Словетский

Несчастный богач

Садовая была улицей, на которой проживало большинство зажиточных горожан. Многие государственные работники, признанные врачи, нечистые на руку полицейские, артисты, певцы, художники, торговцы, и т.д. и т.д.
На Садовой вперемешку шли многоэтажные дома-исполины (они были действительно огромными, величавыми, каждый из таких домов вмещал до четырехсот квартир) и частные дома. Дома эти были дворцами особенно зажиточных горожан - например, таких, как Филипп Кулаков.
Дворец Филиппа Кулакова стоял на правой стороне Садовой, восточнее Государственного проспекта. К дворцу этому, отличавшемуся своим великолепием, примыкал целый парк, который также тянулся вдоль Садовой.
Примечательно, что Филипп Кулаков не поселился на Соборном переулке - месте, где жила городская элита. Этим он как-бы доказывал всем, что, несмотря на то, что жители Соборного богаты ( а поговаривали, что кучка живших в этом переулке имели все вместе взятые больше денег, чем все горожане, так же вместе взятые), он был богаче, влиятельнее, успешнее их.
У Филиппа Кулакова было веское основание так думать. Рынок, оба порта, несколько мануфактур, n-ое количество складов, доходные дома, многие другие предприятия, контрольные пакеты акций в большинстве городских компаний - куда ни ткни, над всем, как спрут, возвышается Филипп Кулаков. Ниточки от всего, что может приносить деньги, тянутся к нему.
Одновременно с этим, он не жадничал, понимая, что когда речь идет о миллионах рублей, жалкие сотни тысяч для него роли не играют. Все, что не интересовало Кулакова, было поделено между небольшой прослойкой людей, которые как раз таки и обитали на Соборном переулке. Братья Кауфман, Шуйский, Шапошников, Гевиксман и некоторые другие, подбирали крошки с "барского стола" и делили их между собой, радуясь этому, как дети.
Само собой, Кулаков смотрел на них, как на жалких, недостойных его людей.
Его самого в жизни более всего интересовала только власть - при этом, власть не явная; а тайная - ему не хотелось быть мэром, чтобы управлять городом и горожанами - ему хотелось управлять мэром, и только через него - городом и горожанами.
С его средствами это было довольно легко. Мэр был весьма падок до денег, и с лихвой брал на карман рубли из налоговых поступлений. Так же он получал и множество самых разных подачек - и деньги эти успешно решали самые разные спорные вопросы, которые способен был решить градоначальник.
Казалось бы, зачем такому человеку воровать? Ему платят немаленькую зарплату, которой бы хватило на приличную жизнь, он живет в мэрии, питается за казенный счет. Но такого уж типа был этот мэр - душа постоянно просила больше, больше денег. Может он их никогда и не потратит - но они все равно нужны ему, нужны, как воздух.
Этим и пользовался Филипп Кулаков - поначалу решая все свои вопросы и проблемы деньгами, он постепенно обрел столько уважения и авторитета, а еще приобрел этот странный "ореол" ( благодаря которому все считали Кулакова настолько могущественным, что не удовлетворить его просьбу или перейти ему дорогу считалось смертным грехом ), что никакие деньги ему уже были не нужны - все его проблемы решались просто так.
При всем при этом мэра нельзя было назвать однозначно плохим. Он очень сильно заботился о центральных улицах - Государственном проспекте, и все, что к нему примыкает. Однако же все, что находилось за пределами центра, интересовало его поверхностно - есть ли больницы, есть ли школы, ходит ли там полиция - вот и все, что его заботило. А в каком состоянии больницы, как там лечат больных, как учат детей в школах, как работают полицейские - это его уже не волновало.

***
На Садовой улице, там, где она пересекалась с Газетным переулком, расположился в тени огромного серого многоэтажного дома небольшой, но прекрасный трехэтажный угловой дом. Крыша его была наподобие церковной - куполообразной, позолоченной, с длинным шпилем. Сам дом был угловой, так, что одна его сторона выходила на Садовую, вторая на Газетный переулок, а вход располагался как раз на углу.
В комнате, которая была погружена в полумрак (так как окна были занавешены, и сквозь тюли пробивался лишь слабый свет), за массивным дубовым письменным столом восседало два человека. Один из них сидел в шикарном мягком кресле, второй на стуле, обитом красной материей, и оба о чем то беседовали.
Тот, который сидел на кресле, был намного моложе своего собеседника. Его нельзя было назвать красивым или некрасивым - его лицо было одним из тех лиц, на счет которого у каждого будет свое мнение. Широкое, массивное, каждая деталь на лице была неповторимой и как будто каменной, как будто хороший скульптор вытесал его из камня, старательно обращая внимание на каждую мелочь. Волосы этого человека были черными, как ночь, и уложены они были по последней моде.
Тот, что сидел напротив, был стар, лицо его было овальным и тощим, и козлиная бородка украшала весь его вид. Старик что-то с увлечением рассказывал, а по лицу молодого человека напротив было видно что он измучен, что беседа ему надоела, и что он очень сожалеет, что ее нельзя прекратить.