— Почему ты ему ничего не сказал?
— Он бросил мою мать беременную и ни разу с ней не связался узнать, что с ней и с его сыном стало, чем мы жили. Хватало ли еды, не голодали ли мы вообще, блять.
— Это она тебе сказала?
— Да.
— Так может это ее сторона истории? Может есть и другая? Тем более, мне кажется, любой человек заслуживает знать, что у него есть ребенок. Пусть уже и взрослый и самостоятельный. Дать ему шанс исправить свои ошибки.
— Хм… Ты так говоришь, потому что тебя не бросал родной отец.
— Я так говорю, потому что знаю, что значит иметь близкого и родного человека.
— Как ты пережила смерть отца? — перевел тему Даня.
— А как это можно пережить? Мы с ним были близки. Было очень тяжело, будто частичку тебя с корнем оторвали. И раны до сих пор болят и кровоточат. Поэтому когда есть шанс все исправить и попробовать начать заново — надо действовать.
— Ты не похожа на других… Юля…
Даня взял мою руку в свою и начал ее рассматривать. Нет, у меня нет дорогого маникюра, и все, что я имею сейчас, это ухоженные ногти с обычным прозрачным лаком, который нанесла еще дома. И сейчас он так нежно, с какой-то особой чувственностью поглаживает мою руку, что еще минуту и могу замурлыкать. А потом посмотрел мне прямо в глаза, он пытается прочитать, о чем я думаю. Нет, я очень надеюсь, что Даня это не умеет делать, но чувствовать себя открытой книгой это не мешает. А еще этот взгляд глаза в глаза, когда идет диалог уже без слов. Магия? Никогда не верила. Но именно сейчас я чувствую эту неосязаемую ниточку между нами.
— Твои глаза….
— Зелёные.
— Нет, — ухмыльнулся Даня. — Они не зелёные. Они цвета изумруда. Знаешь, как в песне? А твои глаза цвета изумруда, от меня они близко близко…
— А твои глаза цвета счастья, сберегут меня от ненастья…
— Юля-ненастье, — опять он мне так улыбнулся. — Дурацкая песня, потом будем петь ее весь вечер.
— Песня классная. Поешь просто отвратно.
— Да ты тоже не особо, — засмеялся Даня, а я подхватила.
Когда ужин был съеден, а кофе выпит, мы вышли на улицу. Даже и не заметили, как на город опустилась уже ночь. С каждым днем темнеет все раньше и раньше. Сейчас вдоль набережной полно молодежи… Хотя о чем это я? Можно подумать, я не являюсь той самой молодежью. Но ну суть. Сейчас со мной взрослый мужчина, у которого в жизни есть все, что только можно пожелать. Или можно получить все, что пожелаешь. Но наверно то, что желаешь искренне, никак не связано с финансовым положением. Даня идет со мной рядом уверенной походкой настоящего хищника. Хищник большого города. Который, между прочим, так и притягивает вот тех самок, что сидят на лавочке. Как вообще можно понять, что перед тобой мужчина? Уверенный, стабильный, успешный. Одежда. Да, но это не ключевое. Часы? Тоже, как дополнительный параметр. У такого мужчины взгляд другой. Вот и Даня сейчас смотрит не так, как вон те парни с гитарой. Он будто знает больше, чем мы все. И эти знания отражаются в его глазах. Только иногда в них мелькают такие задорные и веселые огоньки, выдавая в них просто дворового мальчишку. Как тогда, на аттракционах.
Мы шли по узкому тротуару в полной тишине и наслаждались вечерними звуками города. И знаете что? Мне было так комфортно с ним идти рядом и молчать. Это не то неловкое молчание, от которого становится неуютно. Сейчас это кажется правильное молчание. Каждый из нас сказал очень важные, но личные вещи. И нужна некая пауза, перед тем, как погрузиться в новый разговор.
— Пойдем!
Даня потянул меня куда-то вперед, обходя такие же пары, как и мы.
— Даня, чуть помедленнее, иначе мой каблук застрянет, и я упаду.
Мы шли вдоль набережной еще каких-то метров сто, пока не остановились у группы подростков с гитарой, которые, фальшивя, напевали какую-то очень знакомую мелодию.
— Вот! — радостно сказал Даня.
— Что это?
— Это? Музыка, — улыбнулся на мой вопрос.
И раскрыл ладонь, чтобы я вложила в нее свою руку. Ну нет! Не может быть! Даня приглашает меня танцевать?
— Дань, я… я не умею, — начала я оправдываться.
Ну правда, единственный танец парный — это выпускной вальс в школе. Я тогда отдавила все ноги своему партнеру, Ваньке Ивлееву. Как он тогда на меня ругался! А я ведь не специально, делала все, как учили. Но во мне умер танцор еще до того, как я сделала свои первые шаги. Умер бесповоротно и смертью храбрых.
— Иди сюда, Каренина. Я тоже, — сказал Даня, притянув меня к себе, что возразить я уже физически не могла.
— Ты же обещала всегда составлять мне компанию, м? — напомнил он мои же слова.
— Да, но не в танце же. Ой, прости, — первый раз наступила ему на ногу.
— Нет, ты все-таки уникальна, — сказал больше себе нежели мне.
Даня так тесно прижал меня к себе, что каждым миллиметром я чувствовала его. Такого сильного и…стального. Боже, у него стальные мышцы. Его рука, которая до этого момента лежала у меня на талии, аккуратно сантиметр за сантиметром опускается вниз. А лицо находилось так близко, что я чувствовала его дыхание. Такое горячее, обжигающее. Сейчас оно ласкает мне щеку, а через пару секунд я ощущаю его на своей шее. А еще ласковый и едва касаемый поцелуй. Такой, от которого становиться немного щекотно и трепетно. И хочется встать на носочки, быть еще ближе к нему, чтобы ощутить это дыхание и эти губы чуть ниже, у себя вдоль шее, а потом у ее основания и на ключице.
И Даня как будто прочитал все мои мысли, ну или просто считал мое состояние, что через мгновение его губы уже коснулись моей шеи и ключицы. А потом он поцеловал впадинку между ними.
Когда его поцелуи прекратились, я открыла глаза, чтобы увидеть, каким темным взглядом он на меня смотрит. Темным, почти черным, ведь голубой радужки почти не видно. И слышно частое дыхание. Даня смотрит то в мои глаза, то спускается к моим губам. Как тогда, у подъезда.
Я, конечно же, раньше целовалась с парнями, и знаю этот момент, когда двое смотрят друг на друга и каждый из них понимает, что через секунду они поцелуются. Вот эта секунда дается на то, чтобы ты молча согласилась на дальнейшее, ну или отказалась. Это не надо говорить, это надо чувствовать. Но именно сейчас все, что между нами происходит, мало похоже на отношения парня и девушки. Это отношения между настоящим мужчиной, который привык быть главным, и его хрупкой женщиной, которая привыкла быть за ним, уметь ему подчиняться.
Даня не дает мне этой секунды, да она и не нужна. Мне сейчас кроме этого поцелуя ничего и не нужно. Спросите, готова ли я отказаться от воздуха в обмен на касание его губ? Я не раздумывая отвечу “да”.
Его губы сначала нежно и осторожно касаются моих, пробуя их, исследуя. А потом, придерживая меня за затылок и не давая ни малейшего шанса отстраниться от него (глупый, я не стремлюсь это сделать), углубляет свой поцелуй, доминируя и порабощая. Да, вот так грубо и властно показывает свою территорию. Как в том в фильме про дикую природу, когда лев должен показать свою силу перед самками, ведь именно они решают, будет ли он владеть их прайдом и создавать потомство. Мы конечно, не в саванне, но сейчас лев по имени Данил, полностью завладел своей территорией и показал мне, что никакой другой представитель этой кошачьей породы больше не в состоянии конкурировать с ним.
Это был поцелуй мужчины. Поцелуй, от которого кружиться голова. И это не потому, что не хватает воздуха. Голова кружиться от эмоций и чувств, которые сейчас внутри меня и в воздухе вокруг нас. Он даже стал густым и на несколько градусов выше, как мне показалось. Жарко, очень жарко и душно.
— Черт! — Даня резко от меня отстранился, как будто ошпарился.
Он отошел от меня на несколько шагов, и стало так резко холодно, что я обхватила себя двумя руками в жалкой попытке согреться. Даня, подойди, обними меня!
Он стоял спиной ко мне какое-то время, в своих мыслях. Я не видела его лица, только его широкую спину и плечи, которые довольно часто поднимались от частого дыхания. Но потом он так же резко повернулся ко мне, взглянул уже голубыми глазами. Такими голубыми, как чистое светлое море. Даня сгреб меня в охапку, да, именно так, а не просто обнял. Прижал к себе, стиснул в объятьях и не отпускал, просто часто и громко дышал мне куда-то в область шеи.
— Юля… поехали ко мне…
Вот черт! Да, я безумно хочу этого. Я безумно хочу его, но… не могу. И это не просто какая-то отговорка, что на первом свидании девушка даже не целуется. Ха-ха. Я реально не могу, потому что меня ждет мама, которую завтра с утра надо сопроводить в больницу. Хотя… может это и звучит, как оправдание. Потому что я…боюсь.
— Нет, Даня.
— Почему?
— Я… боюсь, — честно призналась я, врать ему мне хотелось.
— Меня?
— Не совсем…
— Я не понимаю...Юля, я не сделаю тебе больно, я вообще не сделаю того, что тебе не понравится, — улыбнулся он. Обезоруживает.
— Даня, пожалуйста…
Но Даня уже не слышал меня. Он провел влажную дорожку от мочки уха до основания шеи. И, клянусь, если бы не люди вокруг, он опустился бы ниже, как в том моем сне. Слегка прикусил косточку ключицы, оставляя следы зубов и вызывая мурашки и легкий озноб. Начинает колотить, бросать то в жар, то в холод. Я никогда ничего подобного не испытывала. И если скажу, что не понимаю, что со мной происходит, я не совру. Какой-то пожар начинает разгораться в районе живота, когда одна его рука уже скользит вдоль груди, немного сминая и сжимая. Только сдавленный и грудной стон, который вырвался у меня, сработал как чека у гранаты, перед тем, как Даня накинулся на мои губы, словно изголодавшийся лев на свою жертву — нежную, но дикую лань.
— А с этим что мне прикажешь делать, а?
Он взял мою руку в свою и переместил к себе ниже живота, где уже вовсю можно почувствовать его готовность. Черт! Черт! Черт! От этого откровенного движения я сама уже схожу с ума: от желания, от пошлости, от откровенности. И меня нисколько не смущают люди, которые проходят мимо нас и осуждающе цокают. Плевать. Даня, мой Даня меня хочет. И как объяснить, что секундой позже я сама слегка сжимаю его член через тонкий слой его одежды, и в ответ получаю его сдавленный утробный рык? Ему нравится. Плохая, плохая Юля. Но мне нравится его дразнить. Я слегка прикусываю кончик его языка, который во всю уже хозяйничает у меня рту.
— Блять, Юля! — хрипло произнес Даня.
— Прости, — улыбнулась я, зная, что моя инициатива ему нравится.
— Еще слово, и я отвезу тебя к себе и затрахаю так, что твои стоны будут слышны на первом этаже.
— Тогда мне сегодня следует следить за языком.
— Следи, потому что на него у меня отдельные планы.
Не говоря больше ни слова, Даня взял меня за руку и повел в обратном направлении. Очевидно, уже в сторону машины. Вот сейчас молчание было в тягость. Хотелось либо опять говорить, либо опять целоваться. Так же бешено и страстно. Но до машины мы дошли молча, но держась за руки.
Что я чувствую? Девушкам же принято делиться именно чувствами…. Смятение. Раздрай. Сомнение. Да, наверно это то, что твориться у меня в душе. А еще неудовлетворение, потому что его фраза про затрахаю и стоны не осталась без следа: пожар в животе стал настолько невыносим, что я готова была уже позволить ему сделать со мной все, что только вздумается, лишь бы не отпускал и не прекращал меня целовать.
— Юля… — с мольбой сказал и посмотрел на меня.
Боже, этот взгляд голубых глазах я, наверно, никогда не забуду. Как будто от моего ответа зависит его… все. Одним своим согласием я могу вернуть его к жизни, а отказом погубить. Но…
— Домой, Даня. Домой.
Он только лишь кивнул мне в ответ.
Я готова с ним идти далеко, хоть в сам Североморск автостопом. Но так говорят лишь мое тело и мое желание. Но разум… Ему нужно чуть больше времени.
— Ты же мне позвонишь, Даня? — жалко, как же жалко я это спросила, и чувствую себя жалко, задавая такой вопрос.
— Конечно, — мазнув по мне взглядом, ответил Даня.
Я вышла из машины одна, он остался за рулем, даже не заглушив двигатель. Готова ли я к тому, что после моего отказа, Даня больше не появиться в моей жизни? Нет, не готова. Но и поехать к нему домой я тоже пока не готова.
Дома тихо и темно. Мама спит. Стараясь ее не будить, я быстро умылась и пошла к себе в комнату, чтобы снять с себя туфли и платье Золушки и надеть свои вытянутые, но такие любимые спортивные штаны и футболку с Микки Маусом. На часах полночь. Я действительно была Золушкой и сегодня моя карета превратилась в тыкву.
***
Если настоящая Золушка просыпается с рассветом, то ее реплика, то есть я, встала, когда только почувствовала запах своих любимых блинчиков. Значит, по моим внутренним часам время близится к десяти утра. Ну люблю я поспать, грешна, что уж говорить. А запах блинов — это мягкий намек от мамы, что пора бы и открывать глаза.
— Доброе утро, мам. Ммм, как вкусно, мои любимые, да? — еще сонным голосом обратилась я к маме.
— Ну уже не такое уж и утро, соня. Время — начало одиннадцатого. Даже стесняюсь спросить, во сколько вы соизволили явиться после бала, а, принцесса?
— Как начало одиннадцатого? — проигнорировав вопрос про мое возвращение воскликнула я. — Мне же в институт ехать, какие-то там документы и заявления подписывать. Вот, черт!
— Не ругайся, Юлия, тебя это не красит!
— А как я должна была сказать? О, мой бог? Одна фигня: я опаздываю, — почти пропела, уминая еще горячий блин со сметаной.
— Не торопись! Либо обожжешься, либо подавишься.
— Знаешь, мама… Нельзя говорить человеку, что он подавиться, когда он ест.
— Нельзя человеку спать почти до обеда, когда утром есть важные дела! — доносится голос из кухни.
— О, МОЙ БОГ! — громко отвечаю я, ведь на кухне работает вытяжка, а мне уж очень надо, чтобы мама услышала мою исправленную речь.
Учеба мне всегда нравилась, хоть и выбирала я институт и специальность, исходя из набранных баллов и количества бюджетных мест. Либо во мне говорит вечная отличница. Ведь, если пришел учиться — учись. Это из серии, если что-то делать, то делать это хорошо. Вот, возможно, и желание разобраться в новом предмете и вызвало во мне любовь к выбранной специальности. Ну и бухгалтер, знаете ли, никогда не останется без работы. А считать я умела всегда.
Вот и мой институт, в котором не была год. Он нисколько не изменился. А должен был? Возникла сразу мысль в голове. Нет. Но почему-то после года отсутствия, кажется, что клумбы раньше были меньше, дверь в главное здание лучше, а трещин на фасаде значительно поприбавилось.
— Здравствуйте, — обратилась я к охраннику, — мне нужна Галина Петровна Снаткина. Я по поводу возвращения из академического отпуска.
— Прямо, потом направо, на второй этаж. Кабинет 207, - не глядя на меня произнес охранник.
Галина Петровна оказалась милой женщиной предпенсионного возраста. Мы даже с ней мило побеседовали про современных студентов и их нежелании стремиться к изучению чего-то нового и важного. А потом у меня на руках были документы, согласно которым с сентября я возвращаюсь на учебу. Конечно, не в той же группе и не с тем потоком, но все же…
— Юля? Гаврилина? — услышала я свое имя.
Ко мне со всех ног (по-другому и не скажешь) неслись мои девчонки, с которыми я училась все четыре года. Сейчас они… уже выпустились? Точно. Ася, Машка и Карина. Сколько вечеров мы проводили в интернет-кафе на первом этаже, когда ждали последнюю пару. Или сидели в библиотеке, готовились к реферату.
— Юля! Ты совсем пропала, на сообщения практически не отвечаешь… Где ты, как ты? — протараторила Карина, красивая армянка с такими большими и темными глазами, что любая косметика, даже тушь, просто лишние.
— Я… работала, — развела я руками. — Была такая необходимость, так сказать, по семейным обстоятельствам. А сейчас с сентября возвращаюсь в строй. Последний год остался. А вы? Вы же уже защитили дипломы и что? В свободное плавание?
— Да, мы как раз за дипломами и приехали. Слушай, давай посидим в нашем кафе у института, как раньше. Поделимся новостями? — спросила Машка. Помню как с ней мы пользовались одними шпаргалками на двоих, пока нас не засекли и не отправили на пересдачу, противная культурология.