить все это. Фрэнк не смог. Наверное, потому что в основе его бездонного отчаяния лежало нечто другое, и все вместе высасывало из него жизненные силы. Вместо радости, которой была для нас Бея, образуется зияющая пустота. Мы в шутку говорили, что она уже из утробы появилась с улыбкой. Даже в младенчестве она почти не плакала. Она постоянно смеялась. Все новое становилось для нее волнующим открытием. Джаред и Линн соперничали за ее внимание. Можешь себе представить?
Аманда умолкла, а когда вновь заговорила, никак не могла справиться с волнением.
- А потом у нее начались головные боли. Ковыляя по дому, она начала натыкаться на все подряд. Бесчисленные специалисты, у которых мы консультировались, оказались бессильны.
- Аманда сглотнула комок в горле. - Потом... ее состояние стало катастрофически ухудшаться, хотя она не переставала радоваться жизни. И даже перед смертью, когда она уже едва могла сидеть без посторонней помощи, она продолжала смеяться. Всякий раз, когда я слышала этот смех, я чувствовала, как в моем сердце увеличивается рана. - Умолкнув, Аманда, с отсутствующим видом уставилась в темное окно. Доусон ждал.
- В конце я часами лежала с ней в постели, просто обнимая ее, пока она спала. А когда она просыпалась, мы лежали лицом друг к другу. Я не могла отвернуться, потому что хотела запомнить ее получше - ее нос, подбородок, ее крошечные локоны. А когда она наконец снова засыпала, я прижимала ее к себе и плакала от несправедливости происходящего.
Аманда заморгала, по-видимому, даже не замечая струившихся по ее щекам слез, не делая даже попытки смахнуть их с лица. Доусон тоже не шелохнулся. Он сидел совершенно неподвижно, ловя каждое ее слово.
- С ее смертью во мне тоже что-то умерло. И мы с Фрэнком после этого долго не могли смотреть друг на друга. Не потому, что злили друг друга, а потому что было больно. Я видела во Фрэнке Бею, а Фрэнк видел ее во мне, и это оказалось... невыносимо. Мы держались с трудом, хотя Джаред и Линн тогда нуждались в нас больше, чем когда бы то ни было. Я стала по вечерам выпивать два-три бокала вина, пытаясь забыться, а Фрэнк пил еще больше.
Наконец я поняла, что это не помогает, и остановилась. Фрэнку это сделать оказалось сложнее. - Аманда прервалась, потерла переносицу: эти воспоминания вызвали знакомую головную боль. - Он не смог остановиться. Я решила, что рождение еще одного ребенка сможет его излечить, но и это не помогло. Он алкоголик, и последние десять лет проживает свою жизнь лишь наполовину. А я уже дошла до той точки, когда не знаю, как ему помочь.
Доусон сглотнул.
- У меня нет слов.
- У меня тоже. Я постоянно повторяю себе, что, если бы не смерть Беи, ничего подобного с Фрэнком бы не случилось. Но потом начинаю сомневаться: а нет ли и моей вины в его падении? Ведь я причиняла ему боль, обделяя своей любовью. И это началось уже давно, еще до рождения Беи.
- В этом нет твоей вины, - сказал Доусон как-то не очень уверенно. Аманда отрицательно покачала головой.
- Ты очень добр ко мне, хотя формально ты прав. Но он ведь пьет, оттого что хочет забыться, убежать от чего-то, скорее всего от меня. Он знает, что я раздражена и недовольна, и, как бы он ни старался стереть прошедшие десять лет, полные боли и страданий, это невозможно. А кому захочется с этим жить? Особенно если это связано с любимым человеком? Если ты хочешь лишь одного - чтобы человек, которого ты любишь, так же любил тебя.
- Не надо, - сказал Доусон, перехватывая и удерживая ее взгляд. - Нельзя брать на себя вину за его проблемы.
- Это слова человека, который никогда не был женат. - Аманда криво улыбнулась. - Скажу одно, что чем дольше я живу в браке, тем яснее понимаю, что в жизни нет ничего однозначного, не бывает только черного или только белого. Я не говорю, что наши семейные проблемы исключительно моя вина. Ведь существует масса промежуточных оттенков. Никто не совершенен.
- Твои слова мне напомнили сеанс у психотерапевта.
- Возможно. Через несколько месяцев после смерти Беи я дважды в неделю стала ходить к психотерапевту. Не знаю, как бы я без него выжила. Джаред и Линн тоже к нему ходили, правда, не так долго. У детей, наверное, воля к жизни сильнее.
- Тебе виднее.
В растерянности Аманда уперлась подбородком в колени.
- Я никогда не рассказывала Фрэнку о нас.
- Вот как?
- Он знал, конечно, что у меня в школе был парень, но не предполагал, насколько у нас все было серьезно. И родители хотели, чтобы ничто не выплыло наружу. Они считали эту историю семейной тайной. Когда я сообщила матери, что помолвлена, она вздохнула с облегчением. Правда, не от радости. Моя мать вообще ничему не радуется - как видно, считает это ниже своего достоинства. Но если тебе от этого станет легче, скажу, что имя Фрэнка мне приходилось ей напоминать. Дважды. Тогда как твое имя...
Рассмеявшись, Доусон вдруг резко умолк. Аманда сделала глоток вина, которое горячей волной побежало по ее горлу.
- Сколько же произошло всякого с тех пор, как мы с тобой виделись последний раз, - тихо проговорила она, почти не замечая чуть слышную музыку.
- Произошла жизнь.
- Больше, чем просто жизнь.
- Что ты имеешь в виду?
- Все это. Поездку сюда, встречу с тобой. Было время, когда я верила, что все мои желания могут исполниться. Давно я такого не чувствовала. - Аманда повернулась к Доусону. Их лица разделяли какие-то несколько дюймов. - Как ты думаешь, у нас бы все сложилось, если бы мы уехали и стали жить вместе?
- Сложно сказать.
- Ну а если предположить?
- Думаю, сложилось бы.
Аманда кивнула, ощутив, как что-то надломилось у нее внутри после его слов.
- Мне тоже так кажется.
Порывы шквалистого ветра на улице волнами гнали дождь, который стучал в окно, словно кто-то бросал в него пригоршнями гальку. Тихо играло радио - музыка другой эпохи, сливавшаяся с размеренным ритмом дождя. Тепло комнаты окутывало словно кокон, и Аманда почти поверила, что за ее пределами ничего нет.
- Ты был таким стеснительным, - пробормотала она. - Когда мы в школе попали в одну пару, ты рот боялся раскрыть. Я все намекала, ждала, когда же ты меня куда-нибудь пригласишь, гадала, произойдет ли это когда-нибудь вообще.
- Ты была красавица, - пожал плечами Доусон. - А я пустое место, вот и робел.
- И до сих пор робеешь?
- Нет, - ответил он, но потом задумался, и на его лице обозначилась улыбка. - Ну разве немножко.
Аманда подняла бровь.
- Я могу что-то сделать в этом направлении?
Доусон взял ее руку и, рассмотрев ее со всех сторон, отметил про себя, как эффектно она смотрится рядом с его рукой. Это в очередной раз напомнило ему, чего он когда-то лишился.
Неделю назад он был всем доволен. Не счастлив, конечно, возможно, немного одинок, но доволен. Он понимал, кто он такой, и знал свое место в мире. Одиночество не тяготило его, это был его сознательный выбор, и даже сейчас - тем более сейчас - он не сокрушался о своей жизни, поскольку никто и никогда не мог бы занять место Аманды раньше и никто не займет его в будущем.
- Потанцуешь со мной? - наконец предложил он.
- Хорошо, - едва улыбнувшись, ответила Аманда.
Доусон поднялся с дивана и мягко помог подняться ей. Ноги плохо держали ее, однако они двинулись в центр тесной комнатушки. Звуки музыки наполнили комнату томительным ожиданием, и какое-то мгновение они застыли в растерянности, не зная, что делать. Аманда ждала, глядя в непроницаемое лицо Доусона. Наконец он положил ей руку на бедро и притянул к себе. Их тела соприкоснулись. Аманда прильнула к его твердой груди, и они медленно начали свой танец. Как хорошо было с Доусоном. Аманда вдыхала его запах, чистый и естественный - как раз таким она его помнила. Ее тело касалось плоского живота и сильных ног Доусона. Закрыв глаза, Аманда склонила голову ему на плечо. Она ощутила желание и вспомнила о той ночи, когда они впервые занимались любовью. Тогда ее, как и сейчас, сотрясала дрожь.
Песня закончилась, но они продолжали сжимать друг друга в объятиях, пока не началась следующая. Аманда ощущала жаркое дыхание Доусона у себя на шее и вдруг почувствовала, как он выдохнул, словно получив облегчение. Его лицо еще ближе склонилось к ней, и Аманда резко откинула голову назад, желая, чтобы этот танец никогда не кончался. Она хотела, чтобы они никогда не расставались.
Сначала Доусон ласкал ее шею губами, потом легко коснулся ее щеки. В голове Аманды эхом прозвучало предостережение, на которое она не обратила внимания, поскольку всей душой жаждала легкого прикосновения его губ.
Наконец они поцеловались. Сначала это был неуверенный, робкий поцелуй, который перерос в более страстный, слоено они старались наверстать упущенное за долгие годы. Аманда чувствовала на себе руки Доусона, и когда их тела наконец разъединились, Аманда думала лишь о том, как долго она мечтала об этом. Тосковала по нему. Она посмотрела на Доусона из-под полуопущенных век, желая его так, как никого в жизни не желала, всего его, здесь и сейчас. Почувствовав ответную страсть Доусона, она почти предопределенным движением поцеловала его еще раз и повела за собой в спальню.