Воспоминания смешались в кашу. Последнее, что я могла вспомнить – Ника, сующая мне в рот пальцы, чтобы вызвать рвоту.
Сейчас был полдень, и я едва ли могла пошевелиться, придавленная весом собственного одеяла. Голова болела так, что я едва дышала, убиваемая вдобавок еще и своим сердцем, которое выпрыгивало из груди.
Видимо, таблетки я вчера все же выпила. Тройную дозу...
Кое-как поднявшись с постели, чтобы ближайшие сорок минут просидеть под напором горячей воды, я вышла из комнаты и почти столкнулась с Адамом.
– Тише, тише... – парень выставил руки перед собой. – Ты как?
– Как будто меня катком переехало...
– Ты... ты пыталась покончись с собой? – осторожно спросил Адам.
– Что? – сказала я слишком громко, так, что в голове зазвенело, а мне пришлось ухватиться за локоть брата. – Нет... я забыла, что уже приняла таблетки, а потом... выпила двойную дозу, чтобы быстрее уснуть.
Я прислонилась к стене, тяжело дыша.
– Я принес пластинку угля, выпей, пожалуйста. Ночью у нас ничего не вышло после того, как мы обпоили тебя водой и вызвали рвоту.
– Это Вероника позвала тебя? – насторожившись, спросила я, быстро осмотрев брата на наличие крови или укусов.
– Да, она была очень напугана, позвонила в два часа ночи, после того, как обнаружила тебя в конвульсиях на полу.
Я метнула взгляд на дверь, потому что совершенно не обратила на нее внимания, когда выходила из комнаты. Дверь была снята с петель, а в месте, где раньше была привинчена щеколда, зиял пролом, скалящийся изнутри обломками древесины.
– Ей пришлось выбить дверь, когда ты не отозвалась.
– Значит, ты в курсе, что Вероника?.. – язык так и не повернулся назвать ее упырем вслух, да и в принципе он был какой-то распухший и еле шевелился во рту.
– Вампир, – сказал за меня Адам. – Это еще одна причина, по которой я буду умолять тебя сделать кое-что, что может тебе очень не понравится. Пойдем, сначала выпьешь таблетки.
Сев на кухонный стул и проглотив залпом десять таблеток активированного угля, я отказалась от идеи идти в душ. Не было сил даже самостоятельно держать стакан с водой, мне помогал Адам.
– А где Ника? – до меня наконец дошло, что ее нет. – Ты что, дал ей выйти?
– Она сказала, что чувствует голод рядом со мной. Вышла... поохотиться? – даже как будто в шутку сказал парень.
– Ты ведь в курсе, что вчера она убила своих родителей? – строго спросила я, хотя прозвучало скорее безнадежно.
– Этого она как-то не упомянула... – Адам закусил губу. – Сказала только, что Кассий дал ей своей крови прошлой ночью, и в течение дня жажда в ней все нарастала, пока она не выпила кровь человека, чтобы завершить процесс.
– Вчера вечером она прибежала на мой задний двор, вся перепачканная кровью с головы до ног, и рыдала. Потом заявился Кассий и... мы с ним поссорились.
Казалось, именно этот факт беспокоил меня сильнее всего.
Теперь, потеряв обоих родителей, мне еще страшнее было остаться одной. Страшно было подумать о том, как много для меня теперь значило чудовище, как сильно я боялась его потерять.
– К слову, о Кассии...
Я вздохнула, готовая услышать, что он полгорода перебил от злости, но Адам удивил меня.
– Это касается Аглаи, – парень перевел взгляд за окно.
– Она жива? – испугалась я.
– Еще два часа назад, когда я звонил в реанимацию, чтобы узнать, как она, была жива.
Сердце застучало еще тяжелее. Все выглядело так, как будто я должна лишиться всех привязанностей, всего, что связывает меня с миром обычных людей, чтобы Кассий мог быть уверен в том, что я принадлежу только ему.
– Что произошло?
– Прозвучит странно, но история, достойная книги, – горько усмехнулся Адам. – Аглая записала несколько голосовых в наш общий чат, перед тем, как... как отравилась. Поэтому я так переживаю за тебя, потому что ты – кандидат номер один на выход из жизни.
– Чем она отравилась? Причем тут книга? – недоумевала я.
– Несколько месяцев назад она рассталась с одним мужчиной, он вроде бы строитель или что-то вроде того. Суть в том, что он был вдвое старше нее и работал тут вахтой, пока дома его ждала жена и двое маленьких детей. Перед тем, как снова ехать домой, он порвал с Аглаей все отношения, как раз дождавшись ее шестнадцатилетия, чтобы закон не мог ему ничего предъявить. Аглая сказала, что это была ее самая сильная влюбленность, она не собиралась никому рассказывать о том, что у них произошло, о том, что именно ему принадлежит ее девственность. После этого наша Аглая стала той Аглаей, которую мы знаем. Она сублимировала все чувства и всю боль в травничество, плетку, медитации и остатки отцовского морфия.
Адам замолчал, как будто собираясь с силами, чтобы продолжить.
– Так вышло, что вчера ночью Кассий был не только у Вероники. Он пришел к Аглае и рассказал, как ей сварить из трав такое зелье, которое сможет отравить через поцелуй, а ей ничего не будет. Она сказала, что написала тому мужчине, а он как раз снова приехал на вахту, предложив встретиться, пообещала, что не будет ныть ему об отношениях. Мол, переспят. И все. Она очень радостно хвасталась нам, что собирается... оставить яд не только на его губах.
– Тот мужчина умер?
– Да. А Аглая, видимо, очень переборщила с дозировками. Врачи не могут ей помочь, потому что не понимают, что это за отрава, как вывести ее из организма. Сейчас она на ИВЛ. В коме.
– Боже... – тревога как будто начала прочищать мне мозги. – Адам, ты ведь понимаешь, что ты следующий? Вероника нежить, Аглая – на грани жизни и смерти, логично предположить, что тебя он убьет.
– Вчера после школы за мной увязалась толпа девятиклассников, возможно, хотели избить, но я сумел удрать. Кассий ничего мне не предлагал, потому что знал, что я не соглашусь. Потому что я вижу его суть. Он дьявол, Ева. Он змей-искуситель, и в нем нет ни любви, ни жалости. Мне так сказал наш отец, но я тоже ему не верил.
– Он не отец, – поправила я.
– Что ты имеешь в виду? – не понял Адам.
– Отцы не бросают своих детей. Особенно тогда, когда им грозит смертельная опасность. Отцы так не поступают.
– Ты уверена, что он не вернется? Может, тот, первый раз, когда он оставил тебя, травмировал тебя слишком сильно, чтобы ты сохранила оптимизм?
– Не слишком сильно, а достаточно сильно, чтобы знать, что он сбежал, поджав хвост. Не знаю, причастен ли как-то к этому Кассий, но, думаю, если бы мы были дороги отцу, он бы умер, но не бросил нас здесь. Вечность взрастила в нем нездоровый эгоизм.
– Тогда мы можем надеяться только на себя, – тут Адам очень серьезно на меня посмотрел, и этот взгляд мне совсем не понравился. – Ева, нужно, чтобы ты вернула Кассия в могилу. До того, как все обретет еще более необратимый характер.
Что ж, о таком предложении мне стоило догадаться сразу.
– Может, я просто попробую поговорить с ним? – попыталась я.
– А он тебя услышит?
Нет. Не думаю, что он бы меня услышал. Но как он может причинять мне такую боль, зная, насколько сильно мне болит? Мой рассудок – это беспроглядная тьма боли, ненависти к себе и страха одиночества. Он видел это там, у секвойи. Неужели возрождение стерло в нем это воспоминание?
– Я боюсь остаться одна, – честно призналась я.
– Ева, я буду рядом. Нужно только положить этому конец. Я был дураком, наивным ребенком, и мне очень жаль, что мы возродили это алчное, кровожадное чудовище. Никогда не поздно начать поступать правильно. Я буду рядом, слышишь? Я никогда тебя не оставлю.
– Не говори так... – прошептала я. – Мужчины не умеют сдерживать обещания.
– А братья?
Я пожала плечами.
– Братья тоже мужчины.
Вероника вернулась, снова забрызганная кровью и расстроенная: выпотрошила лисицу, но не смогла пить ее кровь. А значит, вернулась она голодная и опасная для Адама, может, даже и для меня.
Она сообщила, что улицы города опустели, что казалось очень странным, ведь в субботу днем каждый стремился прогуляться по окрестностям, особенно, в хорошую погоду, а сегодня как раз такая и была: вершины гор и елей ласкало солнце.
– Разве солнце не вредит тебе? – спросила я, вдруг вспомнив, что, стереотипно, вампиры не могут находиться на солнце.
– Щекочет в носу, – ответила девушка. – Но, думаю, это точно не то, что нам стоит обсудить. Я очень переживаю, что Кассий не остановится. Возможно, он не убил меня только потому, что я имею с ним родственную связь. Думаю, если бы Аглая не позвонила в скорую до того, как потеряла сознание, она уже была бы мертва.
– Если бы Кассию была нужна ее смерть, он бы уже ее убил, – упрямо попыталась смягчить все эти страшные обстоятельства я.
– Ева, пожалуйста, – вздохнул Адам, прислонившись к дальней стене, чтоб не соблазнять Нику. – Я более чем уверен, что ты в здравом уме, что ты понимаешь, что Кассий – зло. Мне правда жаль, если ты действительно любишь его, но послушай, пожалуйста, услышь меня.
– Я все прекрасно понимаю, – с горечью призналась я, ведь именно это знание и причиняло больше всего боли, – но я всего лишь человек, я не могу приказать себе не чувствовать.
– Давай посмотрим на все это под другим углом, ладно? Ты можешь назвать хоть одну причину, по которой ты к нему так привязалась? По которой ты уверена, что твои чувства – не подделка чар чудовища?
Я замялась, и этого было достаточно, чтобы Адам ощутил надежду.
– Вот видишь? Он не будет водить тебя на свидания, не будет дарить тебе цветы, не покажет тебе мир. Он этот мир уничтожит, а ты будешь жить вечность в угрызениях совести, потому что у него этой самой совести нет. Я знаю, что раньше говорил совсем по-другому, но, когда лицом к лицу сталкиваешься с тьмой, хочется как можно скорее вернуться к свету.
– Но как? Что ты мне предлагаешь? Как я вижу, пляски с бубном в доме Христины не помогли. Кассий неуязвим.
Я была абсолютно в этом уверена. А если у него и правда нет никаких человеческих чувств, значит, его ничем не уговоришь, ничем не сломаешь. Существо, которому нельзя причинить никакой боли, не может знать, что такое милосердие.
К тому же, я пообещала ему себя. Мне не хотелось нарушать свое слово. Я не как отец.
– Думаю, пока еще не полнолуние, а Кассий не наполнен силой полностью, еще существует шанс, что ты сможешь вернуть его в могилу, – заверил Адам.
– Он получил всю силу рода, – грустно вздохнула рядом со мной Вероника, – ведь он, формально, убил меня, но Адам прав, Кассий все еще не получил всю силу природы, не окреп. Шанс одолеть его у нас все еще есть.
– Но как мне это сделать? Не могу же я просто сказать ему, что не хочу, чтобы он был здесь.
– Это и нужно.
Я непонимающе уставилась на Адама.
– Отец сказал, что Кассий вернулся не столько из-за нашего ритуала, сколько из-за твоего желания. Он сказал, что Кассий будет жив, пока ты живешь. Он был твердо убежден, что ты не сможешь отпустить его искренне, пока он не обманет твое доверие.
От его слов стало больно, ведь Кассий действительно резанул по самому больному – по доверию.
– От твоего решения зависит слишком многое, – взмолился парень. – Уверяю тебя, ты еще полюбишь. Первая любовь – необязательно последняя. Поверь мне. Пожалей себя. Ты достойна лучшего.
Под его давлением я согласилась.
***
Собираясь в сумерках в лес, к месту бывшей могилы Каса, меня не покидало ощущение дежавю. Я не чувствовала, что во мне достаточно силы воли, чтобы я могла сделать то, что сделать должна. К тому же, я не знала, как отреагирует Кассий, если у меня не получится.
Было бы неплохо, если б он стер меня в порошок.
Уговаривая себя тем, что хуже точно не будет, я вышла из дома. С Адамом мы договорились, чтобы он запирался в ванной, на случай, если Веронике захочется перекусить, а с последней – о том, что если голод станет нестерпим, лучше убить лесного зверька, а не человека.
Улицы и вправду оказались пустынными. И, что еще более странно, как бы я ни всматривалась, я не могла найти ни одного дома, в котором бы уже был зажжен свет. В груди заскулила тревога.
По лесу идти одной было очень страшно, особенно, если представить, что не все местные жители, как и мавки, рады моему существованию.
Только я об этом подумала, как метрах в десяти от меня замелькала бледная женская фигура. Я немного свернула с тропинки в лес, но существо пошло за мной.
– Оставь меня в покое! – закричала я, когда испуг уже нельзя было держать в себе. – Я ничего плохого тебе не сделала! Сейчас Чугайстера позову!
– В этом нет нужды, – мавка была уже совсем близко, так, что я могла разглядеть ее лицо, отчего меня затрясло еще больше. – Я не причиню тебе вреда.
– Мама...
– Я рада, что ты все еще так меня называешь.
Несмотря на мертвенную бледность, невесомость, мама сильно похорошела: морщины разгладились, лишние килограммы ушли. На меня смотрела хорошенькая девушка примерно моего возраста и одурманено улыбалась, плавно раскачиваясь на зимнем ветру.
– Зачем ты пришла? – не без усилия спросила я.
– Чтобы ты не забывала обо мне. К тому же, я знаю, куда ты направляешься, – шепотом, почти что заговорщицки добавила женщина. – Не хочу, чтобы на полпути ты сдалась.
– Если бы ты должна была убить моего отца, ты бы смогла сделать это? – хотя дело здесь было совершенно в другом.
Дело было в том, что мертвый Кассий куда опаснее живого Филиппа.
– Если бы он совершил что-то ужасное – без сомнений.
Я вздохнула, привалившись к стволу ближайшей сосны.
– Это Кассий заставил меня написать предсмертную записку и взяться за лезвие. Это Кассий обратил в чудовище твою подругу, а вторую едва не убил. Весь лес шепчется о том, какая ты слабая и бесхребетная, какая глупая и наивная, что веришь ему.
– Только не начинай опять, – взмолилась я, – я уже почти начала тебя прощать.
– Это Кассий вывел твоего отца за пределы гор и убил.
Мир мгновенно рухнул, перестав восприниматься реальным. Я всем своим существом отказывалась верить в услышанное. Нет, она врет, она просто ищет способ причинить мне еще больше боли.
– Поэтому сработал автоответчик, продолжала мама, нежно улыбаясь. – Если бы Филипп уехал, он бы внес твой номер в черный список, как сделал пять лет назад, чтобы не видеть твоих жалких звонков.
– Замолчи! – не выдержав, закричала я. – Уйди с дороги.
Я хотела ее оттолкнуть, но женщина уже растворилась.
Каковы шансы, что она сказала правду? Каковы шансы, что Кас мог пойти на такое?
Я ускорила шаг, и уже через семь минут стояла на треснувших плитах, в месте, где я впервые снова увидела отца спустя пять долгих лет разлуки. Место, где у меня снова появился шанс не быть сиротой.
– Это тебе за отца, Кассий.
Я достала из кармана лезвие, упакованное в коричневую бумагу, сняла обертку и приставила к левой ладони.
Мой гнев был достаточно велик, огромный, ослепляющий, беспощадный. Я хладнокровно провела лезвием по коже, с наслаждением наблюдая, как снег у ног окрашивается в алый. Земля завибрировала, застонала, и стон этот казался стоном облегчения.
– Что свет, что тьма:
Одна пустота.
Что тьма, что свет:
Тебе выхода нет.
Кровь моя
Течет из ручья.
Напейся ее и встреть забытье.
Когда я закончила читать, земля подо мной уже не вибрировала и стонала, она дрожала и выла, как будто бы говорила, что этой крови слишком мало. Мне стало очень жарко, горячо во всем теле, особенно, в свежей, зияющей ране, которую я открыла вновь, когда резала по старому рубцу.
Мне пришлось снять куртку, чтобы кровь и дальше стекала вниз, под каменные плиты, пока я не решу, что все получилось.
И тут, как назло, потому что ничто не может идти гладко, так, ты этого ожидаешь, среди разреженного горячего воздуха появился Кассий. Из-за поднимавшегося вверх пара, из-за раскаленного жаром моего гнева воздуха, казалось, что чудовище дрожит.
– Очень смело с твоей стороны, Ева, – громко сказал он, и в голосе его злобы не было, в нем было... восхищение?
Я молчала.
– Если ты так сильно хотела меня видеть, могла бы просто позвать, совсем необязательно превращать могилу мою в вулканическое жерло.
Я смотрела на него во все глаза и не знала, что ответить.
– Если ты этим пытаешься вернуть меня в гробницу, то, спешу тебя расстроить: из этого не выйдет ровным счетом ничего. Стишок одноразовый.
– Ты убил моего отца, – мне хотелось кричать, но вместо крика у меня надломился голос.
– Ну, смотри, - Кассий улыбнулся и сделал шаг вперед. – Физически я его и пальцем не тронул. Просто сделал так, чтобы он оказался за пределами карпатского хребта. Там он он уже был вне влияния горной магии и мгновенно состарился. К тому же, ты не запрещала мне этого делать. Насколько я помню, ты хотела сначала с ним поговорить, ты так мне и сказала, да. Я решил, что разговоров достаточно.
– Кассий... – я схватилась за голову. – Не притворяйся глупым!
Монстр посмотрел на меня с любопытством.
– Понимаю, ты расстроена. Я чувствую твою боль, и мне жаль не за то, что я ее причина, а за то, как остро ты реагируешь. Я прощу тебе твои вчерашние слова и даже сегодняшнюю выходку.
– И это все, что ты хочешь сказать? – мне уже очень хотелось поддаться на его уговоры, смириться с тем, кто он есть, но во мне еще слишком свежими были мои чувства гнева, беспомощности и одиночества, чтобы так легко сдаться.
Еще сильнее было чувство несправедливости и предательства. Такое нельзя прощать.
– Нет, не все, – Кассий сделал шаг вперед, – Я ублюдок, я чудовище, я мразь, сволочь, последнее в этом мире существо, заслуживающее твоей любви.
Такого я не ожидала.
– Не говори так, – сердце сжалось от сочувствия к монстру, и я прогнала рациональные доводы о том, что он просто давит на жалость.
Воздух все еще был обжигающе горячим и дрожал.
Кассий широко раскинул руки, как будто приглашая меня в объятия. Глаза его сверкали алым, все лицо и тело покрылись множеством капилляров красного цвета. Он выглядел пугающе.
Он выглядел голодным.
– Я жажду коснуться тебя, – сказал он низким, бархатным голосом, снова напомнив мне Кассия, который был лишь сущностью, который коснулся моей души. – Подойди ко мне.
Я медленно подошла поближе, едва стоя на ногах от сильной дрожи, окутавшей их.
– Я желаю твою плоть, Ева, – страшно сказал он, и теперь у меня дрожали не только коленки. Было в его словах что-то пьяняще сладкое, теплое, заставляющее послушаться. – Не бойся, я разрешаю тебе себя коснуться. Милая, храбрая Ева, что же ты теперь боишься?
– Ты предал меня, – из последних сил сказала я. – Ты сказал, что пьешь кровь мавок, потому что мне бы не понравилось, если бы ты пил ее у людей. Почему ты решил, что мне понравится то, что ты убиваешь моих друзей? Почему ты решил, что я хочу, чтобы ты убил моего отца?
– Потому что в глубине себя ты этого хотела. Ты не готова себе в этом признаться сейчас, но когда-нибудь, через десятилетия, ты меня поймешь.
– Но папа дал мне воскресить тебя! – мне приходилось кричать, потому что поднялся очень сильный ветер, под напором которого рычали и плакали деревья, грозясь вот-вот надломиться.
– Твой отец меня и похоронил! – проревел в ответ Кассий. – Иди ко мне, иначе второго шанса я тебе больше не дам. Ты либо со мной, либо против меня, навеки всеми покинутая!
Это было жестоко, то, что он мне предлагал. Он брал меня тем, чего я боялась больше всего.
– Я подойду, если ты пообещаешь не причинять мне боль. Это все, чего я прошу, Кас, я устала, я не вынесу больше. Дай мне покой – и я вся твоя.
– Ты снова врешь, но я прощаю тебя. Ты не умеешь жить спокойно, ты буря, и штиль тебе чужд. Но... раз уж ты так просишь... Я никогда не сделаю тебе больно, моя милая Ева, – он говорил настолько искренне, как будто это не он был причиной моей вдвойне вернувшейся тревоги и желания перестать существовать.
– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, Кас? – я стояла на расстоянии вытянутой руки от монстра, и чувствовала, как меня поглощает его тьма.
– Знаю, Ева.
Он не сказал мне больше ничего, и мое сердце утонуло в мраке печали, не дождавшись ответного "я тебя тоже".
Кассий протянул руку к моему лицу и, коснувшись его кончиками пальцев, от наслаждения закатил глаза. Второй рукой он притянул меня ближе к себе, и голова моя теперь покоилась на его большой груди, в которой не билось сердце. Его молчание, полное размеренных действий, казалось мне насилием, и я всей душой хотела закричать ему о том, что не могу ему принадлежать, я не могу отдать всю себя тому, кто не в силах быть со мной искренним.
Когда монстр меня поцеловал, я расплакалась, перестала стоять на ногах, но не упала: Кассий слишком крепко впился в мое тело.
– Ты моя, ты только моя, – сбивчиво рычал он мне в шею. – Ты принадлежишь только мне, никто никогда не посмеет овладеть тобой. Я, только я. Ты моя, Ева, ты моя. Твоя душа, твое тело, твое прекрасное лицо – все это мое.
– Твое, – тихо вторила я, закрыв глаза, пытаясь не испытывать отвращение, но я ничего не могла с собой поделать.
Пальцы чудовища до боли сильно вцепились в мои плечи, носом он водил по моей шее, жадно вдыхая мой запах. Что-то холодное капнуло мне на ключицы, и я вздрогнула, а после, когда до меня дошло, что это слюна, меня затрясло всем телом от животного страха, от инстинкта самосохранения, кричавшего мне бежать.
Кассий повалил меня на землю и вдруг остановился, замер, уставившись холодными, испещренными кровоточащими сосудами глазами на мою шею.
– Кассий, хватит, – взмолилась я, пытаясь онемевшими от ужаса руками коснуться его лица, чтобы он на меня посмотрел.
Расширенные, полные безумия зрачки его медленно поползли вверх по шее, испепелили щеку и скулу и, наконец, остановились напротив моих глаз.
– Я жажду твою плоть и кровь, дитя. Ты предала меня, отчего мне теперь не сделать то же самое с тобой?
– Потому что ты обещал не причинять мне боли, – прошептала я, и слезы, давно стоявшие в глазах, наконец поддались гравитации и стекли мне прямо в уши, заложив их. – Потому что ты тоже любишь меня.
Кассий подорвался на ноги, точно дикий зверь, уставился на меня злыми волчьими глазами.
– У меня нет чувств, – процедил он сквозь зубы и сорвался на крик. – У меня не может быть чувств! Я не жалкий человек! Я монстр, Ева, пойми это уже, наконец! Я не могу любить существо, настолько жалкое, что ему не остается ничего, кроме как цепляться за чудовище, которому оно безразлично. Ты жалкая, Ева! Ты слабая! Ты женщина, в конце концов. Глупый ребенок.
Я смотрела на небо. Насильственно яркие созвездия изрезали небосвод и двоились в слезящихся глазах.
– Ты говорил иначе. Еще две недели назад ты был другим.
– Две недели назад у меня еще была душа! Ее больше нет. Если я хочу владеть миром, я должен не поддаваться слабости, корни которой пускает в нас милосердие.
– Тебе настолько страшно признаться самому себе в том, что ты способен любить, что ты готов разорвать мое сердце на куски? – я спросила едва слышно, даже, скорее, саму себя, но этого хватило, чтобы на монстра накатила очередная волна гнева и ненависти, в разы сильнее предыдущей.
– Я и правда разорву твое сердце на куски, если ты еще хотя бы раз скажешь мне это!!! – деревья заплакали, зарыдали надрывающимися стонами и, не выдержав, повалились на землю по периметру каменных плит, не смея их касаться. – Не принимай желаемое за действительное. Хватит доказывать себе, что во мне есть добродетель.
Лицо Кассия было снова напротив моего, вокруг его рта собралась пена, а сосуды в глазах полопались, отчего по его бледным щекам теперь стекала багряная кровь.
От любви до ненависти, да?
Возможно, если бы не моя болезнь, я бы просто ушла, уехала, нашла бы способ забыть обо всем, что было, не позволила бы больше никому и никогда так обращаться со мной. Если бы не мой диагноз, монстр бы никогда не воскрес. Он бы попросту не был мне нужен.
Сейчас мне было очень больно, и все во мне порывалось вылить на Кассия такую же черную гадкую ненависть и ярость, но я знала, что на этом не кончится. Я знала, что стерплю сейчас, а через время и вовсе прощу, утопая и дальше в своих иллюзиях, в отчаянном желании быть любимой. В надежде, что монстр изменится.
– Зачем тебе жалкое ничтожное существо, не уважающее себя, если ты его не любишь? Может, я и заблуждаюсь, но я повторю – ты там, внутри, Кас, боишься того, чего никогда не знал, и там, пусть даже и очень глубоко, ты меня любишь.
Чудовище пронзительно закричало мне прямо в лицо, ударило кулаком в каменную плиту в сантиметре от моей головы, и телом я почувствовала, как камни подо мной пошли трещинами.
– Ева, прости, – Кассий обессиленно упал на мою грудь, и я даже успела решить, что он вот-вот разрыдается, но этого не произошло. – Я не могу обуздать тьму.
Я подняла на удивление спокойные руки и положила их на голову своего чудовища, запустив ледяные пальцы в его волосы.
Судорожный вздох сорвался с губ Каса.
– Все было бы куда проще, если бы в тебе сохранился свет твоей матери. Может, тогда бы ты одолела мой мрак.
Последние слова эхом повисли в воздухе, а существа, сказавшего их, уже нигде не было рядом.
Как мне одолеть его мрак, если я не могу справиться со своим собственным?
Кассий снова ушел.
Я осталась одна лежать на еще теплых каменных плитах, испещеренных трещинами. Кое-как натянув на себя порванную одежду, я разрыдалась.
Все чувства смешались, я никак не могла заставить себя чувствовать хоть что-нибудь настолько же сильное, как отчаяние.
Понял ли Кассий, какое зло он мне причинил? Где он теперь, почему не рядом? Почему его прикосновения, которых я хотела так сильно и отчаянно, вдруг обрели такую страшную окраску? Почему мне так тошно от самой себя?
Почему я верю в то, что монстр справится с тьмой своего сердца? Что он в итоге даст мне то, что я заслуживаю от него получить?
– Ефа, ты плачесшь? – шипелявый голос старика-стража леса вырвал меня из бесконечной цепочки вопросов к самой себе.
Я одним движением вытерла слезы и сильнее закуталась в пальто.
– Почему Кассий так ведет себя со мной? – мне хотелось прогнать деда и побыть одной, но в то же время одиночество меня пугало.
К тому же, Чугайстер, кажется, единственный, у кого могут найтись ответы.
Старик вздохнул. Он протянул мне свою огромную руку, в которой был маленький букетик сон-травы, ландышей и фиалок.
– Это от него. Профсил передатсь, фто фждет тебя ф пофследний день убывающей луны фдесь, на могильных камнях.
– Зачем? – я осторожно взяла цветы из рук Чугайстера, едва сдерживая улыбку, поэтому спрятала лицо в цветы.
– Хочет фделать тебя фладычитсей гор: сфоей женой.
Я уставилась на деда, пытаясь понять, не шутит ли он. Я чувствовала одновременно радость и сильный страх: мы не сможем быть вместе, если чудовище не намерено меняться.
К тому же, это был слишком сильный контраст тому, что произошло буквально пять минут назад: я думала, Кассий желает мне смерти, но уж точно не жизни со мной.
– Кафий хорофший, Ефа. Он очень добр, просто фбилфся ф пути. Ты должна его напрафить.
– Но как? Как только речь заходит о человеческом, о добром, он становится неистово зол, он готов даже меня уничтожить, если я назову тьму светом. Я бессильна.
– Ты его отрицаефшь, дитя. Кафий не чуфствует тфоей поддерфки, а он в ней нуфждается. Он нуфждается ф тфоей бесуслофной любфи.
– Безусловной любви? Такие, как я, не способны ее давать. Чугай, мой разум болен. Мой разум – это безпроглядная тьма надежды, отравленной разочарованием, тьма ожиданий, разбившихся о реальность. Это бесконечное колебание от страха и ненависти до чистой невинной любви, и от этого меня могла бы спасти безусловная любовь. Но не моя, а его.
– Кафий фказал мне то же фамое. Ваши разумы больны одной болеснью. Фам надо любить друг друга так, как вы хотситсе, чтоб любили фас. Пойдем, дитя, я отфеду тсебя домой.