Драбблы по КХ ( !ЗАКРЫТ! )

РиРус³

***

      Император давно говорил Союзу, что на Петербурге страна не заканчивается, и есть ещё довольно много мест, где тот не был. Совет, будучи ещё моложе, не любил покидать стены дома. Вытаскивать куда-то приходилось его силком, что, в общем-то, происходило нечасто, но если и было, зрелище было стоящее. Вытаскивали за шкирку, везли в бричке, на час работы минимум. Справедливости ради стоит отметить, что выезжал с сыном Империя нечасто, и уж потерпеть денёк-два СССР мог, но не собирался. Маленький бунтарь, ему и повод для конфликта был не нужен.       Сошлись всё же на том, что поедет сын царя в Москву, как и хотел. Уж что там делать будет, не уточнял, но обещал писать во дворец. Не очень хотелось оставлять своего ребёнка на царя, но и с собой взять его будет проблематично. Наверное, больше из-за того, что РИ просто не позволит, да и как-то неправильно не доверять сына тому, кто вырастил тебя. Не в голоде, не в холоде, да, может, и не в большой любви, но всё же такая забота лучше, чем совсем ничего. Была своя комната, всё, что хотел, — было (по большей части), да и наказывали за дело, хотя порой и довольно жестоко. Стоять на гречке больно, но стоило дважды подумать перед тем, как разбивать окно в отцовском кабинете. За рваные розы он тоже получал. Помимо царапин на ладонях также и подзатыльник для полного комплекта. Император говорил, что вредил Союз только себе, но в душе жалел свои цветы. Они росли не для того, чтобы их нещадно уничтожали лишь забавы ради.       Любимая история Союза была про сожжённую розу, и лишь из-за того, что ненавистный цветок погибает мучительной смертью. Не любил он эти большущие кустарники, которые так лелеял отец, не видел красоты в том, что в любой момент могло ранить, соблазнив своей красотой. Розы ассоциировались у него с лицемерами и лжецами, с теми, кого он к себе и близко не подпустит, зная, что накличет тем самым на себя беду, что бы ни сделал, что бы ни сказал. Уезжая, он всё вспоминал, как просил отца снова и снова читать этот маленький рассказ, воображая девушку, тропинку и розу на её груди, что упала в грязь. Правильно говорят: краткость — сестра таланта. СССР не любил большие рассказы, которые надо читать, не пропуская ни абзаца, ведь автор обязательно потом упоминает о каждом написанном слове, посвящая тому небольшому отрывку чуть ли не отдельный том. Исключением являлись, наверное, только «Евгений Онегин» и «Горе от ума», потому что его неподкупное сердце предпочитало стихи, а стихотворная повесть — лучшее, что могли придумать гении какого угодно времени. Они запоминались лучше, да и просто звучали красиво.       Оставшись один со своим дедом, Россиюшка совсем не заметил разницы. Конечно, мальчик скучал, спрашивал, где же отец, но ему вполне хватало ответа вроде: «Он уехал, скоро вернётся, а ещё он будет писать тебе, милый». Союз действительно писал, рассказывал, как поражён красотой города, который раньше видел лишь из окон их брички, когда им доводилось ехать куда-то из дома. Никогда прежде не видел самого центра, ведь Москва существенно отличалась от Петербурга, Совет написал, что точно уверен — этот суматошный город, полный возгласов и криков, словно для него создан. Ближе к земле, ближе к народу. Их же столица была скучной, тоскливой, смотришь порой — и плакать хочется, неужели его страна только для грустных людей? Но юнец не понимал, что это городская эстетика, в его честь можно называть болезни, связанные со печалью и опустошённостью.       — Твоему отцу понравилась Московия, — сказал Империя, откладывая исписанную бумагу в сторону, глядя, как внук играет на полу со своими солдатами. Тот отвлекается на секунду, смотрит на императора, затем возвращается к игре.       Империя всегда называл Москву неправильно. Не оттого, что не знал, что так уже никто не говорит, а по привычке. Его праотца звали Московия, но, будучи ребёнком, он часто ещё более коверкал это имя, говоря «Москвия», как бы его ни отучали от этой привычки.       — Он скучает по тебе, Россия. А ты скучаешь по отцу, милый?       — Да, — отвечает Россия, рассматривая вблизи игрушку в виде человечка, держащего руки по швам. Император усмехается, вставая со своего места, хватает мальчишку за бока, поднимая, чем вызывает довольные писки со стороны младшего русского и детский смех. Маленькая головка устало ложится на плечо Империи, мягкие волосы так приятно щекочут, пахнут цветами. Просто сказка. Ребёнка пора укладывать, но тому, кажется, не нравится эта идея, и он начинает протестовать, не хочет укладываться в кроватку.       — Но я расскажу тебе сказку, — уверяет РИ, накрывая того теплым одеялом. Дитя на мгновение успокаивается, глядя на взрослого.       — Плохую?       — Нет, родной, хорошую, — сказал император, под «хорошей» подразумевая полное отсутствие смертей и насилия. Сын запретил: Россию потом невозможно успокоить, как и ответить на все его вопросы, не солгав.       А сказка была и правда хорошая, красивая, но — Союз же не уточнял, что она обязательно должна заканчиваться так же хорошо, как и началась. Да, героиня осталась несчастная, но она же живая? Живая, а уж как дальше судьба её трагичная сложилась — не дело царя. Спасибо и на том, что это не сказки братьев Гримм, иначе потом вопросов не оберёшься.