Они готовятся к боям, делают ставки и все облажаются.
Я смотрю на здание на краю участка:
– Позовите кого-нибудь туда, выпотрошите гребаную коробку и разложите все по полочкам. Сделай там место, где мы сможем расслабиться подальше от посторонних глаз. Пусть там будет еще комната.
Мак кивает, вытаскивая свой телефон.
– Сделаю.
Я снова пью из бутылки, жидкость жжет мне гортань на пути вниз.
– Кто у тебя сегодня распределяет?
– Это все делает Миша. Мы пишем ему имена, он посылает нам план. Все утверждает.
Я пристально смотрю на людей, которые веселятся, чертово веселье.
Бишоп должен быть сосредоточен на чем-то одном и только на этом – не сводить глаз с Т/и.
Я делаю еще глоток, вытирая рот тыльной стороной ладони.
– Битва ночи, измени ее. Я хочу выйти.
Я поворачиваю голову к Маку, когда он ничего не говорит.
Он секунду смотрит на меня, но кивает и уходит.
Каждые несколько минут все больше и больше людей проходят через ворота, и вскоре заведение переполняется, охрана оцепила периметр, а музыка зазвучала громче. Алкоголь подействовал, и моя кровь потеплела.
Толпа собирается сзади, когда начинаются первые бои, поэтому я отталкиваюсь от бампера и стягиваю рубашку через голову. Моя рука подсознательно трется о татуировку, но в ту секунду, когда я это осознаю, отдергиваю ее.
Черт.
Я провожу рукой по лицу. Я в полной заднице и действую противоположно тому, чего хочу.
Мне нужен пустой разум, я хочу, чтобы моя голова и сердце онемели, как и мое тело. Как так получается, что я не чувствую физической боли, но внутри у меня такое ощущение, будто кто-то, поднося ко мне бритву, медленно, методично разрезает каждый гребаный дюйм, не оставляя ни частицы нетронутой, не отмеченной, не наказанной.
Вот что это такое, как нож в живот.
Моя горькая и жестокая награда.
Отдай все, что у тебя есть, умри с бьющимся сердцем.
Сохрани это, живи с тяжелым чувством.
Я отдал ее, и теперь я ходячий гребаный зомби.
Мак возвращается, готовый залепить мне костяшки пальцев, но я стряхиваю его, делаю последний глоток, черт возьми, и двигаюсь к краю самого большого кольца.
Я стою там, немного покачиваясь, не уходя с передней стойки, когда бой заканчивается быстрым нокаутом и начинается следующий.
Персонажи помельче закончились, толпа разрастается, все шире и шире. Становится громче.
А я становлюсь все пьянее, мое тело тяжелеет, но я чувствую себя легким, как гребаное перышко.
Данте, наш заводила, кладет свой мегафон на бок и подходит ко мне. Он хлопает меня по спине, его глаза устремлены на двоих в центре, танцующих друг вокруг друга.
– Что хорошего,Шепс?
Я качаю головой.
– Черт, – бормочу я невнятно. – Готов выйти.
Он кивает.
– Парень хочет знать, должен ли он уступить сегодня вечером или что тебе от него нужно?
– Я никогда не прихожу сюда самоутвердиться, Ди. Мне это не нужно. Скажи ему, чтобы работал усерднее. – Я смотрю на него. – Скажи ему, чтобы не останавливался.
Голова Данте замирает на секунду, но он кивает, снова ударяет меня по спине, затем поворачивается, крича в мегафон двоим парням в центре, чтобы они перестали валять дурака и начали работать как следует.
Не знаю, сколько длится их бой. Когда я выхожу в центр ринга, крики эхом отдаются у меня в ушах, а затем кулак летит мне в лицо.
Я отступаю, на моих губах появляется улыбка, и я выпрямляюсь.
Я вскидываю руки, дразня парня пальцами.
Ближе, сука.
Еще один удар по голове, но мне удается переступить с ноги на ногу, чтобы не упасть. Я резко моргаю, и в поле зрения появляется ублюдок-горилла, поэтому я замахиваюсь и бью его по ребрам, но тут же получаю коленом в живот.
Я смеюсь, выплевывая изо рта то, что похоже на кровь, и снова вхожу, но внезапно я оказываюсь на спине, и на меня наваливается тяжесть.
Мое тело содрогается при каждом ударе, но я продолжаю ухмыляться.
Когда я смеюсь, голова чувака опускается на мою.
В ту же секунду его тело исчезает, а мое шлепается в грязь.
Я вырываюсь из рук и поднимаюсь на ноги, хватаясь за канаты, чтобы уйти.
Я продираюсь сквозь толпу, каждое тело служит рычагом, пока не оказываюсь на поляне, но, прежде чем я падаю на задницу, чье-то плечо ударяет меня в бок, принимая мой вес.
– Когда он приехал сюда?
– Я, блядь, слышу тебя.
Бишоп усмехается, запихивая меня в открытый зад моего внедорожника.
Внезапно сиденья складываются, и мое тело падает на них плашмя.
– Да пошел ты в любом случае, ты должен быть...
– Где должен быть? – он поворачивается. – Я был, но Дима там,Влад. Уверен, с ней все будет в порядке, по крайней мере час.
Вот и снова мое гребаное сердце.
Я поднимаю голову. Это не больно, боли нет.
– Мне нужно пойти убедиться, что всем заплатят, – говорит Мак, потом слышится шорох его ног по земле.
Я открываю глаза и обнаруживаю перед собой то, что очень похоже на трехголового Мишу, мать его, Бишопа.
– Я, черт возьми, едва могу справиться с одним из вас, придурок, – бормочу я, снова закрывая глаза.
Он усмехается, а затем бутылка с водой ударяет меня в плечо.
Я не тянусь к ней. Я приму это гребаное похмелье завтра с утра. Желаю этого.
– Она выглядит похудевшей, бледная. Я пытался отследить, когда она ест, чего почти никогда не бывает, когда она на виду, но, возможно, она ест за закрытыми дверями.
За закрытыми дверями с моим братом.
– Я не просил отчета.
– Нет, но он тебе нужен. Ты ведешь себя как девка, – говорит он.
Я встряхиваюсь, но виски во мне не позволяет этого, и мои мышцы отказывают.
Бишоп вздыхает, затем мои ноги отодвигаются, и хлопает дверь.
Через несколько минут машина трогается с места, а еще через пару мгновений алкоголь побеждает, и я проваливаюсь на дно.
Я остаюсь там, сокрушенный и в бреду, до конца весенних каникул.
К черту всех.
Т/и
– Где он, черт возьми? – Дима огрызается, когда Влад выходит из внедорожника без Олега. – Я думал, он согласился поехать?