Когда судьба хочет обмануть глупца, она часто одевается в лохмотья.
Я быстро бегу вдоль покосившихся зданий серого цвета, максимальная высота которых - два этажа.
Льёт сильный дождь, и я стараюсь не промочить сбитые, дырявые ботинки, которые мне ужасно малы. Хотя, какими им ещё быть, ведь мы купили их лет десять назад, когда мне было всего двенадцать.
Вода превращает дорожную пыль в жиденькую грязь и ручьями несёт по асфальту, покрытому трещинами и ямами.
Еврейский район (ровно как и все национальные районы третьего круга Парса) невероятно грязный и плохо пахнущий. Сюда не приезжают роботы-уборщики и мусорщики из первого и второго кругов, тут используются лампочки накаливания, в то время, как в элитных кругах давно перешли на заменители света, встроенные в потолок и абсолютно незаметные.
Безусловным плюсом национальных районов является только то, что вслед тебе не кричат: "Еврейская рожа!", "Чертов нигер", "Сними с себя эту тряпку, террористка!".
Такое, кстати, может услышать только бедняк, а если, например, богатая азиатка, живущая в центре, решит прогуляться, в её сторону даже взгляда косого не бросят.
Поэтому мы, жители национальных районов, в центре стараемся не появляться, чтобы не испытывать зависть к своим богатым "братьям и сестрам", и чтобы не найти проблем на свою голову.
Я являюсь типичной жительницей третьего круга. Бедная еврейка, работаю медсестрой в Еврейском Центре Общей Помощи, который расположен на пересечении с Афро районом.
Идти до ЕЦОП около сорока минут, но я бегу, поэтому доберусь минут за двадцать пять, надеюсь. Это очень кстати, потому что я опаздываю, а это опоздание может стать для меня решающим, так как Шипман - заведующий этим центром, не может понять, что причиной этих опозданий является не моя безответственность, а то, что мой отец сильно болен и не может встать. Ему требуется помощь, чтобы помыться, поесть или даже сходить в туалет.
Конечно, будь у меня хоть тысяча гексов, я бы сразу купила отцу коляску, а может быть, даже наняла ему сделку (живи наша семья во втором кругу, например). Но я зарабатываю всего двести, за жильё мы отдаем восемьдесят пять, а ведь ещё нужно что-то есть и покупать папе лекарства. Так что, о накоплениях и речи быть не может.
Я бегу, изредка оглядываясь по сторонам. По узкой дороге двигаются такие же оборванцы-евреи, как и я: от постоянного голода серые, под стать мешковатой одежде, лица, опущенные головы, пустой взгляд, грязные тёмные волосы, которые вечно выпадают.
В целом, все население третьего круга Парса одето одинаково, так как правительство считает, что наше низкое положение в обществе следует подчеркнуть отвратительными серыми кофтами, которые всем велики, и такими же громадными штанами. Одежда одинакова как для мужчин, так и для женщин.
Силы иссякают, и я перехожу на быстрый шаг. Убираю кудрявую прядь с лица, перевожу дыхание.
Полминуты, и снова побегу, иначе мне не сдобровать.
Вдруг, мой взгляд падает влево, где в узком переулке лежит женщина в красновато-коричневом пальто. Все спокойно проходят мимо. Смертью нас не удивишь, тут на улицах почти каждый день натыкаешься на труп.
Я резко останавливаюсь, чтобы разглядеть её. Женщина довольно полная, видно проблем с едой, а значит и с деньгами, у неё нет. Ей явно плохо, она лежит практически неподвижно.
И что мне делать? Мысли роятся в голове, разум говорит мне: "Беги на работу, дуреха!", а сердце просит: "Помоги бедной леди."
Я снова смотрю на женщину, она медленно поворачивается на спину, которой была повернута ко мне. Господи, она беременна!
Все доводы против оказания помощи сразу куда-то исчезают, и я, словно ошпаренная, бросаюсь к ней.
Я сажусь на корточки рядом с ней, трясу её за плечо:
- Вы меня слышите? - низким голосом говорю я.
Бледное от холода, заляпанное грязью лицо искривилось от боли. Женщина выпучивает и так огромные глаза и вопит:
- Я сейчас рожу!
Я это вижу! Но что ты забыла в нашем кругу, если вот-вот родишь?
Я принимала роды раньше и я могу сделать это сейчас. Но не на улице же!
- У Вас есть машина? Она близко?
Она кивает в правую сторону, где в метрах десяти от нас стоит огромный автомобиль горчичного цвета. Как я могла его не заметить? Машины (а такие дорогие - тем более) - большая редкость в глубинке третьего круга.
- Я помогу Вам дойти до нее, если вы сможете встать.
- Хорошо, - выдавливает из себя рыжая дама.
Её тяжело поднять, но у меня получается. Аккуратно веду ее к машине.
- Что ты собралась делать? -
спрашивает она, в ее голосе слышится недоверие и даже презрение. - Ты повезешь меня в больницу?
Как же мне противен ее голос.
- Вы не станете рожать на грязной улице, да? - восклицаю я.
Мы медленно приближаемся к машине.
- Открывайте, ложитесь на заднее сидение.
Она, бормоча что-то себе под нос, пролезает внутрь и ложится на огромное сидение из молочно-белой кожи. Я лезу за ней.
- Я думала, ты повезешь меня в перинатальный центр!
- Вы в еврейском районе, - замечаю я. - О каком перинатальном центре вы говорите? - я произношу эти слова спокойно, но уверенно. - Я и сама с этим справлюсь.
- Ты умеешь принимать роды? - недоумевает женщина.
- Я работаю в больнице.
Она резко хватается за живот и начинает визжать:
- Я сейчас умру! Помоги мне!
Я сдерживаюсь, чтобы не закричать:
- Я не смогу вам помочь, если вы не поможете мне, - я наклоняюсь над ней и четко, с нужной долей строгости, говорю: - Прошу Вас, доверьтесь мне.
Она, видимо, понимает всю серьезность ситуации и успокаивается.
Роды никогда не казались мне чем-то невозможно сложным, я всегда хорошо справлялась с этой работой. Этот раз не был исключением.
У дамы родилась пухленькая девочка, которая унаследовала от матери огненно-рыжие волосы.
Женщина долго лежала с ребенком на груди, а потом, когда девочка уснула, сказала:
- Спасибо тебе, я не ожидала, что ты сможешь помочь, - а затем, осознав, что это прозвучало обидно, замолчала.
- Пожалуйста, я думаю, вас стоит отвести в больницу в центральном кругу, - я вытерла пот с лица.
- Я вызову водителя, он меня заберет, - прошептала она, глядя на меня счастливыми глазами.
Она достала тоненький телефон и, что-то напечатав, вновь обратилась ко мне:
- А как тебя зовут? Сколько тебе лет? Чем ты занимаешься? - она спросила это так, будто я пришла устраиваться к ней на работу.
- Элишева, 22 года, медсестра, - лаконично ответила я.
- Я Мария Меднел. Работаю в телекомпании " Шоумапс ". Возьми в сумке визитку и журнал.
Я начала копаться в коричневой большой сумке и вскоре нашла небольшую бежевую визитку, где золотистыми буквами было написано "Мария Меднел" и номер телефона, а затем тонкий глянцевый журнал, на обложке которого было изображено огромное стеклянное здание в форме цилиндра, и написано два слова: "Дорогие Этажи".
- Что это? - спрашиваю я, смотря на нее.
- Это наше новое шоу, прочитай потом. Если захочешь принять участие - позвони, помогу. Я у тебя в долгу, Элишева, - ее тон больше не был пренебрежительным, в нем звучала теплота и даже доброта.
Я и телешоу? Просто представляю реакцию богачей-зрителей на меня: худая, серовато-бледная, с прямоугольным лицом, носом "шестеркой", нависшим веком, курчавыми черными волосами, которые даже до плеч не доходят.
Лучше бы денег дала, у нее их хоть отбавляй. Я видела несколько купюр по сто гексов, которые небрежно валялись у нее в сумке.
Визитка и журнал. Отличное вознаграждение за дочь, которой я помогла родиться.
- Спасибо, я подумаю, -
стараяюсь сказать это как можно счастливее и улыбаюсь.
Около получаса мы ждем водителя (очень повезло, что он был рядом, иначе нам бы пришлось дожидаться его минимум два часа), а после того, как этот низенький мужчина лет тридцати в недешевом бордовом костюме и приплюснутой шляпе такого же цвета, помогает даме и ребенку переместится в его машину, Меднел одобряюще кивает мне и говорит:
- Я бы использовала такую возможность, Лиша. До встречи.
Машина мужчины быстро уезжает, а "горчичная", с помощью автопилота, следует за ней. Я остаюсь мокнуть под холодным дождем, сжимая в руке ненужные бумаги.
Отлично. Я точно опоздала на работу.
Внутри все сжимается от страха. Мне нужно пойти на работу и умолять не увольнять меня. Я встану на колени, если понадобится! В данном случае, гордость мне ни к чему.
Отекшее лицо Шипмана непробиваемо. Он зло смотрит на меня, поджав губы, покрытые отвратительными высохшими корками.
- Нет, Гельдман, - хрипит он. - Ты мне уже надоела. Ты уволена и точка.
- Прошу Вас... - бормочу я, вцепившись в его шершавую руку. - Вы же знаете, как мне тяжело! Мы ведь не сможем без денег...
- Нет, - он дергает рукой и, отвернувшись, уходит, пошатываясь из стороны в сторону.
Я остаюсь в больничном коридоре, по моему лицу текут слёзы. Я потеряла работу, а в качестве компенсации получила какие-то бумаги!
Почему этот дождь не прекращается? Пока я дошла до дома, на мне не осталось сухого места, лишь только журнал и визитка сохранили свой первоначальный вид. Непромокающая бумага. Но мне нет до них дела, у меня есть заботы важнее.
Что мне делать? Что сказать отцу? Я не могу так! Из моих глаз начинают капать слезы, но я моментально смахиваю их, заходя в наш двухэтажный серый дом. Папа не должен видеть меня такой.
Спускаюсь по облупленой бетонной лестнице в подвал, где находится наша комнатка, открываю прогнившую деревянную дверь.
У нас пахнет мочой, сигаретами и плесенью. Нашу комнату можно назвать одним словом - кошмар: серые стены в разводах, два матраса, из которых торчат пружины, в дальнем правом углу низкий стол из самого дешевого пластика и два таких же табурета, рядом таз и туалетное ведро, которые заменяют нашему семейству санузел. На потолке висит одинокая лампочка. Окон нет, ведь мы живём в подвале.
Подхожу к ближайшему матрасу, на котором, укрытый тонкой тряпкой, лежит мой отец: седые волосы клочками торчат в разные стороны, морщинистая кожа покрыта родинками, в тонких потресковшихся губах зажата сигарета.
- Привет, папуль, - как можно веселей говорю я и присаживаюсь на холодный бетонный пол. Он достаёт сигарету изо рта и улыбается:
- Лишечка, - хрипит он, - чего ты не на работе? Что-то не так? - он сильно закашлялся, а потом, взяв грязный серый платок, харкнул кровавым сгустком.
- Меня уволили, пап. Но ничего страшного! - заранее успокаиваю его я. - У нас все будет хорошо, даже не думай об этом. У нас есть еще деньги, - я глажу его по руке.
Конечно же, денег у нас нет. Зарплату мне должны были выдать через две недели, в последний день марта.
Он недолго помолчал, а затем умиротворенно закрыл глаза и уснул. Вот и славно.
Достаю из его тонких пальцев сигарету и тушу ее об пол. Хорошо, что наше правительство запретило курение табачных изделий в первом и втором кругах. Теперь все сигареты, которые были произведены, сбываются в третий круг и раздаются нам бесплатно. Жаль, что эти уроды не раздают еду.
Я как в тумане иду к столу, оставляя мокрые следы на полу, и сажусь за стол. Подпираю голову руками и массирую виски. Головные боли мучают меня с детства, ровно как и проблемы с сердцем.
Но ко всему привыкаешь, особенно, если никак не можешь это изменить.
Господи, что же делать? Если я не найду работу, то мы все загнемся от голода, а потом нас выгонят из нашего дома. Я не могу такого допустить! Мне нужны деньги, срочно.
Еда. У нас остался молочный порошок, пара буханок химического хлеба и, кажется, немного сушеных бобов. Не густо.
Головная боль усиливается, сердце вырывается из груди. Я боюсь.
Почему я бросилась помогать этой Марии?! Все проходили мимо нее, а я такая добрая - остановилась. А она даже денег не дала, только эти поганые бумажки.
Журнал! Эта мысль ярким огнем вспыхивает в моей голове. Я хватаю журнал, лежащий на столе справа от меня, и бегаю глазами по страницам:
"Компания "Шоумапс" обьявляет о наборе участников на шоу "Дорогие Этажи".
Шоу будет показывать, как восемь бедняков справляются с насыщенной светской жизнью, богатством и этажом в новом ТРЦ "ВИОЛ". Проигравший теряет все, победитель получает главный приз - весь"ВИОЛ". Как будут меняться эти люди? Будет интересно!
Для участия нужно пройти кастинг в главном здании "Шоумапс".
Параметры участника:
- Возраст от 18 до 30 лет.
- Готовность к переменам.
- Бедность.
Приём заявок с 1 по 14 марта (включительно)."
А сегодня 13.
Может, это и правда мой шанс?