Солнце в твоем кармане

2. В отражении.

В номере отеля было шумно, но эти двое сумели уединиться. Звуки смеха и разговоров, доносящиеся из соседних комнат, казались далеким эхом. Раш сидел на краю кровати, рассматривая новую татуировку, заклеенную заживляющей пленкой. Рисунки на теле заставляли усталость и тревогу исчезать,  на смену приходило тепло и спокойствие. Астрид вошла в комнату, улыбаясь. Они не нуждались в словах, чтобы понять друг друга. Взгляды, прикосновения, молчаливое присутствие — всё это говорило о многом.

— Опять что-то набил, —  сказала Астрид, присаживаясь рядом.

— А я балуюсь, — сказал Лэндон, — первые сорок лет в жизни мальчиков самые сложные. Да и это, кстати, последняя. Больше бить не буду, не расстраивайся.

— Лэндон, — с сильным английским акцентом возмутилась девушка, — кому же врешь! Ты всегда говоришь «это последняя», а делаешь ещё и ещё. У тебя в баре ровно тоже самое – когда говоришь «последняя», мы остаёмся там ещё на пару часов. Не первый день на Земле — тебя за четыре года выучила.

Усмехнувшись, парень притянул к себе девушку, влажно поцеловав в губы.

— Снова меня затыкаешь! Боишься, что я снова начну расспрашивать про свадьбу, правда?

Раш вздохнул, потрепав волосы девушки.

— Астрид... Ты никогда не молчишь – это раз, нам не нужна свадьба – это два. Я обсуждал этот момент тысячу раз, ничего не изменилось с позавчерашнего дня.

— Во-первых, это красиво, во-вторых, после двух лет отношений, мы выучили друг друга на миллион процентов. Разве не так?

Лэндон снова бросил взгляд на новый рисунок на теле — птицу. Рядом с запястьем. Чёрную, с маленьким размахом крыльев. Вышла она довольно криво, но почему-то ни он, ни его друг-мастер Леви не обратили на это внимания.

— Слушай, не торопись. В нашей жизни ничего не изменится, если мы распишемся.

— Почему ты так считаешь? — спросила Астрид, поглаживая парня по плечам. — Новый уровень. Только представь, Астрид Раш – твоя жена.

«Ужасно звучит». Так подумал Лэндон, но озвучивать мысль не стал.

— Потому что я так решил. В квартире появится одна лишняя бумажка, но больше-то ничего не изменится, — бросил он.