По рукам и ногам

Часть 29

  Когда утром следующего дня Алисия заявилась ко мне, чтобы отвести на церемнию, я обнаружила, что почти не могу идти: колени подгибались от липкого неприятного страха. Оттого, что я увижу мертвую Элен, Кэри, одетого в черное, и оттого что я там буду больше всех чужая.

– И не выдумывай глупостей, пожалуйста. Людей много не будет, – успокаивала рыжая, помогая мне привести волосы в человеческий вид и застегнуть платье. – И идти далеко не придется. У нас... кладбище на заднем дворе.

Она спускалась по лестнице следом за мной, что не могло не успокаивать: поддержит, если я поскользнусь или нога подвернется. Учитывая мою нервозность и заторможенность, будет совсем неудивительно. Даже после завтрака силы не восстанавливаются.

Я ни разу не была на заднем дворе. Кладбище оказалось маленьким, видимо, строго-семейным. Некоторые могилы, особенно те, которые были ближе к здоровенному, словно у крепости, каменному забору, имели вид довольно плачевный и забытый. Наверное, наложниц, что принадлежали еще Ланкмиллерскому деду. Наиболее ухоженными были те, где на надгробных плитах виднелись детские фотографии, были такие, на которых фотографий не было, а вместо них на могилах сидели статуи младенцев. Меня посетила догадка, что это, может быть, неродившиеся дети. При таком количестве наложниц не удивительно большое количество детских смертей. Помимо этого выделялось еще три могилы – не забытые. Расположенная чуть в отдалении от других и как-то даже важнее выглядевшая, что ли. О, без сомнения, Вестон Ланкмиллер, дражайший папочка. Рядом еще одна, куда скромнее и, видимо, старше, но точно так же хорошо ухоженная, с надписью «Эмили Ланкмиллер». Кто это интересно. И совсем новая могильная плита в общем ряду – Николь.

Наткнувшись на нее взглядом, я невольно вздрогнула и уставилась в землю. На заднем дворе мы пока что были одни.

– А где другие... наложницы? – опасливо спросила я, последнее слово выдавливая из себя чуть ли не с силой, но более подходящего не нашлось.

– А ты не знаешь? Кэри почти всех продал, – приглушенно, как и я, отозвалась Алисия, словно не желая нарушать священную для такого места тишину.

Продал... Как-то неприятно вдруг в груди екнуло. От гарема решил избавиться, значит. И меня тоже продаст? Тогда, наверняка, в какой-нибудь бордель, а для достижения апогея своей подлости, может, даже, и в сам «Шоколад». Хотя чего я дергаюсь, никуда он меня в ближайшее время не продаст, самолично измываться будет.

Могила для Элен тоже была в отдалении от всех. Точнее сейчас это была пока что яма с бугорком земли рядом, а мне почему-то страшно было рядом стоять.

Дверь черного хода приоткрылась и на пороге появился Феликс. Ах, он тоже будет, оказывается, даже если с самого начала все это не одобрял. Интересно, Кэри сам его пригласил?

– Алисия, – Нейгауз склонился, чтобы подарить ей свои приветственные объятия. – И ты здесь, мелкая? – он, не щадя сил, переключился на меня, и, едва коснулся спины, пришлось, призвав на помощь всю свою волю, душить настырно рвавшийся наружу скулеж.

Но Феликс все равно заметил; платье, хоть и было закрытое, но полностью спрятать следы первого и пятого ударов не смогло.

– Погоди, что это у тебя? – его лицо сразу стало еще более мрачным, не так, как будто он на похороны пришел, а так, как будто пиздюлей кому-то навешать хочет, и я резко сникла.

Мало того, что скрыть досадных последствий унизительного мероприятия не получилось, так еще и окружающих расстраиваю одним своим видом.

– Неважно, – во избежание дальнейшего рассматривается пришлось прятаться за Алисию.

Но это мое «неважно» развеяло все последние сомнения Нейгауза.

– Я с ним поговорю, – коротко заявил он и ничего больше не добавил.

– Оставь, мало того, что тебе прекрасно известно: Кэри не послушает, – запальчиво начала я и тут же сообразив, что в моем положении в истериках уместного мало, сразу же стала значительно тише, даже глаза опустила долу, – да и ему сейчас все, что об стенку горох. Плохо ему, Феликс. Здорово плохо. И совсем не до меня и не до этого.

Нейгауз только губы поджал, ответить ничего не успел, потому что два здоровенных мужичины – могилищики? – принялись выносить из дома гроб. Траурной процессии не было, вслед за ними вышли только Кэри и доктор Фолиан.

Значит, мучитель действительно не хотел разводить больших церемоний, ему было не до этого. Только проститься по-тихому и все.

Дядьки гроб поставили возле вырытой уже могилы и почтительно отошли, давая время собравшимся.
У меня даже сердце екнуло, едва взгляд упал на Элен. Такая спокойная, прекрасная и белая, словно лист бумаги. В подвенечном платье.

Я покойника-то видела только один раз до этого. Ночную бабочку из борделя, ненароком задушенную во время бурной ночки с именитым садистом-бдсмщиком. Пока Чейс провозился, организовывая все, да выискивая цены ритуальных услуг пониже, прошло уже четыре дня, и все это время труп лежал в кладовке для уборщиков. В общем, хоронили девку жутко желтую и с перекошенным лицом, от воспоминания об этом мне даже плохо стало.

С Элен все прощались молча, без фальши и надрывных речей. И не плакал никто. Даже небеса оставались безмолвными, хотя их-то свинец навис так низко, что казалось вот-вот обрушится на землю жутким ливнем.
Небеса молчали.
Все словно замерло, только ледяной, совсем не летний ветер приводил в чувства.
Я упорно избегала глазами Кэри и, кажется, всю руку уже Алисии расцарапала от напряжения. Было больно и гадко на душе, оттого что мир такой, оттого людей убивают просто из чьей-то прихоти, оттого что Эл недавно только, матерясь, проигрывала в дешевые приложения, признавалась в любви хозяину своей золотой клетки, а он тепло ее губ на своих чувствовал. А теперь вот...

Ланкмиллер опустился перед гробом и осторожно поцеловал Элен в лоб. Я не видела его лица. И не хотела видеть, потому что боялась до смерти.
Кэри поднялся на ноги и отошел в сторону. На этом тихая прощальная церемония закончилась. За моей спиной послышалось тихо всхлипывание. Алисия беспомощно уткнулась в мое плечо. Она была единственным человеком, который оплакивал Райт.
Остальные скорбели молча.

Дядьки-могильщики принялись за свою работу.

Образовавшийся вскоре холмик оказался сразу же полностью закрыт цветами. Только венки были совсем не траурные, из полевых цветов, белых и синих. Ромашки, васильки и колокольчики. Если это был выбор Ланкмиллера, то едва ли не самый правильный в его жизни. Ни к чему эта дурная вычурность и помпезность. Как последний подарок от Кэри к Элен, которая хотела остаться в его памяти счастливой и легкой. Как будто напоминание о вечной теперь ее молодости.

Дядьки ретировались. Доктор Фолиан приблизился и что-то сказал почти Ланкмиллеру на ухо. Я совершенно уверена была, что он не услышал, но все равно кивнул спустя несколько мгновений, и тогда Ричард последовал примеру могильщиков. Я его понимала, он проницательный мужик и хорошо понимает, что Кэри сейчас нужно остаться наедине с собой, а все соболезнования – формальность.

Феликс стоял рядом с нами и, видимо, подбирал слова. Может, не знал, как начать, но эта проблема решилась сама собой. Едва Нейгауз приблизился к мучителю, тот медленно поднял голову.

– Хватит ли у меня сил это пережить? – рассеянно спросил он глядя вроде и на Феликса, а вроде и сквозь; и голос хриплый, глухой от боли, но не утративший своей до костей пронзительной глубины. – Вроде живой, а кажется, тоже умер. Хожу, думаю, разговариваю – все просто по инерции.

Не знаю, насколько выражение Ланкмиллера было образным, но выглядел он точно как труп. Бледный и с жутким взглядом в никуда.

– Ты столько раз уже терял, и я столько раз находил слова, чтобы подсказать тебе, как жить дальше. Поэтому, все, что я должен сказать сейчас, ты знаешь и сам, – Феликс говорил совсем негромко, так что если бы не абсолютная кладбищенская тишина, я бы ничего и не услышала. – Однако, на этот раз все иначе, ты не просто близкого человека потерял, ты потерял смысл своей жизни. Но есть одна важная вещь, которую ты должен прямо сейчас понять. Все мы люди, ошибки совершаем иной раз, как последние дураки. И... Того, что случилось, уже не поправишь, Кэри. Но поверь мне, кое-что в твоей жизни поправить все еще можно, – едва уловимый кивок в мою сторону. – Не упусти этого шанса, я тебя умоляю. Он ведь и последним может оказаться. Потому что потом, если сейчас рукой махнешь, будет еще больнее. Это я вместо твоего отца должен был тебе сказать. А от себя мне добавить нечего. Только время тебе теперь помощник.

Нейгауз развернулся и быстрым шагом направился к дому, даже не дожидаясь ответа.

Всхлипывающей Алисии было не до успокоительных речей – ее саму бы кто успокоил – поэтому она потянула меня за руку вслед за Феликсом, и уставилась непонимающим взглядом, когда я помотала головой.

– Как знаешь, – порывисто вздохнула рыжая. – Только недолго. Ему нужно будет одному остаться потом...

Может, она подумала, что у меня были для Кэри какие-то особенные слова. А ни черта у меня не было. Меня тянуло просто к нему, ровно с такой же силой, с какой и отталкивало. И от этого было жутко больно. И будто я сделать что-то должна или сказать, но не знаю, что.

Дверь за Алисией хлопнула, а я так и продолжала стоять на одном месте, не решаясь даже напомнить о своем существовании. Купайся в своей беспомощности, Роуз. Или... Кику? Жалкая побитая личная шлюшка для скорбящего хозяина. Так и буду дрожать перед ним все время? Что в голове, что в сердце все перемешалось: отвращение к себе, отголоски ненависти к нему...

– Кэри, – вышло болезненно-звонко и перед тем, как я успела все обдумать.

– Ты что-то хотела? – он даже обернулся ко мне, надо же.

– А я... А я не знаю, – сжала кулаки до посинения пальцев и в землю уставилась. – Не знаю, что полагается говорить в таких случаях.

Сколько бы не желала выразить все, что чувствую... Что толку даже пытаться?
Кэри преодолел разделявшие нас два шага и прислонился своим лбом к моему.
Сердце сдавило словно в тисках, и я чуть не взвыла от почти что физической боли.

– Мне нужен был кто-то, кто не будет ничего говорить, – Ланкмиллер прикрыл глаза и тут же возвратил свое хваленое самообладание. – Иди в дом, ветер нечеловеческий.

И я послушно поплелась к двери, спотыкаясь о каждый камень и с детской растерянностью недоумевая, куда теперь девать эту агонию в грудной клетке.